Мы принесли тебе блáгую весть

и ключи мои, и минареты,

и рассветы, и даже я сам, Адам двух эдемов,

потерявший их оба, — так изгоняйте меня постепенно

 

Махмуд Дарвиш, «Одиннадцать звезд на последние проводы Андалусии»

 

***

 

Андрею Полонскому, что отдался сумасшедшим гуриям

под боком слишком рано, перепутав их с ангелами.

 

I

 

дайте я поцелую

ваши руки

ещё один раз.

 

это воистину блáгая весть.

 

II

 

Мы знаем, что нынче лежит на весах

И что совершается ныне.

Час расплаты Моим палачам

Вас больше никто не покинет

 

воздух волей не объять

как не страшно умирать

 

вы пришли домой

вам здесь не рады

 

III

 

за народом Лута?

так их назовут —

жителей Садума?

вы же знали,

что мной сказано будет: не трожьте,

не трожьте Садум.

 

Ты не пожалел Алеппо,

но пожалей, пожалуйста, Садум.

 

я Тобой назван Ибрахимом —

я Твой любимый пророк.

 

IV

 

мир вам,

ангелы-оккупанты, прошу:

мой дом — ваш дом,

моё тело — ваше тело,

если осталось на нём хоть немного свободного места,

на котором нет ничьих следов,

ничьих намёков; дышите дымом

изо рта моего — там есть место

не для меня.

 

вот — простое мясо,

такое совсем простое сирийское мясо.

арабская баранина,

ягнёнок из Алеппо.

 

мясо видавших смерть не дозволено, но

особенно нежно.

 

вот — кола, размешайте её

брошенными на полу костями (возможно,

они были моими), а вот — соль,

древняя соль земли: всё сверкает

и никогда не кончается — угощайтесь.

я вас давно жду.

 

V

 

вы же за мной?

праведник не должен

долго дышать

и без страха

умирать.

 

прошу:

вы желанные гости.

я вас люблю

и готов целовать ваши руки,

по локоть в крови неверных,

прикладывая ко лбу.

 

это воистину благая весть.

 

 

***

 

ты в первую очередь часть рая

а потом уже всё остальное

зачем ты развалилась в гробу

дерево не спасёт тело

но кровь спасёт кровь

 

собери в поход:

 

1. руины желаний руки

от них что-то осталось

ещё помнишь из чего

состоишь что в тебе

любила мать смотревшая

в смерть как в корабль

полный песка

 

2. кувшин горной воды

омыть мертвеца словно после любви

от надежд что поцелуй длится дольше

чем отец тот

что разбрасывает лепестки роз

посреди степи

 

3. ложки нужны — выкалывать обратной стороной им глаза

их раскрашенных лиц

на четверть переходящие в пустоту

на половину — в яркий солнечный свет

 

4. вилки созданы — потрошить животы друг другу в поиске

тараканьих радостей

словно руки царя и гниющей ревности

похожей на смех его

 

5. ножи — острее

обнажённой женщины что

кусочком стекла отрезала крылья

чтобы быть похожей на мать

увиденной в отражении

 

позволь себе откусить голову одному оккупанту

высосать всю его кровь

 

ты была частью рая

 

пожалуйста

верни меня обратно

 

и однажды время

выйдет из берегов твоих ног

а серый волк порождённый

 

/ его зубы чернее стали

а глаза краснее пули /

 

будет похож на маму

и ни на что иное

///

 

уходи будто земля раскрыла рот

и хочет поговорить

 

твоя любовь мне не нужна

 

мы встретились чисто случайно и всё равно

я чувствую твои ноги на своей груди

 

я бы всё отдал чтобы наместником был иной

хоть листик хоть глины кувшин лишь бы не ты

 

оставь меня хоть это против судьбы

 

уходи и забудь что пот со лба касался росы

 

уходи в ярчайший свет я хочу

чтобы блеск острой тьмы

слился со мной

 

я вырежу каждый кусочек что касался твои колен

я тебя забуду как своё отражение

и свои зубы

из которых льётся твоя кровь

 

 

***

 

если слегка отойти от Бухары 

              ослепительного холода идущего от мрамора мечетей    можно услышать звук выстрела

и немного стихов на фарси

 

наша земля будет нашей однажды

 

