Мир ловил меня, но не поймал

Пьеса написала в лаборатории документальной драматургии Un/Told, под руководством Анастасии Патлай и Екатерины Бондаренко

 

А. А. Если ты сделаешь пьесу только по тюремным ситуациям, возникнет впечатление, что он только в тюрьме сидел. А за что? Почему автор берёт именно эту часть его жизни? Ты говоришь о человеке в трагических обстоятельствах. Он нам интересен, если это обычный человек — это главное правило драматургии: обычный человек в необычных обстоятельствах, но он-то необычный человек. Он этим необычным человеком стал, пройдя через такие провалы своего творчества! Серёжа мог вообще остаться неизвестным, когда ему дали фильм, он снимать не хотел. Ему сказали:

— Это Ваш последний шанс. Юбилей Коцюбинского. И если вы снимете говно, больше вы снимать на студии Довженко не будете никогда.

Ищи варианты, которые бы соответствовали Сергею с точки зрения уровня. Спектакль — вещь сложная. Я не уверен, что это будет для зрителей интересно. 

Ты должна открыть зрителю нового Параджанова, которого они не знают, — мальчика, которого сажают на горшок, а потом ищут там бриллианты. Надо открыть параджановскую маму, которая ходит по крыше, выгуливает шубу, а ребёнок смотрит и не понимает, или рассказать историю про устрицы. Я условные примеры привожу, но примеры настолько яркие — это интересно сто процентов. Вопрос: как ты это блюдо приготовишь? Но как бы ты его ни приготовила, это съедобно. Как жареная картошка.

Я тебе помогу, но для начала надо придумать событие. 

 

Театр драмы и трагедии

 

СТЕНОГРАММА

РАСШИРЕННОГО ЗАСЕДАНИЯ ХУДОЖЕСТВЕННОГО СОВЕТА

Обсуждение поэтического представления «Сергей Параджанов» здесь и сейчас

 

На обсуждении выступили:

А. Е. Зельдович — советский и российский кинорежиссёр и сценарист ..................................................………… стр.

Е. Голубенко — український художник-постановник, сценарист, актор. Заслужений діяч мистецтв України................................................................................................................................................................…………………………… стр. 

Б. Мессерер — художник, Академик РАХ, народный художник РФ. Лауреат двух Государственных премий РФ. Член Союза художников СССР, Союза театральных деятелей РФ и Союза кинематографистов РФ.........................................................................................................................................……………………стр. 

А. Мартиросов — художник, Тбилиси..............................................................................................................………………… стр. 

С. Мартиросова — мать художника, Александра Мартиросова, одноклассница Параджанова, Тбилиси…………………............................................................................................................................................. стр.

М. В. Влади — est une actrice, chanteuse et écrivaine franco-russe………………….......................................................... стр.

А. Литинская — музыкант, поэт, киевская подруга Параджанова...............................................................………… стр.

С. И. Щербатюк — филолог, бывшая жена Сергея Параджанова…………………………………….............................… стр.

Б. Ахмадулина — поэт………………………………………………………………............................................................................................стр.

А. Муратов — режиссёр……………………………………………………….................................................................................................стр.

Г. Параджанов — режиссёр, племянник Параджанова…………………………………………….........................................…стр.

Ю. Мечитов — фотограф Параджанова….................................................................................................………………………стр. 

Н. Степанян — искусствовед……………………………………………...................................................................................................стр. 

Г. Габай — режиссёр, однокурсник Параджанова……........................................................................................……………стр.

Г. Чухрай — режиссёр, однокурсник Параджанова…………………...................................................................................стр. 

Сергей Параджанов(1) — кинорежиссёр, сценарист и художник. Лауреат множества кинопремий, народный артист Армянской ССР (1990) и Украинской ССР (1990, посмертно)

Человек (Параджанов 2, идеальный образ) — Человек, ищущий правду              

Режиссёр 

Голос из телефонной трубки

А. А. — ассистент Параджанова

 

Режиссёр (в реальности это был Ю.Любимов. — Прим. авт.):

Прошу начать обсуждение. Ситуация у нас вокруг спектакля сложная, а времени сегодня немного, поэтому прежде всего предоставлю слово тем, кто торопится.

Б. Мессерер:

Сергей Параджанов был чистый человек, целиком посвятивший свою жизнь искусству, жил очень трудно, потому что создавать то искусство, которое он хотел, ему не давали. Никакого интереса к деньгам как к богатству он не испытывал. Всё, что он каким-то чудом доставал, выменивал и получал, он в тот же миг раздавал другим людям, оставляя себе лишь наслаждение от широты жеста.

Голубенко Е.:

У него не было никакого тормоза, в смысле, что что-то нельзя. То есть он сочетал всё со всем, он не был сноб. Параджанов существовал во всём мировом искусстве. Оно всё было для него, его миром. Его мир — и Леонардо Да Винчи, Пьера Дель Франческо. Он очень легко обращался с ними.

 

Нона Степанян:

При просмотре его домашней экспозиции все неизбежно натыкались на большой фотопортрет Николая II. Вокруг головы последнего русского царя, создавая нимб, были приклеены фосфорными головками вверх спички. А надпись, сделанная от руки по белому полю отпечатка, гласила: «Он будет святым!» Спички поджигались, нимб вспыхивал пламенем, и фотография сгорала. У Сергея было много таких фотографий, и на другой день коллаж возникал снова.

Параджанов относился к своей жизни с пристальным вниманием, особым интересом, как к разворачивающемуся перед его глазами и перед публикой сюжету. Каждый, кто вовлекался в его особую, тревожную и скандальную орбиту, приобретал рядом с ним право на длящиеся время, переходил через грань отпущенных дней своей жизни. Быть рядом с Параджановым значило постоянно обжигаться.

 

Александр Мартиросов:

Параджанов — великий тифлисский врун. Когда к нему приходили успех и слава, он терял голову и чувство меры. Резко высказывался по любому поводу, за что его и засадили в Киеве. В Тбилиси к нему началось паломничество. Приезжали иностранцы. Он стал раздражать руководство. Его спровоцировали на взятку и посадили. Серёжа происходил из довольно простой семьи, временами богатой, временами нищей, и был совершенно не подготовлен к тому таланту и той славе, которые на него свалились. Вся жизнь его была театр. Если бы его послали в Африку, он бы создал национальный театр этого племени.

 

Александр Муратов:

Мы гостили у него в Тбилиси, его мама, угощая нас чаем, долго рассказывала о своём покойном муже и закончила рассказ пассажем, дескать, отец Параджанова был очень крепким мужчиной, до конца жизни поднимал тяжёлые вещи, а умер во время массажа, на что Сергей философски заметил, что никак не может понять, почему массажистка в этом момент была не над папой, а под папой…

 

Георгий Параджанов:

Таких историй можно рассказать миллион! У нас был великий дом! Именно этот дом сделал Параджанова! Отец Параджанова, мой дед Иосиф Параджанов, рассорившись с бабушкой, сделал своей любовницей массажистку. Дедушка перешёл жить во флигель, в котором собирался делать «Третьяковскую галерею». Он пригласил художника, который брал библейские сюжеты, и просил его нарисовать их так, чтобы один из старцев был обязательно похож на деда. Эти огромные картины в золочёных рамах дедушка расставлял вдоль стен, приглашал хористку из оперного театра, заставлял её петь, а массажистка в это время делала ему массаж. Представляете? Ну, скажите, как, находясь в такой семье, Параджанов мог не стать режиссёром? 

 

Б. Ахмадулина:

Я никогда не встречала столь свободного человека, как Параджанов. Он не умещался в предложенные обстоятельства, он вольный художник, этой волей он заполнял пространства и тем теснил притеснителей, не знающих, что это они — обитатели той темницы, где нет света, добра, красоты. Параджанов — это театр в высочайшей степени благородства, влияющей даже на непонятливых зрителей. Нечто в этом роде я тогда написала в единственном экземпляре, в его защиту, — просьба, мольба, заклинание, может быть, оно сохранено…   

 

Зельдович А. Е.:

Для меня спектакль «Сергей Параджанов» состоялся, когда я снял свой дипломный фильм. Мы с приятелем, тбилисским инженером, долго искали улицу и дом, звонили в какую-то заколоченную дверь. Наконец, дверь открылась и вышел босой, бородатый и очень подозрительный молодой человек. Это был ассистент Параджанова. На столе лежала полусъеденная дыня. Тут же рядом — какие-то куски ткани. Сидела незнакомая девушка, художница, почему-то из Томска, которой он показал, как совмещать лоскутки, чтобы получился костюм.

