Жопокрыл и те, кто с ним. Продолжение

Начало читайте в предыдущих номерах (№ 51 - 57)

13. Восстановление

 

Только через три недели после того, как его принесли домой, измученное тело немного начало подчиняться Жопокрылу. Он уже мог приподниматься в постели, поднимать голову, руки, но ноги пока не слушались. Горлолоб обнаружил ещё переломы двух рёбер и нижней части правого крыла. Бандаж на крыле и туго перевязанный торс тоже причиняли немало неудобств и боли. Хотя рядом всегда кто-то был для помощи, Жопокрыл всё же с трудом переносил слабость тела.

Рукохвост наперекор Векошейки стал приходить каждый день утром и вечером, помогал омывать, переворачивать, растирать, кормить сына. Затем, посоветовавшись с Горлолобом, начал приподнимать, садить его, аккуратно спускать с постели распухшие ноги. Этих манипуляций Жопокрыл боялся. Он чувствовал, будто сотни раскалённых игл пронизывают его с ног до головы. Стонал, из глаз катились слёзы, и через пять минут просил отца помочь лечь, не в силах больше терпеть.

Ночью, когда родители уходили, лёжа в темноте, спрашивал себя: зачем остался в живых? Зачем испытывать эти мучения, ведь прежним он уже не будет. Тем беззаботным тупи, который веселился с друзьями, летал на дойку, кричал скабрезные стишки после выпитого сиха, наслаждался ветром в полёте, любил… Кто он теперь? Тщедушный калека, подлец, лишивший Сисипятку крыльев. Стоит ли вообще жить? Он вспоминал реку, по которой плыл там, за пределами этого мира, и хотел вернуться туда. В тот покой, лёгкость, в ту безмятежную туманную мглу, где нет этой тяжести жизни.

В один из дней, когда солнце заволокло тяжёлыми тучами и стало темно, как будто наступил вечер, Жопокрыл кричал от боли и умолял отца не мучить его. Но Рукохвост, не слушая сына, поддерживал его и заставлял передвигать ногами, повторяя, как заклинание: «Ты сможешь! Сможешь! Давай!»

В какой-то момент вконец измученный Жопокрыл почувствовал мягкость постели и затих, негромко постанывая. Вспотевший Рукохвост вытирал пот со лба и лица полотенцем. Он присел у изголовья кровати сына и задумался.

— Зачем всё это, пап? — Жопокрылу было трудно говорить. Каждое слово отдавалось в теле пульсирующей болью. — Я же никогда не встану…

— Обязательно встанешь, сынок. Не смей сдаваться!

— Хм, — Жопокрыл усмехнулся. — Но ты же сдался. Там, на суде… Ушёл и даже слово не сказал в защиту.

Рукохвост глубоко вздохнул.

— Это так. Прости меня, сынок… — Он ещё раз вздохнул, будто собираясь с силами и продолжил: — Однажды я сделал подлость… И дру… — он вдруг прервался. — И, в общем, не понёс наказание. До сих пор это гложет и не даёт спокойно спать. Я думаю, что если бы получил тогда заслуженное наказание, то был бы свободен от этого. И тогда, на суде, я не хотел, чтобы ты повторил мою ошибку…

В это время Векошейка стояла на лестнице рядом с приоткрытой дверью в комнату сына. У неё в руках был поднос с двумя мисками горячего супа и тарелкой пухнатых булочек, который она чуть не перевернула. Встрепенувшись, Векошейка с шумом открыла плечом дверь и как можно радостней произнесла:

— А вот вам горяченького! Покушайте, я и булочки твои любимые, сынок, испекла. Тоже ещё тёплые.

— Спасибо, мам! — Жопокрыл чуть заметно улыбнулся.

А Векошейка, встретившись глазами с мужем, быстро отвела взгляд. Затем поставив поднос на ноги сыну, помогла привстать и подложила подушки под спину. Подвинула миску ближе к Жопокрылу, а вторую передала Рукохвосту.

— Спасибо, — сдержанно отозвался тот.