            слепой Рудаки всё ещё обречённый на вечность

до Суда для никого

 

       идёт к истоку дождя в надежде прозреть

 

   не кусок раскалённого железа это был

 

за эту пыль каждый из нас ещё однажды умрёт

 

а слова в воздух как оригами в океан отправленные

то есть несколько неточных строк

что ценнее стрелы и ядерной ракеты

 

      я всего лишь хотел их увидеть но не выдержал взгляд

 

точность нужна тому у кого есть кровник а мне

сложно отличить каплю от капли

 

а ведь я только хотел ещё чуть-чуть

подбирать / собирать / составлять /

слова пока не найду несколько

неподходящих / нужных / использованных

 

не удивляйся если ещё не бомбят       чудес не бывает

пуля что настигнет тебя выпущена в начале миров и всего лишь долго летит

 

я возвращаюсь домой но это не точно

мир нелегитимен но существует но и это тоже не точно

ты сдохнешь как собака и точность этого единственное благословение что нам позволено

 

она раньше       любила меня очень сильно       то ли женщина то ли земля

        не так много разницы для того кому мир

 

      длителен и только

 

рассыпаясь при усилии взять его в руки как будто её рука

 

целовать её грудь любить эту жизнь

 

       я раньше видел это лучше

 

всё равно что пить морскую воду в попытке напиться   

 

вряд ли это нужно использовать так

 

не скажи что вернёшься

жизнь так широка… и так заманчива

что любое обещание может оказаться неисполненным/ неиспорченным / тронутым

 

 

***

 

листья лозы на ветру кружат осень пришла в наш тихий сад

одиночество ненадолго обрывается когда он смотрит в надгробие

 

юный солдат идёт домой

когда-то променявший его на несколько холодных снов

 

генерал Айро поднявший тридцать два вооруженных восстания

глядит в глаза сына ставшие чернозёмом и тремя сорняками

 

наконец-то ты вернул себе судьбу обратно

в городе который мечтал сломать будто ресничку или страх мужчин о смерти

 

я не успел сказать тебе что бог не кинжал

а ножны что ни к какому ножу не подходят и сколько бы

 

оккупантов я не убил я делаю их

ближе к тебе чем к себе

 

ты получил в наследство – безумие родителей как и все

а я от тебя – несколько лет одиночества что прошли словно и не бывало

 

храбрый солдат идёт домой

мы все должны вернуться домой

 

осень пришла в наш тихий сад

который был когда-то кладбищем

 

/

 

я гнию заживо

и генералы вместе со мной

 

твоя мать была бы горда

мной или тобой

 

///

 

все буде добре —

нам сказали же:

Суд будет,

в рай праведницы/ки попадут.

 

каждая душа вкусит смерть, и это будет на вкус как варенье, отправленное по почте другому,

но попавшее случайно к другому.

надо всей Атлантидой безоблачное небо.

нет необходимости волноваться.

 

 

***

 

И вот здесь, на безлюдном кашанском кладбище

Я нашел, наконец, вещественное доказательство

Твоей жизни —

Могильную плиту с надписью:

«Идущий ко мне,

Ступай тише, сдерживай шаг,

Чтобы, не приведи Бог, не треснул

Хрупкий фарфор моего одиночества».

 

Георги Лобжанидзе, «Сохрабу Сепехри — в иной мир».

 

здесь посреди кладбища на вершине горы

города вписанного в квадрат гор

танцуют босоногие

я слышу как трескается фарфор

 

христиане с их каменными могилами самонадеяннее нас

они верят что камень живет дольше пустоты

что человечество проживёт дольше пустоты

чтобы было кому убирать могилы

 

окна грузинского дома выходят на кладбище

чтобы мертвецы слышали счастливых людей

потому что им мало одного языка и одной жизни

одной любви всегда достаточно но на всех не хватит

 

сколько ещё поэтесс дары неба получат — яйцо перепёлки в глазах

и перья в том месте

где у предков росли крылья

ища края где деревья богатырских сказаний растут где закончатся наконец-то пределы молчания так и не начавшись

 

сколько ещё придет сюда странников горящих снов

сладких звуков и горьких ветров

выдержит ли земля

звук разбитого фарфора моего одиночества

 

как сказал поэт когда-то

Руставели нет на свете — кто меня поймёт теперь?