 

Человек:

Креп-de-cin — 5 м.

Белые перламутровые

пуговицы или чёрные — 12 шт. 

Рукав реглан с БУФОМ (плечо).

Манжета — с пуговицей.

Грудь — складки с подставными

белыми кружевами или

чёрными.

Юбка — крупные складки

по всей талии.

Покрой свободный, не

облегающий тело.

Легче и свободнее.

Внутри оторочить лентой.

Туфель — белый

и чёрный — замша.

Чулок — серый пепел.

ЭСКИЗ КОСТЮМА.

 

Зельдович А. Е.:

Наши встречи сопровождались демонстрациями, подарками… Помню, как я нашёл его в какой-то убогой гостинице на Дмитровском шоссе, в номере с облезлыми обоями. Он лежал на диване, а кругом были мешки с какой-то мурой, каковую он привёз из Штатов. Он вытряхнул гигантскую целлофановую сумку, полную старых, грязных галстуков, и велел из этих «потрясающих» вещей выбрать себе подарок. Этот галстук до сих пор у меня. С ним была какая-то итальянка, которой он тут же подобрал туфли по размеру из другого пакета. 

 

А. А.:

Приехал человек из Парижа, звали его звали его Хьюк-Александр Тарту, изысканный красавец, одет фантастически, он был одним из продюсеров выставки Ив Сен Лоран в России. Хьюк привёз Параджанову большой чемодан одежды, но не успел он выйти из комнаты Сергея, как тот начал потрошить этот чемодан и говорил: «Это — Юрику, это — Ило, это… это», а присутствующим мне и Гарику он просто кинул по рубашке и ещё что-то. Себе Сергей не оставил ничего, даже не примерил. Там все были вещи от Ив Сен Лорана, и была линия у Пьера Кардена, очень дорогая линия, она называлась Maxim. Серёжа так всё это расшвырял, в глазах у него была какая-то злость и какая-то страшная обида. Потом все разошлись, мы остались вдвоём, я говорю: «Серёж, а почему ты ничего себе не оставил?»

 

Сергей Параджанов:

Я — гений, я должен быть настолько богат, чтобы я это мог купить сам и раздарить своим друзьям, а я пользуюсь подачками.

 

А. А.:

Это болезненное очень ощущение: с одной стороны, он ценил эту заботу, кричал, что ему шлют подарки Ив Сен Лоран, королевы Англии, и ещё что-то выдумывал, но, с другой стороны, было обидно, потому что, находясь в этой одной крошечной комнатушке, правда, безумно красивой, но он ничего не мог себе позволить из того, что он хотел по-настоящему… 

Вдруг его сажают. В третий раз. Сейчас понятно, что поводом послужило его выступление по поводу спектакля «Владимира Высоцкий» на Таганке. Он поехал в Москву, он хотел в Москву, он хотел вырваться. Он хотел повидать друзей, знакомых, Катаняна, Любимова. И как раз это совпало.

 

Сергей Параджанов:

Стенограмма заседания Художественного совета (расширенное заседание от 31 октября 1981 года, посвящённое обсуждению репетиции поэтического представления «Владимир Высоцкий»).

С. Параджанов — кинорежиссёр, в настоящее время — сотрудник театра им. Руставели в Тбилиси.
Очень понравилось выступление Щедрина. Да, действительно, происходит чудо, ещё одно чудо, которое рождает коллектив Таганки. Театр на Таганке сейчас — электрокардиограмма Москвы. Я горжусь этим. Я не могу говорить без волнения, смотрите, как Высоцкий нас поднял, сблизил. Современниками каких удивительных пластов мы являемся! Ещё одно гениальное рождение. Потрясающее зрелище, потрясающая пластика. Реквием. Приравниваю вас просто к моцартовскому реквиему. Всё, что сделано вами, встреча с Губенко на подмостках вашего театра — потрясает. Спасибо вам, Окуджава, за вашу нежность. Всё удивительно.

Должна быть создана книга, посвящённая вашему спектаклю. Я захлёбываюсь от восторга перед вами и перед вашей честностью. 

Я поклоняюсь вам.

 

Режиссёр (в реальности это был Ю. Любимов. — Прим. авт.):

<СОКРАЩЕНО В ПРОТОКОЛЕ> — Среди присутствующих наверняка есть «осведомители», которые всё подробно представят компетентным лицам и организациям, и их задача в том, чтобы всё довести до их сведения без прикрас, всё, как говорилось.

 

Сергей Параджанов:

<СОКРАЩЕНО В ПРОТОКОЛЕ> — Юрий Петрович, я вижу, вы глотаете таблетки, не надо расстраиваться. Если вам придётся покинуть театр, то вы проживёте и так. Вот я столько лет не работаю, и ничего — не помираю. Папа Римский мне посылает алмазы, я их продаю и на эти деньги живу! Я не знаю, что значит «закрыть спектакль», и кто конкретно мог это сделать. Например, я не понимаю, кто в своё время «закрыл» меня!

 

Борис Мессерер:

Серёжа пригласил друзей в ресторан «Баку»: Ахмадулину, Тарковского, Любимова, меня — много народу. Помню, что Тарковский сидел с краю, весело улыбался и буквально не сводил глаз с Серёжи. Он смотрел на него с восхищением. Серёжа даже тогда легенду устроил. Он поставил человека в чёрной ливрее и с чёрной хризантемой, который всех, кто проходил, спрашивал: «Вы на поминки Параджанова?» Мы собрались на втором этаже ресторана. В тот вечер был замечательный сбор людей, редкий, и Серёже пришла мысль сделать памятный снимок. Позвонили Валерию Плотникову, тот приехал, в этот момент подошёл метрдотель и сказал, что в ресторане снимать запрещено, так как есть посетители, которые не хотели бы попасть в кадр. Все были расстроены, но тут же нашли выход из положения: спустились по полукруглой лестнице на первый этаж и расположились живописной группой вокруг бассейна. Серёжа, как истинная душа компании, шагнул прямо в воду и оказался в центре всей композиции и всеобщего внимания. Плотников сделал снимок.

 

А. А. :

Серёжа, стоя в воде, произнёс речь.

 

Сергей Параджанов:

Вас неслучайно встречал швейцар с чёрной хризантемой и задавал вопрос про поминки, потому что Высоцкого убили так же, как убили меня. Вам кажется, что я живой, нет, художник, который не работает, — это мёртвый художник.

 

А. А. :

Всё это в совокупности стало причиной. (Выступление на обсуждении спектакля и в ресторане, перформанс в целом. — Прим. авт.). Быстренько нашли сочинение его племянника Гарика, в котором было сто ошибок, быстренько сфабриковали дело, вызвали Гарика в МВД, следователь по особо важным делам.

 

Георгий Параджанов:

Ему инкриминировалась «дача взятки» за моё поступление в театральный институт, где я в то время учился уже на четвёртом курсе. Меня вызвали в МВД. Объяснили, что в сочинении, тщательно проверенном экспертами МВД через три года после вступительных экзаменов (!), насчитали шестьдесят две (!) ошибки. Я совершенно растерялся, впервые оказавшись в таком учреждении. К тому же только что умер мой отец. Они уговаривали, убеждали, требовали признать «факт взятки». И вдруг прямо дали понять, что за определённую мзду дело можно закрыть. Дядя Серёжа тут же повёз пятьсот рублей. Это была ловушка, провокация, его взяли на «месте преступления», и я невольно оказался виновником ареста.

 

Сергей Параджанов:

ГАРИК! 

Читай! Вслух!