Она присела на стул рядом с кроватью и наблюдала, как её любимые тупи едят, довольно причмокивая, и впервые за долгое время ей было спокойно. Она улыбалась.

 

***

 

В тот день, когда Жопокрыл смог несколько секунд самостоятельно постоять и даже сделал пару шагов, Векошейка с Рукохвостом так радовались, будто это были его первые шаги в жизни.

С каждым днём ноги крепли, и он уже мог обойти комнату. Горлолоб, проведывавший больного, одобрительно кивал, смотря как медленно, шоркая по полу, двигался Жопокрыл. Вскоре разрешил ему выходить на улицу, гулять, пробовать крылья.

Сначала прогулки ограничивались обходом вокруг дома и долгим отдыхом после этого. Но постепенно тело крепло и Жопокрыл отходил всё дальше, а вскоре мог уже добраться до леса, где подолгу сидел на берегу Муротки и смотрел на течение. В такие минуты он представлял, что плывёт вместе с рекой и уносится всё дальше отсюда, от того, что было.

Ему стало нравиться одиночество. Друзья были на руднике. И хоть давали о себе знать, передавая записки через возвращавшихся на побывку тупи, в которых поддерживали Жопокрыла и заверяли, что как только закончится очищение и они вернутся, то всё будет ещё веселей и круче, чем было. Он был рад весточкам, но не верил в такое будущее. Уж слишком всё изменилось и изменился он сам.

Крылья ещё не держали, но Жопокрыл мог немного отрываться от земли, делая несколько взмахов.

В один из дней, когда Жопокрыл уже выходил из леса после тренировок, уставший и всё такой же потерянный, он заметил Сисипятку. Она тоже вышла из леса чуть поодаль от него, направляясь в деревню.

От неожиданности Сисипятка замерла и выронила корзинку с корешками-луковицами ризмы[1]. Жопокрыл тоже застыл, не зная, что делать. Несколько секунд они смотрели друг на друга. Потом Сисипятка присела и стала собирать обратно в корзину рассыпанные корешки. Её крылья были сложены, но была какая-то неестественность и кривизна в их расположении. Жопокрыл подошёл ближе, подобрал далеко откатившуюся луковицу и протянул уже вставшей Сисипятке. Она молча приподняла корзинку.

Взгляд её упал на худую, бледную руку Жопокрыла. Она только сейчас осознала, что замешательство, которое испытала вначале, было не от неожиданности встречи, а скорее от вида Жопокрыла. Эти ввалившиеся глаза, с тёмными кругами вокруг, заострившиеся черты лица, почти белая, прозрачная кожа с проглядывающими венами на руках и шее, худоба и измождённость всей его фигуры поразили Сисипятку.

Неужели это тот тупи, который приковывал взгляды её завистливых подружек — высокий, атлетичный, с сильными, иссиня-чёрными крыльями, горящими глазами и чуть ироничной улыбкой? Где же он теперь? На неё смотрела тень того, кто был так дорог когда-то.

— Я… Сисипятка… ты… — Жопокрыл никак не мог подобрать слова. — Ты… прости… прости, пожалуйста.

Она молчала.

— Я много думал… Ты не должна прощать… Да, это нельзя простить, я сам… Сам всё… — Его трясло.

Она подошла ближе, взяла его за руку и сказала:

— Я рада, что ты жив.

Его глаза наполнились слезами.

Сисипятка кивнула и пошла к деревне.

 

***

 

Долгие два месяца выздоровления дались нелегко. Жопокрыл всё ещё быстро уставал, но решил, что пора отправляться к граничным воинам. Встреча с Сисипяткой, осуждающие и в то же время жалеющие взгляды тупи, отсутствие друзей — всё это гнало Жопокрыла из дома. Он чувствовал, что лишний здесь и лишённый чего-то самого главного — глубинного. Сможет ли он когда-то прийти в себя или опять почувствовать эту наполненность внутри, не знал, но и оставаться дома больше не мог.

