Родственные сущности

(из легенд о Фидии, создателе одного из чудес света — статуи Зевса в Олимпии)

 

В своё время о чудачествах мастера Фидия, чья слава ваятеля и зодчего проникла далеко за пределы Афин, судачили многие. Среди прочего, никто не мог объяснить, отчего он не пестует достойного себе приемника. Правда, до поры до времени о том лишь слагали анекдоты да вели досужие разговоры. Когда же годы начали ощутимо сказываться на недюжинном, как казалось, здоровье Фидия, беспечный тон бесед стал меняться на противоположный. Ведь немыслимо было для Афин и всей Греции остаться без мастера, равного прежнему.

И вот сам Перикл, один из десяти стратегов Афин, облечённый тогда всей полнотой высшей власти, взялся уладить это дело. Тем более что Фидий с давних времён был его другом.

В мастерскую к Фидию Перикл привёл двух юношей, чьи способности признавались всеми неоспоримыми. Одного звали Хрисес, и был он из семьи удачливого в делах торговца заморскими товарами, а другого — Алкамен, и был он сыном обедневшего ремесленника. Вручая за них Фидию щедрое вознаграждение, Перикл со всей деликатностью доброго друга настоятельно попросил обучить талантливых молодых людей большому искусству.

Плату Фидий принял как должное, но после, подперев кулаками отяжелевшие от возраста и некоторых излишеств в еде бока, ответил со свойственным ему сумасбродством:

— Истинные творцы — большая редкость, посему нет смысла обучать всех подряд. Одного из учеников я, так и быть, возьму. Ну а кого — выберу сам.

Зная сварливый нрав и неуступчивость друга, Перикл не стал много спорить с ним и вполне довольствовался и таким ответом.

А Фидий, проводив гостя из дома, велел тотчас юношам взять во дворе мастерской по паре ослов, запряжённых в повозки, и отправляться в одну из каменоломен Пенделикона. Ему были необходимы два блока мрамора, что он отобрал прежде и не успел пока оттуда привезти.

— Погляжу, кто из вас расторопнее, — сказал Фидий. — И заодно определюсь с решением.

Хоть дорога до Пенделикона и не была близкой, Хрисес с Алкаменом ещё при свете дня нос к носу добрались до его каменоломен. А погрузив камни, сразу, без отдыха, повернули назад. Но на обратном пути на одном покатом скалистом склоне повозка Хрисеса неожиданно встала. А затем поползла под грузом к зияющей вдоль тропы стремительной круче. И чтобы Хрисес ни делал, как свирепо ни вонзал в бока и спины ослов острый конец стимула, повозка всё скорее и дальше подвигалась к роковой бездне. По счастью, Алкамен, вовремя заметив беду, кинулся ему на выручку. Ссадив до крови руки, изодрав в клочья хитон, он сумел-таки направить повозку по безопасной колее. Однако пока возился, его собственный груз и ослов, которые в суматохе сошли с верной тропы, постигла та же участь. Только спасение на этот раз едва ли было возможным. Тягучее гулкое эхо донесло до Алкамена лишь бесконечный грохот камней, сорвавшихся в ров вслед за повозкой с животными.

— Ну и дела! — придя в себя первым, воскликнул Хрисес. — Теперь старик взыщет с тебя всё до последнего гроша.

— А много ли возьмёшь с сына обыкновенного бедняка? — возразил Алкамен.

— Ну, значит, точно угодишь в темницу.

— Не слишком-то ты добр к тому, кто помогал тебе ещё минуту назад.

— А я тебя о том и не просил, — отрезал Хрисес и, понукая ослов, заторопился дальше.

Поспеть за ним Алкамену теперь было нелегко. Ко всем прочим напастям обнаружилось, что он зашиб ещё и ногу. Да так, что мгновениями, не вполне ощущая её, оступался и застывал, пережидая приступы боли. Но в таких передышках Алкамен обдумал и яснее постиг случившиеся. А потому, чтобы хоть как-то смягчить будущее наказание, решил сослаться на разбой, учинённый в дороге неизвестными негодяями. Ведь лихого люда во всякой время хватало. А вид его кого угодно убедил бы в подобной истории.