Работай над речью. Пластикой. Всё страшно. Твой институт — это магазин Лагидзе.

Гарик! Ты находишься «дабали донэ» (на низком уровне). Ты не владеешь языком, гримом, позой, костюмом, голосом, артикуляцией, дыханием. Как жить дальше! Смешным надо быть до поры до времени. А что, если ты лысый и потный и нет ролей, а есть бедность, и жалкость, и армянство? Женись, соберись, думай, читай, пиши, смотри выставки, рисуй. Может быть, в сумме потом, после усердия, возникнешь ты.

В Киеве пойти на Комбинат похоронных памятников. Пойди на Украинское кладбище, купи и пошли в Гр.ССР надгробие для отца. Сделай это для матери и отца. Ты ничего не делал для них. Ты только жрал, срал и вонял, грубил и был чужим. Посмотри на цвет лица матери. Ещё немножко — её толкнут, и её не станет. Но делай ты САМ! 

Светлану, Гарик, НЕ БЕСПОКОИТЬ! С Украины привести надо мой бюст, сделанный Фуженко. Толе расскажи, что произошло, и скажи, что нет сил писать письмо. Я люблю его и его творчество, т. к. оно едино со мной и неразлучно… Потому он не откажет тебе в этом. Если откажет, пусть будет, как он скажет…

Действуй, живи, женись, познавай! Ты имеешь всё и ничего! Почему ты не получил диплом?

Весна 1982 г., Тбилиси

Орточальская тюрьма  

 

Юрий Мечитов:

11 февраля 1982 года. В этот день Параджанов пришёл ко мне в студию. Конечно, студия — это громко сказано. Небольшая комнатка на первом этаже двухэтажного кирпичного здания служила мне фотолабораторией и студией с очень скромными возможностями для портретной фотосъёмки. На беду, когда он пришёл (а это могло произойти от 4 часов до 6), меня не было, я оставил на своём блокноте надпись: «Буду в 8 вечера». На негативах того дня видно, что в Тбилиси наконец выпал снег, и я, наверное, хотел запечатлеть эту красоту…

 

Человек:

…Крашеный французский выхухоль называется котиком. Мой папа купил в 1926 году для мамы шубу клёш, купив шубу, папа упрекал её всю жизнь со словами «Охрат дагирчес» (На горе тебе). Мама действительно надела шубу два раза в жизни... один раз, когда пошёл снег в Тбилиси, и другой раз на похороны отца... Однажды ночью отец вышел на двор и быстро вернулся в спальню... Он будил маму, «товли модис» /идёт снег/, и мама, в длинной батистовой ночной сорочке, полусонная, встала из кровати, механически вынула шубу, надела на сорочку и, как сомнамбула, вышла на кухню, открыла чердак и, медленно зевая и подымаясь по стремянке, ушла на чердак... Отец вернулся в постель и вскоре захрапел... Я от испуга съёжился в подушку и не мог понять, что произошло...  Мама ночью вышла на крышу и стояла под мокрым снегом, чтобы намочить мех… Утром я увидел мокрую шубу на кухне... Мне показалось, что её всю ночь жевали буйволы…

 

Юрий Мечитов:

…Ужасно рассердившись, что не застал меня, Сергей исписал мой блокнот на дверном косяке, заменявший мне секретаршу, до последнего листа живописной похабщиной... В 6 часов вечера, около Александровского сада (тогда Сад Коммунаров) Параджанов садится в «Жигули» милиционера и передаёт ему обещанные деньги. Тут же подъезжает стоявшая неподалёку вторая машина с оперативными работниками, составляется акт о «даче взятки». Так Сергей в возрасте 58 лет попадает в знаменитую тбилисскую Ортачальскую тюрьму. 

 

А. А.:

Это был удар. Объяснить я вам не могу. Через два дня уже после того, как его посадили, я пришёл в Театр Дружбы и написал заявление об уходе. Почему я это сделал? Мне было так душно, так отвратительно. Я позвонил своему двоюродному дяде в Армению и сказал: найди мне работу в школе, в деревне. Я уехал в Армению, в маленькую деревню, получил комнатку прямо при школе и стал учить армянских детей русскому языку и литературе. Я не хотел больше возвращаться к Тбилиси, оставил семью, жену, ребёнка. Я не мог больше находиться в городе, потому что с его тюрьмой разрушился мир, который ненадолго мне открылся на эти два месяца — мир Великого искусства, мир художника, который стремится к божественному. И для меня это было невыносимо. Мы собрались с ребятами, его ближний круг, мало, кто к нему ходил, боялись приходить к нему в дом, боялись, что там чекисты. Мы не боялись, потому что у нас нечего было просто отнять. Мы поговорили, и Саша Мартиросов сказал, что старик не выйдет из тюрьмы, он там умрёт…

 

Александр Мартиросов:

А что он вытворял в суде! Как только его привезли и открыли двери, пошла целая процессия: молодёжь, художники, артисты… Все они сперва подходили к подсудимому, целовали его и потом садились на место. В перерыве та же процессия тянулась к нему в комнату, и карман у миллионера-охранника раздувался. Вёл себя так, как будто он у себя дома, устраивал абсолютный цирк: заставил охранников стоять одного так, второго вот так. А когда прокурор их спросил: «Вы почему так стоите?»,  один ответил: «Батоно Серго сказал, что я похож на Наполеона». А ты кого похож?» — «Я похож на Римского легионера». Тут прокурор, молодой, но лысый человек, обратился к нему: «Батоно Серго, может быть, и мне дадите роль?» Параджанов отвечает.

 

Сергей Параджанов:

Конечно, завтра принесёте две простыни и килограмм лаврового листа.

 

Александр Мартиросов:

И кто я буду?

 

Сергей Параджанов:

Вы будете Нероном!  

 

Светлана Мартиросова:

Я сижу в зале суда, а Параджанов мне оттуда, со скамьи кричит.

 

Сергей Параджанов:

Светлана! Почему ты не надела ту брошку, что я тебе подарил? Она так подойдёт к твоему платью!

 

Светлана Мартиросова:

Я ведь его с детства знала… Он меня спрашивает.

 

Сергей Параджанов:

Ты помнишь мои глаза цвета мёда?

 

Светлана Мартиросова:

Я-то помню… Он был удивительно красивый мальчик. Куда делись эти глаза?

 

Сергей Параджанов:

В школе я плохо учился, так как часто пропускал занятия. По ночам у нас всё время были обыски, и родители заставляли меня глотать бриллианты, сапфиры, изумруды и кораллы, глотать, глотать... (показывает) пока милиция поднималась по лестнице. А утром не отпускали в школу, пока из меня не выйдут драгоценности, сажали на горшок сквозь дуршлаг. И мне приходилось пропускать уроки.

 

Человек:

Обычно только в опере маме жали туфли...

Дома мама снимала искусственные крупные жемчужные серьги и переодевалась в новое платье-джерси, надевала настоящие бриллиантовые серьги, кольца... Папа закрывал плотнее ставни... Зажигал всю люстру и смотрел на маму... Блестели камни, отражались в зеркалах... Мама в котиковой шубе-клёш с голубым песцом на коленях хохотала, смотрела в перламутровый бинокль, обнажала плечи, хохотала, но прислушивалась ко всем звукам на улице... В городе были аресты и обыски...

Мама, кстати говоря, меньше всего боялась обысков... Больше всего она боялась сального пятна на стене, где облокачивался папа... 

Обычно она спешила подложить под голову «курд балиши» /думку/. Эта подушка ушла с папой на тот свет... Маме кажется, что деньги, которые он прятал ото всех, были именно в этой подушке, так как их нигде не нашли... 

После ремонта в квартире, который мы сделали после смерти отца, неожиданно, после того как затопили дровами стенную печку, на глазах у мамы выступило сальное пятно... где когда-то головой облокачивался папа.