 

Эта узкая плита — дверь,

Ведущая к тебе,

Я нашел ее,

Но так и не смог открыть

сказал другой когда-то

 

допустим как поэт я умираю

 

зато как человек я вернусь домой

 

 

***

 

тени влюблённых вслепую ощупью выкалывают, выдавливают, выковыривают друг другу глаза

 

Станислава Могилёва

 

 

открой глаза, и я увижу дом с широким балконом с видом на безвременье.

девочки, которые ушли в молодость, будто домой, придут в гости,

чтобы стать нашими дочерьми, ведь так

должно быть:

 

кто-то должен быть гостем, чтобы дом не сожгли;

чтобы ты хотела покрасить волосы углём, что топят дома в раю,

в такой чёрный цвет, в котором генералы

песчаных кораблей тонут,

как будто в любви; выпить чёрное вино,

что я налью в твой бокал, и никогда

никуда не уходить, чтобы

никогда

никуда не пришлось возвращаться.

 

нашу первую мы назовём в честь птички

с продырявленными глазами и голосом

вымершего зверя:

она захочет растопить снега всего мира в своей ладони,

и, склонив курчавую голову над гладью беспредельного моря,

будет окликать все шумы, грохоты, выкрики, вопли;

все пески, обломки всех скал, всю тину, весь ил —

всё то, что должно прийти к нам домой,

чему уже мы накрыли постель.

и мы не скажем, что уже ничего там нет.

 

имя второй состоит из трёх слов,

и каждый день она выбирает другое.

огонь её раскалённого сердца утоляет голодных, ведь она

пытается думать, что она только кусок хлеба, и слишком

старательно пытается это не забыть, как будто

хочет успеть на корабль в вымышленные земли,

истреблённые вымышленными людьми,

который не возьмёт её с собой, ведь в ней

слишком много пустоты.

доченька, не плачь, здесь

некого истреблять, потому что тут никого нет, здесь

все сыты, потому что дерево ждало, чтобы ты повзрослела,

и принесло плоды, запасённые

специально для тебя.

и мы не скажем, что они все утонули

ещё до того, как она родилась.

 

имя третьей звучит как светлое небо

первого дня войны. она ждёт смерти

глухих и нечестивых людей — вот отчего

из глаз её течёт холодная вода,

её грудь покрыта льдом и может треснуться,

когда она берёт меня за руку

и говорит по-арабски:

«зеркало давно превратилось в золу — ему

никогда не стоило верить, но во мне

слишком много твоей бессмысленной крови».

я беру её руку, прикладываю ко лбу и отвечаю:

«если ты вслушаешься в неё, то услышишь

нашу родину*, что никак

не умрёт — это то, что мы называем

наследием, и доверяем это

самой хрупкой из дочерей». она улыбнётся и пойдёт

в сарай за винтовкой, чтобы научиться

стрелять трясущимися руками и держать чьи-то руки,

как будто это снег скинутый с рая.

и мы не скажем, что всё победило –

больше некого убивать.

 

а ты

откроешь глаза как будто песню

о снах что срывают с нас податливую глину

я поцелую тебя будто вдохну аромат

и земля под нами ненадолго притворится раем

и какое-то время твои волосы снова

станут белым лесом

в котором я погонюсь за простреленной кобылой

а ты опередишь меня и сядешь возле неё

чтобы вырвать стрелу и промыть рану

чёрным вином

в лучах ливня ты просвечиваешься

сквозь мою память то фотографией

то словно я забыл слова

этой песни и никак не вспомнить

 

я возьму тебя на руки чтобы ты не растаяла

и унесу в наш дом

с широким балконом

с видом на безвременье

ведь так должно быть

где нас давно ждут

я впервые скажу что люблю тебя

и хотел бы забрать твою тайну

и отдать свою мы решили забыть

кто эти девочки и откуда они пришли

 

 

Мустафа Субхи, коммунист дна Чёрного моря

 

              памяти Назыма Хикмета и Бориса Давидяна (Боки)

 

Я устал, капитан, не вези меня в порт:

нас давно уже не видит глаз —

твои руки не прозрачнее моих.

Кровь смыта.

Некому встретить революцию.

 

Я устал, капитан, не вези меня в порт —

его давно разбомбили ангелы

крыльями белых журавлей.