Фидий находился во дворе своей мастерской, когда туда наконец приковылял Алкамен. При жарком свете факелов, в беззвёздном мраке позднего вечера, откуда ветер доносил запах близкой грозы, он осматривал привезённый Хрисесом мрамор. Угрюмо цепенел над каждой трещинкой или выбоиной и с тоскливой дотошностью проверял одну сторону за другой.

Весть о разбое вмиг всколыхнула Фидия. Объятая скудным остатком волос, его голова отчаянно затряслась вместе со вздёрнутыми кулаками в воздухе. А уложенная волос к волосу борода вздыбилась во все стороны огненными от света пламени клоками. Он было призвал слуг, чтобы тотчас снарядить погоню за бандитами. Но потом, одумавшись, махнул рукой — где ж их сыщешь теперь, этих бесшабашных ухарей, тем более в темноте.

— Вот же незадача, — бросил он Алкамену. — И судить-то тебя теперь грешно и не наказать — верный убыток. Так что делать тогда с тобой прикажешь?! 

Безмолствуя, Алкамен не отважился даже взглянуть на Фидия. Зато, отводя глаза, заметил ухмылку Хрисеса, который по воле мастера оставался рядом с повозкой до конца осмотра мрамора. 

— Ладно, — заключил, примиряясь со случившимся, Фидий. — С полгода отслужишь на посылках и довольно будет с тебя. Считай, что легко отделался.

Он развернулся, намереваясь, видно, возвратиться к незавершённому занятию. Однако, шагнув раз-другой с грузной степенностью, вновь остановился и сказал:

— Да, и будет несправедливо считаться с результатом нынешнего задания. Условия оказались неравными. Посему оба утром получите новое поручение. 

Алкамен вообразил, что ослышался. Впрочем, многословность сказанного Фидием, а главное, лицо Хрисеса, утратившее тут же самодовольство, убедили его в обратном. Правда, когда Алкамен уже уверился в благом исходе дела, сквозь отчётливый ропот грома над головой пробился голос Хрисеса:

— Он лжёт! Всё лжёт вам, мастер! Лишь по преступному недосмотру сгубил, нерадивец, и груз, и животных. Сорвались они с крутого склона прямо в расщелину. Я видел всё это собственными глазами. Могу и место доподлинно указать. А прежде не сказал, полагая, что ему и самому хватит духа признаться в совершённом!

Второй раз за вечер брови Фидия, точно два мохнатых зверя, скакнув вверх, устремились навстречу друг другу. И там, где сшиблись, над переносицей вспухла лиловая узловатая складка, разрушив благородную ясность старческого чела.

Казалось, теперь Алкамен и в самом деле погиб. Оправдаться после разоблачения в таком вопиющем обмане было невероятно. Признание Хрисеса не оставило никакой надежды. Но Фидий, вонзившись взглядом в почерневшую от смятения фигуру Алкамена, вместо бури и урагана разразился вдруг тряским, судорожным смехом. Багровея, накрыл рукой непослушный рот, да то и дело отирал со щёк прыснувшую из глаз обильную влагу.

— Ну и ловкое же ты устроил представление! — чуть поутихнув, заявил он ошеломлённому Алкамену. — А я, седой остолоп, поверил каждому твоему слову. Ладно и гладко умеешь сочинять при своих невеликих годах, юноша. И благо, что случай помог заметить это своевременно.

Алкамен всё больше дивился перемене Фидия. А тот вещал — не остановить: 

— Порой только случаю мы и обязаны всему в жизни. И если ты пока не постиг этой мудрости, просто поверь на слово. А в завершении добавлю: быть тебе моим учеником.

И вновь Хрисес воскликнул, досадуя пуще прежнего:

— Да как же так, мастер?! Ведь я в точности исполнил ваше поручение. Сохранил ослов с повозкой и привёз невредимым мрамор.

— Это верно, — кивнул Фидий, — в усердии тебе не откажешь. Усердие — первая добродетель для любого искусного ремесленника. Правда, только ремесленника, а не творца.

— Пусть так. Но чем тогда отличился мой соперник?

— Воображением.

Хрисес невольно скосился на Алкамена, будто желая проверить истинность слов мастера. А Фидий, воздев палец к уже сеющему дождь небу, заключил:

— У обмана с искусством природа одна. Нельзя владеть ни тем, ни другим без воображения. А посему кто знатно врёт, тот по натуре творец, а не ремесленник.