 

А. А.: 

Удивительно, но я знал его отца, хотя, когда я с Параджановым познакомился, отец уже умер. В Летнем парке в Тбилиси был ларёк, там работал противный дядька, а мы мальчишками в этом парке играли в футбол и собирали медяки, а потом приходили купить воду или лимонад, что мы могли себе позволить. Это 1966-1967-е годы, мне было тринадцать лет, у нас не было денег, все жили достаточно бедно, по две-пять копеек скидывались, чтобы купить бутылку лимонада на троих. Однажды мы пришли в этот ларёк, высыпали мелочь на буфетную стойку, попросили продать нам лимонад. В ответ эта мелочь полетела в нас, ларёчник выскочил с криками: «Пошли вон, голодранцы!» Вот это был отец Параджанова, Иосиф. Он был ларёчник, всё это вранье: про комиссионные магазины, про бордели, про антиквариат, — он был ларёчник-буфетчик, у него был цех по никелированию кроватей, пока его не арестовали за это, так как это было незаконно. В последние свои годы он работал в этом ларьке, торговал водкой из-под полы и был отвратительный тип. Мать Параджанова я не видел, ничего сказать не могу, знаю о ней по рассказам, и реальная мама Параджанова, и его рассказы о ней очень сильно друг от друга отличаются.

 

Белла Ахмадулина:

Глубокоуважаемый Эдуард Амвросиевич!

Прошу вас, не рассердитесь на меня. Моя нижайшая просьба сводится лишь к этому: прочтите моё письмо и не осерчайте.

Я пишу вам в нарушение общих и моих собственных правил. Но это моя человеческая правильность и моя безвыходность: я не могу не написать вам.

Не гневайтесь: я о Параджанове. Я очень знаю этого несчастного человека.

Тюрьма его не хочет, но он хочет в тюрьму. Нет, наверно, ни одной статьи Уголовного кодекса, по которой бы он сам себя не оговорил в моём присутствии. Но если бы лишь в моём! В Москве я боялась за него больше, чем в Тбилиси, и была права хоть в этом. Он не имеет себе художественного воплощения и надрывно ставит свой бесконечный спектакль на всех улицах среди людей, некоторые из которых плохие. Я знаю, что он всех раздражил и всем наскучил. Но не меня и не мне. Меня ему не удалось обвести вокруг пальца: ни болтовнёй о бриллиантах, которые интересуют меня так же мало, как его, ни прочим вздором.

Я не замарала себя никаким имуществом, никаким владением — мне можно верить: я презираю корыстолюбцев. Параджанов не только не из них — он им обратен. Я понимаю, что сейчас речь не об этом, но все его преступления условны, и срок наказания может быть условным.

Это единственный юридический способ обойтись с ним без лишних сложностей, одна из которых — его неминуемая погибель. Конечно, уж если сидеть в тюрьме, то лучше в Грузии. Но мне больно соотносить одно и другое. Грузины всегда были милосердны к чудакам, безумцам и несчастливцам. Параджанов — самый несчастливый из них.

Моё письмо совершенно личного свойства — о нём никто не знает и не узнает. Я написала его для собственного утешения и спасения. Засим ещё раз прошу простить меня. Позвольте пожелать вам радостной и счастливой весны и всего, что потом. Что касается меня, мои радости и счастье совершенны. Во всяком случае, когда я здесь, в Тбилиси.

Искренне ваша

Белла Ахмадулина

12 апреля 1982 год.

 

Алина Литинская:

Ходынка… Сумасшедший дом. Всё время кто-то входит, кто-то выходит. Дверь не закрывается.

 

Сергей Параджанов:

Как по-вашему, что я делал эти два месяца в Тбилиси? Вокруг меня все пили, пили и плакали. А я отращивал «ёжик» и торговал люстрами.

 

Алина Литинская:

Не слушайте, что он говорит. Не слушайте. Он никогда не врёт, но всё равно не слушайте.

 

Сергей Параджанов:

Киев — это могила. Украина мертва. 

 

Алина Литинская:

Не слушайте его. Потом он скажет совсем другое, а потом опять другое, и тоже правду. Когда он был в зоне, в студии состоялось собрание, на котором специальным протоколом было закреплено решение больше никогда не принимать Параджанова в ряды коллектива. Это бы юридический нонсенс, но не это печалило: среди подписавшихся были и те, кем он дорожил. Он молчал. Делал вид, что не знает, и молчал. На студию никогда не вернулся, хотя было много заманчивого: кому, как не ему, снимать кино о Врубеле?

 

Выписка из протокола №3 заседания Президиума правления союза Кинематографистов Украины

17 мая 1974 год, Киев

Слушали:

1. Персональное дело члена Союза, кинорежиссёра киностудии им. Довженко С. И. Параджанова

С. Параджанов с самого начала не проявлял интереса к Союзу, очень долго не получал членский билет, а что касается членских взносов, то платил их после многократного упоминания. В работе Союза не принимал никакого участия.

С. Параджанов вёл аморальный образ жизни. Суд, который недавно состоялся, осудил С. Параджанова к пяти годам тюремного заключения.

Комиссия по приёму в члены Союза считает, что есть достаточно серьёзных причин для исключения С. Параджанова из членов Союза. 

Постановили: исключить из членов Союза кинематографистов СССР Параджанова Сергея Иосифовича согласно Уставу Союза кинематографистов СССР, 2 раздел, пункт 8. 

…совершение поступков аморального и антиобщественного характера;

…неуплата в установленные сроки членских взносов, отрыв от участия работы Союза. 

Первый секретарь правления Союза кинематографистов Украины Т. Левчук

Ответственный секретарь правления Союза кинематографистов Украины  А. Барахаев

 

Светлана Щербатюк: 

Во второй раз Сергея арестовали 17 декабря 1973 года. Он уехал в Москву на похороны художника Ривоша. На панихиде он выступил с речью — те, кто слышали, были в шоке. О его «выступлениях» уже знали в КГБ Украины. Ходили разговоры об угрозе ареста. 

Когда Сергей вернулся с похорон в Киев, он позвонил моим родителям, спросил о здоровье Сурена — наш сын тогда был серьёзно болен. Я тут же перезвонила Сергею, но уже никто не брал трубку. В первом часу ночи появился Сурен Шахбазян и сказал: «Светлана, не волнуйтесь, случилась большая неприятность — Сергей арестован». 

В полдень этого дня к Сергею пришла наша приятельница Оксана и сообщила о самоубийстве Михаила Сенина. Был у Сергея такой друг… Сергей был потрясён услышанным. В этот момент раздался звонок в дверь, вошли милиционеры и предъявили ему ордер на арест, у Оксаны потребовали подписку о неразглашении и выставили её. Сергея увезли. Она, петляя по городу, заметая следы в страхе, что за нею следят, пришла к Сурену. А тот, дождавшись темноты, пришёл ко мне.

Это тёмная история... Когда Сергея не было в Киеве, Сенина вызывали в КГБ, видимо, разговор был очень серьёзный, и Миша, предчувствуя, что его будут заставлять говорить то, чего он не мог себе позволить, перерезал вены. 

 

Фондовый номер 522. Фотоальбом 30 листов, обложка красного цвета со следами потёртостей. Конец 1980-х. Поступило на хранение: август 1990 г.

На странице 12 расположены две чёрно-белые фотографии.

<…> Нижняя фотография размером 5 на 15 см. На ней предположительно в обстановке квартиры Сергея Параджанова в Киеве в профиль изображён мужчина средних лет, сидящий на стуле, повёрнутый корпусом вправо. Мужчина с крупными чертами лица, одет в светлый джемпер и теёмные брюки. Напротив мужчины — пустой стул, над головой — люстра с большим абажуром. Края фотографии затемнены, центр подсвечен дополнительным источником освещения, отражающимся в зеркале. В правом нижнем углу имеется подпись, выполненная Сергеем Параджановым:

 

Сергей Парадджанов:

Самоубийца!

 

Светлана Щербатюк:

…наконец мне позвонили из КГБ: 

 

Голос из телефонной трубки:

Мы хотим поставить вас в известность…

 

Светлана Щербатюк:

То, о чём вы хотите поставить меня в известность, известно всему Киеву, в том числе и мне. 

 

Голос из телефонной трубки:

Каким образом?

Светлана Щербатюк:

Это вам виднее.