Твои сообщения так же чисты, как мои.

Боец не заметил потерю отряда.

 

Я устал, капитан, не вези меня в порт —

лучше посмотри как прекрасен со дна Чёрного моря

не то Стамбул, не то Ереван, не то Баку.

Мертвец похож на влюблённого:

чист и много говорит никому.

 

Я устал, капитан, не вези меня в порт —

письмо ей отправлю в бутылке из-под ликёра

наших чёрных слёз с винзавода

имени Софьи Перовской.

Побудь мужиком — не молчи, спой со мной «Долю воровскую»,

капитан-джан, или «Bu qızların əlindən».

 

Я устал, капитан-arkadaşım, не вези меня в порт —

извинюсь, что опоздаю на встречу и сказать не смогу ещё раз:

«Пусть Аллах хранит тебя как небо и море».

Что не растрачу жизнь на то, чтобы показать женщине,

похожей на песню белой скрипки,

как горит кожа на юге и как

быть любимой теми, кто верят,

что рай оккупирован бытиём.

 

Я устал, капитан-dostum, не вези меня в порт —

море вокруг хочет обнять нас и не отпускать

в мир чёрных кровей и белых,

очень белых,

огней.

 

Давай я буду бакинский армянин, а ты — турок из Салоников.

Ведь с этим на устах мы вернёмся:

с кусочком земли под горлом

и водой во рту.

 

 

***

 

Ворон, что ты пророчишь?

 

Кайс ибн аль-Мулаввах или Меджнун

 

доверься мне, я вор

отдай мне серебряные слова своего сердца

и несколько фиалок что застряли в руках, не бойся

среди пыльного времени

лишённого эха

уходящих в небо вершин

что не видит снов

и даже не создаёт их

всё давно потеряло мотив

 

доверься мне, я вор

отдай мне вечность своего сердца

и несколько медных колец торгашей пустоты, не бойся

на дорогу вышел безоружный

к опаленным судьбы берегам

и углу купола семи небес

 

///

 

и волосы цвета парного молока вымершего зверя

и руки нежнее горящего пламени

и ноги память о чернике в лесу что никогда не собирал

и лицо разбитое зеркало взятое голыми пальцами

и имя чьим заклинают желание золотой любви и тоску янтарного благословения

 

будь моим окликом чёрной птицы рая

 

я буду твоим ножом для заклания смерти

 

///

 

доверься мне, я вор

отдай мне песчаный голос своего сердца

и несколько кусочков стеклянного хлеба

потерянной тишины, не бойся

контрабандой провезу твоё сердце

 

— оно окно

в заресничную страну —

 

там ты будешь мне жена

 

/

я — последнее серебряное кольцо халифата и один из

царей завершения. его парочка изысканных строк за две тысячи лет,

чей звон всё ещё пахнет миндалём моего голоса.

я — участник празднества потонувших кораблей,

и мне не дано отведать плодов

обрушенного времени.

 

возьми масла моих слов, будто ржавую семейную заколку,

и выпей туманом своих рук в прорезях небесного сада.

 

/

страна моя — расплывчатая песня рыхлого

старца потрескавшихся равнин

о белом граде тоски и

молодой мёртвой девушке, отвечавшей

 

на вопрос

где корни волос твои,

почему тебя оставили

и куда ушли наши родственники:

 

нет, нет.

 

там ты будешь мне жена,

и тайное станет явным. 

 

/

я поцелую туман твоих рук

и горизонт твоих ног,

и синеву твоих белых глаз,

священного животного, спрятанного в метели,

 

и история обернётся

нашей дочерью с пепельными кудрями,

твёрдыми, как поверхность гальки. 

 

и когда она спросит,

почему золото глаз её жжёт

и за чем ушёл в гости

весь её род,

мы ответим:

 

нету, нету.

 

/

возьми масла моих слов, будто ржавую семейную заколку,

и выпей туманом своих рук в прорезях небесного сада.

 

я выпью весь туман твоих рук,

каждый ключ в замкáх золотого века,

что растет, как все, кто преданы забвенью,

и ничего не оставлю дну моря,

что печётся о нас.

 

уже спущены паруса кораблей

в обнаженную ночь без просвета.

я ли закрою эту небесную дверь?

 

там ты будешь мне жена,

и явное наконец-то сокроется.