Памяти Бахыта Кенжеева

Статья на основе этой «Скайп»-беседы вышла в журнале «Алау» в 2012 году. На первой странице статьи — портрет: Бахыт улыбается своей фирменной улыбкой старого, хитрого и мудрого кота и невероятно к себе располагает. Журнала давно уже нет, тот выпуск с фотографией, сделанной талантливейшим Иваном Бесединым, сохранился разве что в архивах у членов редакции и в паре экземпляров в национальной библиотеке. Недавно не стало и Бахыта. Но та большая любовь к миру, которую он нёс, осталась и останется. В день его смерти сеть заполнили слова искренней благодарности: от сверстников и сверстниц до юношей и юниц, от филологов и искушённых читателей до простых престарелых панков — все плакали от горя утраты, но и делились чувством счастья от того, что он был и навсегда останется с нами в своих текстах. И не только в художественных. У него часто брали интервью, но старый кот всегда был трикстером и редко до конца раскрывался, вступая в игру с интервьюером — кто кого. Порой ему удавалось сформулировать удивительно тонкие и точные вещи. Как в той беседе в 2012 году. Мне хочется, чтобы она сохранилась, сохранились эти его слова. Полной записи, к сожалению, не осталось, поэтому перед вами то, что удалось восстановить из двух чудом уцелевших черновиков. Мне хочется, чтобы Бахыта помнили и таким: не только прекрасным поэтом, прозаиком и трикстером в подпитии, но и чутким, по-настоящему мудрым собеседником, умеющим простыми словами рассказать о сложном. О человеке.

 

В шесть пополудни по Гринвичу

 

— Я однажды работал в Вашингтоне и привёз сыну в подарок галстук, сын у меня вырос в Канаде, говорю: вот галстук тебе дешевёнький купил на улице у негра. Сын мне говорит фразу, которую я запомнил навсегда: «Папа, ты — расист!» Я говорю: с чего бы это? «А почему ты говоришь, что ты купил его у негра, ты купил его у уличного торговца, почему ты обратил внимание на то, что он негр?» И он был прав, чёрт возьми! Мне пришлось оправдываться тем, что именно чёрные уличные торговцы являются частью культурного пейзажа Вашингтона, поэтому я так и сказал. Что было более-менее правдой. Погоди, я подолью ещё портвейна, поэты народ робкий, нужно раскрепощаться.

 

На дворе 2012 год. Мы разговариваем с Бахытом по «Скайпу», впервые с последней встречи в Грузии год назад. Тогда, в двухнедельном творческом загуле, мы и договорились, что надо бы побеседовать и сделать интервью не только о литературе. Я — в ночном Алматы, он — в предполуденном Нью-Йорке, ещё не отошедшем от урагана «Сэнди». Несколько дней его не было на связи, знакомые обрывали провода в попытках дозвониться до поэта, поскольку Бахыт живёт неподалеку от взорвавшейся во время урагана электростанции.

 

— С «Сэнди» было мало приятного. Сказали — готовиться к урагану, и мы налили воды в кастрюлю на четыре литра. Жена говорит: в Нью-Йорке не отключают свет и воду дольше, чем на три часа. В итоге воды, электричества и связи не было четыре дня. К счастью, северную часть города не так затронуло, там мы потом и обитали, у друзей. У приятельницы дом смыло волной, к чертям собачьим. Вообще, когда видишь такие природные катаклизмы, скажу банальность, начинаешь осознавать, насколько наша цивилизация непрочна, насколько мы можем существовать привычно, только когда всё работает, усилиями всего сообщества. А так человек снова превращается в пещерного человека. В лучшем случае — в Робинзона Крузо. А теперь ещё посыпали солью на раны. Я должен был улетать в Европу к детям, но все рейсы отменили.

 

В Венеции у Бахыта две дочери, в Канаде — сын. От разговора о детях перескакиваем к казахстанской преступности и преступности в Америке, Бахыт ругает пенитенциарную систему, говоря, что в США из-за жёстких законов в отношении мелких правонарушений — самое большое количество заключённых на душу населения. Незаметно приговаривая виски и портвейн, переходим к переводу, авторитарным режимам и группе «Московское время», внутренней свободе и поэзии. Спрашиваю, не было ли их с Алексеем Цветковым параллельное СССР существование спасением от тоталитаризма.

 

— Нужно понимать разницу между авторитарным строем и тоталитарным. При авторитаризме, который сейчас, например, в Казахстане и в России, тебе позволяют жить в своей нише. Ты будешь бедный, но тебя чаще всего не тронут, если ты не в политике. Тоталитарный строй не давал такой возможности, он поглощает тебя полностью. Тоталитаризм не давал выхода, ты должен быть встроен в систему «комсомольцев-добровольцев», у тебя не получится, как в более-менее свободном обществе, откупиться от государства бедностью или аполитичностью. И, конечно, в этом плане наша внутренняя свобода значительно преувеличена, на неё очень сильно давила несвобода внешняя. Эмиграция была выходом.