В первых числах января 1974 года я встретилась со следователем. Он хотел, чтобы я села и что-то написала. Я сказала: «Давайте так — задавайте вопросы, я буду отвечать, а вы записывайте». Через некоторое время этот человек позвонил.

 

Голос из телефонной трубки:

Дело передано другому следователю, по особо важным делам, и в другое ведомство, в прокуратуру. 

 

Светлана Щербатюк:

Так началось моё знакомство со следователем Макашовым. 

 

Режиссёр (в реальности это был Рубен Геворкянц. — Прим. авт.):

Алло, здравствуйте, мне, пожалуйста, господина Макашова, я режиссёр из Армении, снимаю фильм о Параджанове.

 

Голос из телефонной трубки:

Моя фамилия Макашов, зовут меня Евгений Васильевич. 

 

Режиссёр (в реальности это был Рубен Геворкянц. — Прим. авт.):

Евгений Васильевич, у меня к вам такой вопрос: какое непосредственное отношение вы имели к делу Параджанова?

 

Голос из телефонной трубки:

Я расследовал его дело как следователь по особо важным делам. Поскольку вокруг этого дела было много разговоров, речь шла об известном режиссёре, то по указу главного прокурора Украины дело было передано мне как следователю по особо важным делам для объективного и полного расследования. И я так старался. Отношения в ходе следствия были нормальные, никаких жалоб на качество следствия он не заявлял.

 

Режиссёр (в реальности это был Рубен Геворкянц. — Прим. авт.):

Хорошо, и какое у вас мнение о нём как о человеке?

 

Голос из телефонной трубки:

Он разноплановый человек, во многом удивительный, много у него отрицательных качеств. С моей точки зрения, он, во-первых, эгоцентрист. Он считает, что он пуп земли и равен ему только Феллини. Он был очень добрый и получал большое удовольствие от того, что раздавал подарки. Ну и есть у него отклонения от нормы по части мужеложества, которое у нас в стране наказывается. Это не было сведением каких-то счётов с ним. 

 

Режиссёр (в реальности это был Рубен Геворкянц. — Прим. авт.):

Всё, что вы сказали, мы можем снять на плёнку в любое удобное для вас время?

 

Голос из телефонной трубки:

Вы понимаете, мне не хочется встречаться с людьми по этому поводу. А вообще, больше того, что я вам рассказал, мне нечего сказать… А как вы нашли мой телефон?

 

Режиссёр (в реальности это был Рубен Геворкянц. — Прим. авт.):

Мне дали его в Ереване.

 

Голос из телефонной трубки:

Это хорошо…

 

Режиссёр (в реальности это был Рубен Геворкянц. — Прим. авт.):

Господин Макашов, а вас совесть не мучает?

 

Голос из телефонной трубки:

Вы понимаете, это не телефонный разговор…

 

…короткие гудки…

 

Влади М. В.:

Они так дружили, Серёжа с Володей, и так понимали друг друга… с полуслова… 

Я помню, как Володя плакал, узнав, что Серёжу арестовали и заставляли признаться в преступлениях, которых он не совершал. Володя буквально заболел. Он проплакал весь день. Потом послал Серёже в лагерь письма и фотографию, на которой он вместе с Параджановым. Зеки очень ценили Высоцкого за то, что он много писал песен о них и о «зоне». Надеюсь, это фото помогло Сереёже выжить…

 

Сергей Параджанов: 

Светлана!

Пишу с опозданием. Обычно жду первых чисел. Сегодня 6 декабря. Скоро год, т. е. 17-го. Самый страшный год — самый необходимый для того, чтобы осмыслить всё, понять и осудить. Я не говорю о своей вине. Она, скорее всего, клиническая, чем уголовная. Но самое главное, что реакция была настолько энергичная и патологическая, что и исход её был необходим. 

Светлана! 

Никого ни о чём не проси. Никуда не обращайся. Никого не беспокой! Ни Герасимова, ни кого бы то ни было. Веет тёплый муссон! Боюсь, обольщаться или надеяться, но что-то типа Гольфстрим. Ничего не уточняю — нужно терпение, хотя бы на 3-60 дней! Прошу — никому не говорить. Сожалею, что справили не у меня в квартире. А что если её нет? Так мне показалось…

Суренчику на день рождения был послан пакет с коллажами и кукла «Лиля Брик». В письме ты ничего не сообщила. Жалко, если не доставили к дате. 

Тебе, Светлана, кажется, что я купец и старьёвщик (ветошник). Да, это так. Я выражал и выражаю своё отношение к людям через вещи. Это, вероятно, ещё один порок. 

Работаю на новом месте — сейчас я прачка. Был строителем, штопал мешки. Везде я последний и слабый.

Я «новых» друзей попросил поговорить с Воробьёвым. Он чудовище — глупое, продажное и трусливое. Он не понимает, что обречён. Остаток своей жизни я посвящу его уничтожению (не физическому). Он обязан пережить страх и написать повинную в клевете. И никто не понимает, что его одно признание поможет мне выйти на свободу. Вероятно, этим занимается Амиран и «новые друзья». Ему я не угрожаю, так как всё это знает Макашов, уделивший внимание диадемам и не сущности обвинения. Первый, кто погорит, — это он и прокурор.

Что с мамой моей? Получаю много писем от незнакомых мне людей. Очень тронут вниманием, но это похоже на опасную игру... Которая вызывает настороженность. 

В случае, если коллажи дошли до тебя, будь с ними бережна. Их надо хранить в чистоте. Несмотря на то что часть не дошла — их перехватили «поклонники». 

Жива ли моя мать?!

Я просил Мишу Беликова и Вадима послать мне фонограмму Высоцкого. Она у Верецкой. Но пока её нет. Мишу я просил синопар — это мазь. 

К сожалению, я задержу одежду — может, она мне понадобится. 

Деньги можно не высылать — обойдусь, нет необходимости. 

Умер Чиаурели! 

Умер Гена Шпаликов! 

6 декабря 1974 г., Губник

 

Миша! Дорогой!

Таня, Игорь, Сурен и Рома!

1. Что произошло, что я не имею от вас писем?! В моём положении возникает испуг за вас и за всё, с чем я связан и на что надеюсь.

2. Я попросил по необходимости взять у Вадима Верещагина запись «Высоцкого», которую он записал 13 ноября 1973 г. Сделать копию и послать мне срочно в Губник. Это мне необходимо.

3. Просил мазь синопар — два тюбика.

В первых числах декабря из Президиума Верховного Совета УССР позвонили в учреждение 301/39 и просили приготовить характеристику и моё прошение о помиловании. Прошло с тех пор 17 дней. Вслед звонку должен был поступить письменный запрос, однако его нет. От этих ожиданий я окончательно рухнул и еле плету ноги. Что могло произойти, почему тишина? Извините за тон и истерику. Состояние моё жалкое и безысходное. Вероятно, первое решение о самоубийстве было самое верное и единственное. Миша, не знаю, где ты, где Рома! Где Сурен и вообще — в суете сует, вероятно, канул в бездну, утомил вас и сам устал от ожидания и надежд.

Меня учат выть по-волчьи — закон джунглей. Что сбудется. Уже 17-е, заканчивается год. В случае, если Воробьёв написал бы повинную, я мог бы тоже быть на свободе. Но он, вероятно, вам не доступен. В случае, если бы мои друзья-кинематографисты, включая Юру и других, могли бы даже заставить Воробьёва написать, — это было бы честно, так как у меня в отношении Воробьёва совесть чиста. Срочно жду ответа. Не могу скрыть, что гибну. Не хватает всего — даже кислорода.

Жду ответа! Не надо никаких свиданий и посылок. Когда понадобится — напишу.

Сергей. Декабрь 1974. Губник

 

Президиум Верховного Совета Украинской ССР

Отдел по вопросам помилования 

252019 г.Киев 19, ул. Кирова, 5

Ивану Самойловичу Грушецкому

ЦК Украины, Щербицкому

От осужденого Параджанова С. И.

Статьи 122-I и II, и 211. 5 лет лишения свободы. Режим строгий. Содержится в Учреждении 301-39, Губник

Прошение о помиловании.

17 декабря 1974 г. — год моей строгой изоляции. Предъявленное мне обвинение и осуждение мой глубоко осознано. 

Прошу Вас Лично помиловать меня в содеянном. 

Обязуюсь лично перед Вами после освобождения не возвращаться в Киев и в искусство. 

Физическое и моральное положение мое трагично, как и моё будущее.

[подпись] С. Параджанов

Декабрь 1974., Губник 

5 марта 1975г

 

 

Совершенно секретно(Фотографії 289,292)

ЦЕНТРАЛЬНЫЙ КОМИТЕТ КОММУНИСТИЧЕСКОЙ

ПАРТИИ УКРАИНЫ

ТОВАРИЩУ ЩЕРБИЦКОМУ В. В.

Лично

ИНФОРМАЦИОННОЕ СООБЩЕНИЕ

В КГБ при СМ УССР поступили данные о том, что бывший режиссёр киностудии им. Довженко ПАРАДЖАНОВ Сергей Иосифович, 1924 года рождения, уроженец г. Тбилиси, армянин, осуждённый 24 апреля 1974 года Киевским областным судом к 5 годам лишения свободы за преступления, предусмотренные ст. 122, 211 УК УССР / мужеложство, изготовление, сбыт и распространение порнографических предметов/, направил в Президиум Верховного Совета УССР заявление о помиловании, высказывает намерение обратиться по этому вопросу с письмом к Первому секретарю ЦК КП Украины.

Будучи режиссёром и постановщиком фильмов, ПАРАДЖАНОВ приобрёл некоторую известность в стране и за рубежом после выхода кинокартины «Тени забытых предков». В последующий период в его творчестве всё более отчётливо проявлялись элементы пессимизма и безыдейности, выражавшиеся в погоне за внешне «оригинальными» формами показа материала, положенного в основу кино произведений. Критику в свой адрес воспринимал болезненно, заявлял среди окружения, что ему не дают возможности «раскрыться до конца», подвергают «гонениям». Как лицо, настроенное враждебно по отношению к советской действительности, ПАРАДЖАНОВ оказался в поле зрения органов государственной безопасности ещё в 50-х годах. С его стороны фиксировались клеветнические суждения о «зажиме свободы созидания» в нашей стране, о «партзаказах» в искусстве.

На протяжении ряда лет ПАРАДЖАНОВ оказывал отрицательное воздействие на молодых творческих работников, призывая их «вырыть могилу соцреализму» и «изгнать красных комиссаров из кино». При встрече с кинодеятелями ФРГ в 1967 году утверждал, что в Советском Союзе на культурном поприще якобы осуществляется политика фашизма, которая постоянно довлеет над ним и ему подобными, заявлял о том, что, выехав за границу, он не возвратился бы в СССР.

Спустя три года в адресованном издательству «Советская энциклопедия» письме указал: «Сообщите вашим читателям, что я умер из-за геноцидной политики Советской власти».

В последнее время вокруг ПАРАДЖАНОВА группировались различные враждебные и антиобщественные элементы. Наряду с этим он поддерживал контакты с экстремистски настроенными националистами, в том числе с И. ДЗЮБ0Й, Е. СВЕРСТЮКОМ, И. СВЕТЛИЧНЫМ, Н. ХОЛОДНЫМ и другими, которые использовали премьеру его фильма «Тени забытых предков» для открытых антисоветских проявлений. После привлечения указанных лиц в 1972-1973 годах к уголовной ответственности за антисоветскую националистическую деятельность ПАРАДЖАНОВ вынашивал намерение организовать кампанию «массового протеста», поддерживал материально семью И. ДЗЮБЫ. Враждебные действия ПАРАДЖАНОВА были пресечены в декабре 1973 года органами прокуратуры с использованием наших материалов о его аморальном образе жизни и участии в спекулятивных сделках.

Арест ПАРАДЖАНОВА вызвал различные домыслы и кривотолки о том, что он был взят под стражу якобы за отказ подписать заявление группы советских украинских деятелей искусств в связи с антиобщественной деятельностью САХАРОВА и С0ЛЖЕНИЦИНА. В известной степени появлению таких слухов способствовала буржуазная радиопропаганда, объявившая о создании в Италии так называемого Комитета в защиту ПАРАДЖАНОВА. С целью компрометации зарубежных антисоветских идеологических центров и предупреждения дальнейшего распространения тенденциозных слухов в июне 1974 года через возможности КГБ при СМ СССР к сведению иностранных журналистов, аккредитованных в Москве, была доведена опубликованная в газете «Вечерний Киев» статья «Именем закона», в которой указывалось, что ПАРАДЖАНОВ разрушил семью, стал на путь половой распущенности, превратил свою квартиру в притон разврата. В результате этих мер советская и международная общественность получила возможность по достоинству оценить подлинное лицо ПАРАДЖАНОВА и тех, кто собирался выступать в его защиту. Находясь в местах заключения / ИТУ ИВ-301/39 пос. Губник Винницкой области/, ПАРАДЖАНОВ первоначально высказывал намерение покончить жизнь самоубийством, однако впоследствии подобных настроений с его стороны не отмечалось.

В конце 1974 года получил письмо от киноактрисы Т. МАКАРОВОЙ, в котором она рекомендовала обратиться с просьбой о помощи к её мужу кинорежиссёру С. ГЕРАСИМОВУ. По добытым в январе 1975 года оперативным данным, ГЕРАСИМОВ вместе с БОНДАРЧУКОМ якобы возбудили перед инстанциями ходатайство о его досрочном освобождении.

В беседе с заместителем начальника ИТУ по режиму ПАРАДЖАНОВ утверждал, что отбывает наказание за то, что его кинокартина «Тени забытых предков» взята на вооружение закордонными и местными националистами, а органы власти посчитали, что он «является их идеологом». Высказал опасение, что если последует совету МАКАРОВОЙ, то это будет «немедленно использовано в прессе как доказательство признания им вины». В случае положительного решения вопроса о его помиловании он «навсегда уедет в Армению».

Докладываем в порядке информации.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ КОМИТЕТА ГОСБЕЗОПАСНОСТИ

ПРИ СОВЕТЕ МИНИСТРОВ УКРАИНСКОЙ ССР

В.ФЕДОРЧУК

 

 

Сергей Параджанов:

20 сентября 1989 г. …президиум освободил Щербицкого… ЩербицКОГО! Ну что его доёбом поносить, блядуга. Так замучил меня в тюрьмах. Значит, Щербицкого возъебли, ну ёб твою! Ну не всё время ему меня ебать. Вот и его выебли…

 

Режиссёр (в реальности это был Юрий Ильенко. — Прим. авт.):

Ушёл на пенсию, заслуженный пенсионер. Сейчас квартирку освободит…

 

Сергей Параджанов:

…красивый натюрморт, фреску пожалуйста — запечатали, потолок, видишь, бутылки и чёрная ворона — судьба моя. Щербицкий… Откуда у меня могло быть прогнившее лёгкое? Приехал какой-то человек из Ворошиловграда и взял у меня руку — он мне пожал руку, комиссия какая-то, начальство, и это вызвало недовольство у воров. Они подумали, что я подставная утка, которая что-то пишет о жизни зеков, и решили мне отомстить. Я был на территории, и её залили водой, цех — 60 сантиметров была глубина воды и примерно 300-400 квадратных метров цех. Я должен был вёдрами за ночь вычерпать всю эту воду, чтобы не сорвать рабочий день. Я начал вытаскивать эту воду и выливать у дверей, холод, мороз, я в воде, голые ноги, мокрые сапоги. Вода замерзает, потом её надо было ломом ломать, выкидывать лёд.

 

Человек:

Такого тумана над донецкой степью вожак лебединого клина не помнил. Последние отблески закатного неба гасли, и не было ни земли, ни звёзд, ни каких-либо звуков, кроме тревожных, трубных кликов стаи.
Клин рассыпался…

И тогда далеко внизу смутно обозначилось пятно света — крошечное, как светлое лесное озеро, отразившее последний отблеск небес.