К сожалению или к счастью, опыт показывает, что авторитаризм в долгосрочном плане, как ни странно, не работает. Авторитаризм неизбежно приводит к коррупции на всех уровнях. То, о чём мы забыли, в английском слово corruption означает ещё и «растление», «развращение», и на самом деле это глубоко правильное значение. Дело не в том, что люди обмениваются деньгами под столом, а в том, что у них исчезают нравственные устои. Есть сейчас люди, которые пытаются как-то реабилитировать сталинский режим, изыскать в нём прелести. Понятно, что даже говорить на эту тему не хочется. Преступление советской власти в Казахстане — убийство литературы казахского модернизма. Все, кто должен был развивать молодую литературу, ломать художественный язык, обогащать его новыми формами, были либо загублены в застенках НКВД, либо продались режиму и стали безопасны для него. Но сталинский режим, помимо прочих преступлений, растлил наш народ — нынешних обитателей СНГ. Люди в значительной мере перестали быть людьми. Привычка к стукачеству. Донос основан на зависти, а зависть и ненависть культивировались в наше советское время. С этим мы и пришли в 21 век. Это грустно. А нынешняя молодёжь, тебя не включаю, склонна идеализировать это время.

 

В поисках идентичностей

 

У Бахыта брали множество интервью, но часто обходили стороной вопросы культурного гражданства. Он — один из больших русских поэтов 20 века, без преувеличений, при этом он — казах. На исторической родине часто говорят: ну наш же — казахский (в этих словах есть и гордость, и зависть, потому что такого успеха не было ни у кого из русскоязычных казахских поэтов, кроме разве что у Олжаса Сулейменова). И при этом — гражданин Канады. Кажется, что с таким набором идентичностей сложно жить, но Бахыт считает иначе. 

 

— Знаешь, я чувствую себя очень богатым человеком. Чем у тебя больше каких-то вещей, которых нет у твоих товарищей, тем ты богаче. Поскольку ты узнаёшь больше. Скажем, уже в Москве, поскольку мама моя русская, папа как-то не научил языку, о чём я всегда очень сожалел, звали меня все Борей — это бабушка моя придумала, чтобы меня не дразнили. Но когда мне было 16 лет, я настоял, чтобы в паспорте записали как положено — казахом, Бахытом Кенжеевым, потому что это было богатство, это то, чего у моих московских друзей не было. То же самое — жить за границей и писать на языке, который никому здесь не нужен. Ты узнаёшь гораздо больше о жизни, а я человек жадный до жизни. Чем у человека больше того, что на современном отвратительном русском языке называется идентичностью, тем лучше. Если совсем точно, то я всегда старался за свою короткую жизнь прожить как можно больше жизней, и, чёрт возьми, мне это удавалось до сих пор. И это продолжится, будем надеяться. Есть человек, не пытаюсь с ним сравняться, поскольку мне далеко до него, Фазиль Искандер. Вот вроде бы он абхаз, и его лучшие вещи написаны про Абхазию, но он великий русский писатель при этом. Или Булат Окуджава. Или Олжас, Олжас — несомненный казах, но пишет он по-русски всё-таки, и как-то, чувствуя себя казахом, он является большим русским поэтом. И по-моему, это приятно и обогащает не только носителя такого разнообразия культурного, но и людей вокруг.

 

Казахстан произвёл двух великих русских писателей — Юрия Домбровского и Павла Зальцмана. Домбровский создал миф об Алма-Ате, а Зальцман был «русским Кафкой». Художник и писатель, близкий к обэриутам, он попал в Казахстан в эвакуацию и так и остался до конца в Алма-Ате, работал на «Казахфильме». Бахыт приводит их как пример двукультурия и говорит, что это, как и двуязычие, фантастически плодотворная вещь. Как говорил и мой учитель, Виктор Бадиков, посвятивший жизнь исследованию того, что он называл культурным билингвизмом.

 

— Пока язык книжный молодой — ничего страшного нет в том, чтобы писать на другом языке, на языке метрополии. И прекрасно, когда ты, пользуясь языком метрополии, через голову метрополии, обращаешься ко всему миру. Лучший пример — Ирландия, которая дала миру, может, большее количество писателей на душу населения, чем любая другая страна. И каких писателей! Свифт, Джойс, Шоу — можно долго перечислять, при этом всё это составляет собой ирландскую литературу. Несмотря на чужой язык. Это всё гораздо сложнее, чем кажется. Вот я там «ах-русский поэт». А я не совсем ощущаю себя русским. Я русский здесь, на Западе, где все русские: казах ты, действительно русский или еврей. А в России я — казах, и мне это нравится. И как тебе объяснить. Я — патриот России, как, впрочем, и Казахстана. Не в том смысле, что нужно выслать всех чеченцев и прочее. Как недавно один товарищ выступил: «Мы будем бороться с этнической преступностью». За что мне захотелось ударить его в лицо. Преступность — она и есть преступность. Вообще, перенос этнических дрязг в культуру мне противен. Беда с современным псевдопатриотизмом в том, что он основан на ненависти к чужим. Америка и Канада — удивительные места в этом смысле. Вот сейчас, слава богу, переизбрали Обаму, а ведь он, между нами говоря, негр, сорок лет назад его не пустили бы в автобус. А в России, скажем, мне говорят: «Азербайджанцы захватили все рынки», на что я отвечаю, что в Нью-Йорке корейцы захватили все овощные лавки. Ну и что? У них очень хорошие овощи. И это абсолютно никого не волнует. Я говорю банальность, но это серьёзная вещь. Мне очень приятно находиться между культур и стран. В какой-то момент ты начинаешь понимать, какая это глупость — все эти национальные проблемы. Я называю себя космополитом, каковым и являюсь. До того как Сталин сделал это слово ругательным в 1949-м, оно было вполне себе положительным. 