Лебеди, окончательно сломав строй, разворачивались на спасительное озеро…

Озеро разрасталось, сияло среди слепящей мглы тумана. Из бесформенного, сияющего в тумане пятна оно приобретало очертания прямоугольника, как ожерельем охваченное цепочкой сияющих огней…

Усталая, измученная стая лебедей ликующе трубила спасение. Лебеди заходили на посадку, рассыпавшись поодиночке…

Барак в зоне строгого режима просыпался и слушал серебряный трубный глас с ночных небес…

На вышках врубили прожектора, туман от этого не стал прозрачней, только налился молочной белизной... в донецкой степи, в тумане был высвечен квадратный километр… жилой зоны лагеря строгого режима…

Лебеди с криками всполошенно кружили над горящим квадратом, пытаясь увидеть холодный блеск воды…

И вот уже первая птица, просияв белоснежной грудью, прошла на бреющем полете над самой землёй…
С вышек открыли огонь.

Выстрелы разорвали тишину тогда, когда птицы уже не кричали, — они шли на посадку вслед за своим вожаком, выбросив вперёд розовые перепончатые лапы.

Когда заглохли в тумане, умерли последние отзвуки выстрелов, в ватной тягучей тишине все две тысячи привидений услышали зов вожака, гортанный, отчаянно-резкий.

Стая одновременно грянула сотнею крыл и, тяжело набирая высоту и скорость, стала уходить ввысь за своим вожаком.

С вышек снова полоснули в воздух короткие предупредительные очереди.

И тогда в тишине все: и зэки, и часовые на вышках, и контролёры — услышали, как возник в поднебесье и нарастал, приближаясь еле уловимый свист падающего тела. Свист оборвался глухим ударом, почти поглощённым туманом, где-то совсем рядом, за колючей проволокой, за оградой, на свободе.

 

Генрих Габай:

Осенью 1945 г., первой мирной осенью после тяжёлой войны, кинорежиссёр Игорь Савченко набирал студентов в свою мастерскую во ВГИКе. За стенами старого московского Зарядья шли съёмки фильма-водевиля «Приданое с вензелями». В перерыве прямо среди составленных в пирамиды ружей, гусарских сё­дл и барабанов заседала приёмная комиссия, Игорь Савченко беседовал с кандидатами в Эйзенштейны. Среди московских пиджачков и гимнастёрок вдруг мелькнула серая папаха и тонкие кавказские сапоги в галошах. Сверху были огромные чёрные глаза, бархатные усики и улыбка. Это был Параджанов.

Дважды, в 1947 и 1949 годах, Савченко брал нас, студен­тов, работать на своих фильмах. На «Тарасе «Шевченко» в эпизоде «Ночь под Ивана Купалу» Сергей предложил на первом плане развесить огненноглазые морды, сделанные из пустых тыкв.

 

Сергей Параджанов:

А что, если мы возьмём тыквы, опорожним их, сделаем глаза, нос, рот и зажжём в них свечи, ночью будем снимать?

 

Генрих Габай:

Как ни странно, Савченко согласился, но тыкв не было, потому что был не сезон. Тогда Серёжа сказал:

 

Сергей Параджанов:

Я полечу в Тбилиси и привезу.

 

Генрих Габай:

Ему моментально выписали командировку, и Серёжа отбыл. Ждем мы его неделю, две, Серёжи нет, и вестей нет. У нас главным художником на картине, ещё будучи студентом, был Леван ШенгЕлия, ему из Тбилиси родственники сообщили по телефону, что Параджанов вместе с ГОКСом — грузинским обществом связей с за границей — арестован. Это был его первый арест, в 1948 году, в Тбилиси. Они слушали вместе «вражеские голоса», главарем у них там был майор Микава, а этот дурачок с ними подружился, размалевал им там витражи красками, в ГОКСе, я, кстати, видел это всё, и тех сцапали, ну и этого дурачка взяли. Это было групповое дело тбилисской молодёжи, в основном мальчиков из приличных семей, впечатлений Параджанов оттуда вынес массу…

 

Сергей Параджанов:

На первую передачу мама мне принесла жареного гуся, а я ей говорю: «Не могла придумать что-нибудь изящнее? Вот у Резо мать — все знают, какие у неё красивые руки, — передаёт ему на чади (кукурузная лепёшка) отпечаток своей ладони. А ты — гуся!» Мама обиделась и сказала: «У меня нет таких аристократических пальцев. Не могла же я сесть на лепёшку!»

 

Генрих Габай:

Что делает Савченко? Он очень дружил с Александром Корнейчуком, с Вандой Василевской, с Натаном Рыбаком и так далее, с элитой Украины, а Корнейчук был председателем Верховного Совета Украины. И тогда Игорь Андреевич уговаривает Корнейчука и Ванду Львовну, Натана Рыбака и Аркадия Первенцева лететь спасать Серёжу в Тбилиси. Причём кто такой Серёжа? Студент, такой же, как и все мы. Я хочу сказать, как Савченко любил нас всех. Мы полетели в Тбилиси, обставлено это было всё как официальный визит, но по факту летели вытаскивать Параджанова. На следующий день Корнейчук начал узнавать, сказали, что дело очень плохо, что они все сядут на большие сроки, они предатели родины, слушали вражеские голоса и так далее. Игорь Андреевич был очень удручён, потому что он любил Серёжу. Корнейчуку сказали, что необходимо решать через Москву, тогда он летит в Москву и оттуда он звонит Игорю Андреевичу в гостиницу и говорит: «Езжайте в Киев, Серёжа там». 

 

8 октября 1948 года в закрытом судебном заседании Военным трибуналом Войск МВД ГССР майор Микава был приговорен к 8 годам заключения, Параджанов и другие (всего 7 человек) — к 5 годам каждый. Параджанову, в соответствии с Указом Президиума ВС СССР от 7 июля 1945 года об амнистии, срок сразу был сокращён вполовину. По касационной жалобе в ноябре Военная коллегия Верховного суда СССР пересмотрела этот приговор и в итоге от отбытия наказания будущий режиссёр (он в это время был студентом ВГИКа) был освобождён. В начале декабря 1948-го Параджанов был освобождён из тбилисской тюрьмы.

Газета СЕГОДНЯ / Последние новости Украины

Вся правда о судимостях Сергея Параджанова

Корчинский Александр

29 января 2008

 

 

Сергей Параджанов:

Я долго мучился одним своим грехом и не нашёл лучше места, как исповедоваться в аэропорту. Моим исповедником стал Никита Михалков (мы вместе возвращались из кинофестиваля, была пересадка).

Я думал, что это браслет Тутанхамона или Нефертити. 

На металлической чугунной дуге был прикреплён серебряный зуб, два золотых пятьдесят восьмой пробы и один червонный. Остальные были из стали. Такой коллаж из всех известных мне металлов по таблице Менделеева.

Оказалось, я украл челюсть Лили Брик, челюсть меня потрясла!

Я быстренько содрал эти три золотых зуба, наверное, Лиля Брик сама их автогеном приваривала, сделал кольцо и хотел подарить его Васе Катаняну. Сказать ему: «Вася, вот тебе это обручальное кольцо. Я сделал его из браслета, который украл у вас». Вася мне бы тогда сказал: «Какой же ты преступник!» Но кольцо понравилось Ноне Степанян, и она его у меня купила. В нём оказалось 17 грамм золота. Мучаясь угрызениями совести, я пришёл к ней и попросил: «Пожалуйста, верните кольцо! Меня поймали... Меня уличили... Я хочу Катаняну вернуть... Припаять обратно к челюсти обручальное кольцо». Но кольцо мне не вернули. Так на мне и остался грех.

 

А. А.: 

Сергей летел в Москву, он ночевал в доме Василия Катаняна, когда он вернулся в Тбилиси, мне звонит Катанян, и говорит: «Это очень деликатный вопрос. Я бы не хотел чтобы ты, обиделся, но когда Серёжа жил у нас, приходило домой много людей, а потом пропало несколько вещей». Мне стало так плохо, знаешь, человек звонит, говорит: из дома пропали вещи, а в доме был Параджанов с друзьями, и один из этих друзей я. Я говорю: «Извините, Василий Васильевич, я ничего не знаю». Проходит какое-то время, опять звонит Катанян и говорит, что всё разъяснилось. Звонили из Тбилиси и сказали, что Параджанов продаёт автолитографии Фернана Леже и утверждает, что Катанян ему их подарил. Катанян лезет в шкаф и обнаруживает, что пропали эти работы Леже, пропала золотая челюсть Лили Брик и большая её же золотая цепь. Челюсть Параджанов отдал другу Зауру и сказал:

 

Сергей Параджанов:

Сделай мне два кольца разного размера, внутри одного напишешь Л. Ю. Б., Лиля Юрьевна Брик, а на втором В. В. М.

 

А. А.:

Заур сделал. Параджанов всем рассказывал, что это кольца Брик и Маяковского и пытался продать одно кольцо Ноне Степанян, на что Нона ему сказала, что она не поверит, будто бы у Лили Брик были такие толстые пальцы…

1987 год. Выставка Ив Сен Лорана в Ленинграде. Мы приехали и поселились в гостинице «Европейской», в той же, в которой жил Ив Сен Лоран. Довольно странно всё это выглядело, потому что Лоран прятался в номере, он выходил только на официальные мероприятия, общение всегда было в присутствии огромной команды, Лоран был такой полумёртвый, похоже, тогда он уже был болен. Он был в парике, потому что не выносил свою лысину, и это выглядело, хотя парик был прекрасный, жалко. Одет он был очень дорого: человек в больших черепаховых очках и в рыжевато-песочном костюме с галстуком… Вообще, модельер с галстуком… вызывал странные ассоциации — если бы убрать его в голову, он был похож на чиновника, хотя костюм не чёрный или не тёмно-синий, как носили чиновники. Пьер Берже выглядел ещё более странно: он был подчёркнуто в жилетке, в пиджаке. Очень красивый, но я бы не назвал это каким-то стилем. Параджанов рядом с ними казался дизайнером больше, чем они все вместе взятые, потому что он был прекрасен в своём халате, вот в этом ожерелье, он был такой артистичный, такой красивый… Но при этом меня всё равно преследовала мысль, что мы выглядим очень жалко в своей бедности, потому что при том, что на Серёже был этот прекрасный халат, который ему сшили, и ещё парочка таких специфических вещей, но туфли, стоптанные, старые, не чиненные туфли, выдавали. И эти люди, шикарно одетые в кашемировые костюмы и очень дорогую обувь, хотя и выглядели чиновниками, но у них была порода. Я злился за Параджанова, мне, с одной стороны, было стыдно, что он в таких туфлях, а с другой — я понимал, что он намного выше их всех, просто намного. Серёжа ещё нарисовал альбом потрясающих рисунков и коллажей и подарил его Ив Сен Лорану, а я злился ещё больше, потому что Серёжа очень нуждался, он на последние деньги купил билет, заказал гостиницу, и я злился, что эти люди не понимают, что ему просто надо материально помочь, а для них подарить Параджанову тысячу долларов ничего не стоило.

Мне было 29 лет, когда я с ним познакомился, с Параджановым, совсем не мальчик, за спиной у меня была тяжёлая, серьёзная жизнь. Я пришёл с огромным грузом опыта к Сергею, я знал, что говорить, я знал, что нельзя говорить, а с другой стороны, это объясняет, почему я после того, как Серёжу арестовали в третий раз тогда, в Тбилиси, всё бросил и уехал в Армению: потому что Параджанов был мир не то что неведомый, а мир, о котором я во всяком случае не имел представления. Он сам, Параджанов, был миром, о котором я даже не знал, что такое может существовать, не то, что существует. Обнажённый, яростный человек, полностью, на сто процентов, отдавший себя творчеству, человек, который сделал мне судьбу. Параджанова не надо пытаться понять — его надо почувствовать.

 

Режиссёр (в реальности это был А. Сырах. — Прим. авт.):

Может, всё-таки взять камеру?

 

Сергей Параджанов:

Нет, нет. У меня с утра кровь горлом пошла. У меня сейчас такое положение, я на пенсии вообще, мне насрать на весь советский кинематограф, на «кончаловых». Без меня прожили, довели до нуля студию. Они передались там все, кто будет первый. Первый там Довженко, вот когда они это поймут, они заткнутся. Довженко там первый, а второй я или мой педагог Савченко, а я третий. А все пускай заткнуться и сидят. Молча. Ну это дело не в том. Украина… Кто у вас там сейчас? Шептицкий, Щербинкий? Вот он просит, чтобы уничтожили человека… Ведь всё было решено. У меня документы на руках, чтобы приказ вводить мне гипс, для того чтобы у меня был тромб. Так просто, да? Так просто было мне, армянину, сделать фильм «Тени забытых предков». Дамочки в ЦК, эти жинки, говорили: «Це виподково (случайно, укр. — Прим. авт.), тому ще Парижанов, Парижанов! — вин горец», что я сделал фильм только потому, что я в горах родился. Це випадково… Вы же не просто фильм снимаете. Вам надо удовлетворить ЦК в первую очередь, ТК, райком, обком, облисполком, если вы снимаете чисто национальный фильм, то в 38 году вас бы расстреляли. Будет же 2038 год, что, думаете, это не повторится? Что «Покаяние» Абуладзе — это только прошлое? Это будущее власти. Трагедия за трагедией — что изменилось? Стало страшнее, потому что не надо было людям набивать мозоль испуга перед государством. Куда я денусь, когда вижу мента, который заходит ко мне домой? Что он хочет? Зачем? Государству я нужен в гробу, когда я буду в гробу — я обрету драгоценность.

 

Режиссёр (в реальности это был А. Сырах. — Прим. авт.):

Значит, эта дорога не приведёт к храму? 

 

Сергей Параджанов:

Нет, храм ещё разрушен.

Снимите без единого слова, без диалога:

«Жил-был художник, трагичный и одинокий». 

 

Григорий Чухрай:

Первый или второй курс ВГИКа, конец сороковых, Москва. Голод, нищета, студенческое общежитие на Будайской. Прибегает Параджанов и говорит, что нашёл устриц. Представьте себе, это 1946 или 1947 год, никто этих устриц не видел в глаза, о них только читали, никто не знает, как они выглядят, никто уж точно не знает, какой у них вкус, и откуда — все голодные студенты. Мы ему говорим: «Тащи», а он: «Не-не-не, устрицы так есть нельзя». И выдумывает, как надо есть устрицы: обязательно в определённом интерьере, что скатерть должна быть с брюссельскими кружевами, обязательно лиможский фарфор и токайское вино, никакое другое. Мы нашли дореволюционную старушку, у которой дома было всё это аристократическое имущество, накрыли замечательный стол. Параджанов говорит нам садиться за стол, мы сели, и он выносит большое блюдо, на котором лежали огромные мидии. Мы стали раскрывать их ножом, есть содержимое и пытались долго понять, что это такое, на что похож этот вкус, мы пили токайское вино из хрусталя, ели на лиможском фарфоре и скатерти с бельгийскими кружевами… В какой-то момент я захотел в туалет и пошёл искать его в этой длинной квартире. Неожиданно набредаю на маленький чуланчик, в котором сидит мальчик-подросток, закладывает в мидии желе из-под солёных грибов, обмазывает края ракушек канцелярским клеем и кладёт на фарфоровое блюдо. Я страшно рассердился, взял этого мальца за ухо, притащил в комнату и начал орать на Параджанова: «Ах ты собака, негодяй, ты нас надул, никакие это не устрицы, то-то я думаю, что за привкус — это вкус конторского клея»! Я хотел его побить, как вдруг он закричал: 

 

Сергей Параджанов:

Гриша! Ты всё разрушил! Вы сорок минут чувствовали себя английскими принцами! А ты всем рассказал, что мы такое же говно, каким были эти сорок минут тому назад!

 

Григорий Чухрай:

И я его простил. И я его понял.