 

Страны, слова и столицы

 

— Мне кажется Pussy Riot посадили из-за страха перед юродством, большая держава посадила трёх глупых девочек на два года. У меня жена юрист, и она говорила, что, мол, вся либеральная интеллигенция говорит: сажать не надо было. А нет — надо, потому что это преступление, и надо было посадить. На пять суток. Ну, может, на пятнадцать, но никак не на два года. С юродивыми не надо смешно разговаривать. Но и убивать юродивого или шута нельзя.

 

Бахыт интересуется тем, что происходит на его родинах — в России и в Казахстане. И выражает своё неудовольствие не только по поводу процесса над Pussy Riot, но и по поводу работы нашего посольства.

 

— Я же ещё получаю рассылку от казахского посольства по поводу того, что происходит в Казахстане. Очень смешно. Хочу воспользоваться этим интервью и попросить, чтобы Назарбаев всех уволил, кто занимается у него пиаром. Рассылки написаны гнуснейшим советским языком. С гнуснейшими советскими подъёбками. Можешь заменить это слово, если хочешь. И в результате, когда нормальный человек читает это вcё, он приходит к выводу, что какая-то, наверное, в хорошую сторону модифицированная советская власть есть в Казахстане, но реальной демократии, конечно, нет. Очень низкий уровень подачи. Я же не против, государство должно обеспечить распространение информации о себе, все занимаются страновым пиаром, только надо для этого нанять людей, которым по 25, а не по 60 лет.

 

Бахыт говорит, ему нравится слово «лузер» как обозначение «озлобленного мудака», кидающегося дерьмом в социальных сетях. Говорит, что нужно проще относиться к печальным проявлениям людской природы. Потом признаётся в любви к Алма-Ате, подчёркнуто называя город именно так.

 

— Я не буду говорить про Астану, где я бывал, конечно, но ёлки-палки... У Казахстана есть своя столица — Алма-Ата, миф для которой создал Домбровский. Романы Домбровского — это гимн Алма-Ате. Алма-Ата на деле остаётся одним из лучших городов мира, какой-то очень чистый город, чистый не в физическом плане, понятно. Как-то... Смотри, алматинцы жалуются, что воздух плохой, город зажат в воронке. Но я, как приезжий, с этим совсем не согласен. Чистый воздух и чистое пространство. Мне кто-то из алматинцев чудесную вещь сказал: мы, наверное, самый восточный город Европы. И да, Алма-Ата — это Европа. И это комплимент в моих устах: я люблю Европу, у меня дочки живут в Венеции, езжу к ним повидаться. Хотя на саму Венецию, может, звучит смешно, но мне наплевать. За эти деньги я бы с большим удовольствием съездил в Буэнос-Айрес. Я зарабатываю на жизнь синхронным переводом, и маленький контракт был в Аргентине. И это было одно из самых поразительных впечатлений моей жизни. Это город, который дал миру Кортасара и Борхеса, удивительное место у чёрта на рогах, куда лететь из Нью-Йорка 13 часов. И ты приезжаешь туда, и это европейский город, никакой Латинской Америки, какой-то очень мистический и декадентский город. Главная достопримечательность — это кладбище. Точнее, некрополь, где склепы размером от однокомнатной квартирки до пентхауса и гениальные скульптуры. Хочу приехать в Алма-Ату, конечно.

 

Треплемся ещё какое-то время и расходимся по своим делам. Напоследок говорим о поэзии и вере.

 

— Мне кажется, что поэт не может быть атеистом. Хотя вот у Цветкова получается. Получалось у Мандельштама и у Бродского, но для этого нужна большая степень гениальности, они могли себе позволить не особо интересоваться Богом. Для меня же это — самое главное.

 

В Гринвиче — вечер, в Нью-Йорке — день, над Алматы уже ночь, и с гор начинает дуть бриз. Допиваю виски и курю на балконе. Вижу внезапных парней с барабанами и гитарами, движущихся по Казыбек би, и думаю: да, пожалуй что так — это и есть самый восточный город Европы. Правда, немного жаль, что европейскому казаху проще жить в Нью-Йорке.