Векошейка собирала вещи сына. Рукохвост сидел с Жопокрылом на скамейке перед домом и серьёзно о чём-то с ним говорил. Векошейка видела их через окно кухни. Она чуть слышно всхлипывала в ответ на свои тревожные мысли и вытирала тыльной стороной ладони катившиеся по щекам слёзы. Сверху на уложенные в вещевой мешок вещи она положила мешочек с сушёными краялони, несколько кусочков пирога с морникой, бутылёк с соком скулит и ещё два пузырька с мазями от Горлолоба. И теперь, завязывая края мешка, еле сдерживалась, чтобы не разрыдаться.

Прощание было сдержанным и неловким. Жопокрыл не знал, что сказать. Он не умер после семидневного висения, так что год у граничных воинов — это вообще пустяки, но всё же первый раз покидать дом на столь долгий срок было непривычно и странно.

Векошейка подала сыну мешок и крепко обняла на прощание, шепнув на ухо, чтобы себя берёг. Рукохвост обнимал молча, потом немного отстранил от себя, посмотрел в глаза, кивнул и произнёс: «Лети, сынок»!

Жопокрыл удалялся от родной деревни и чувствовал, как всё внутри сжимается. Он не знал, что его ждёт дальше, но не боялся, а просто улетал от жизни, которая была уже не его.

14. Ссылка

 

— Ей, слабокрылый, какого Ерохора ты тут делаешь?

Жопокрыл, запрокинув голову вверх, посмотрел на граничного воина, парящего в трёх метрах над ним.

— У меня очищение на год к вам.

Воин опустился к сидящему на траве Жопокрылу:

— Чё натворил?

— Неважно, — тихо ответил Жопокрыл.

— Неважно, как тебя первый раз в полёте встречный ветер крутанул, а чё сделал важно. Нам год с тобой границу хранить, доверие нужно. А то ты, может, своих подставляешь или…

Жопокрыл его прервал:

— Слушай, ты чего привязался? К старшему воину проводи, он разбираться будет, не ты.

Дорога была изнурительной, хоть Жопокрыл несколько раз опускался на землю и подолгу отдыхал, всё же чувствовал, тело ещё слабое и крылья не выдерживают долгий полёт. И от этого он злился и на себя, и на долгую дорогу, и на этого болтливого воина, который сейчас его доставал расспросами.

— Старший воин в дальних отрядах на проверке, только завтра прилетит, — недовольно ответил воин. — Ладно, летим в наш стор[2], разместим тебя, а завтра Плечеглаз решит, что с тобой делать.

С трудом поднявшись, Жопокрыл закинул мешок на спину и стал медленно подниматься вверх, вслед за воином. Тот, заметив, как новичку трудно лететь, приостановился, подождал.

— Меня Грудоухом зовут, но можно просто Грух.

— Я Жопокрыл, Жок.

У Грудоуха вырвался смешок. Но посмотрев на серьёзное и злое лицо Жопокрыла, он не стал ничего больше говорить.

Так, в молчании, они долетели до стора. Это был большой дом, расположенный на пяти толстых стволах словобогов, метров в двадцати от земли. В двух больших комнатах размещались воины, одна комната была оружейной, небольшую комнату занимал старший воин, и в ещё одной располагалась душевая и прачечная. На веранде под навесом стоял большой стол со скамьями по обе стороны, на стене висела кухонная утварь, на полках — стаканы, кувшины, банки с маслом и приправами. Печка с двумя конфорками на толстой глиняной подстилке располагалась тут же. На лавке возле стены стояли кастрюли, ковшики, несколько сковородок, сито. Рядом с лавкой — толстопузая кадка с водой и небольшая поленница.

После быстрой экскурсии, устроенной Грудоухом, Жопокрыл бросил мешок рядом с кроватью, которая на год будет теперь его, присел на неё и глубоко вдохнул.

В комнату вбежал совсем юный тупи, и его живые, восторженные глаза с интересом стали рассматривать Жопокрыла. Он улыбался и было заметно, что из-за волнения никак не может подобрать слова. Наконец, совладав с собой, произнёс:

— Я тут… я тут еду варю. И… и… я — Ротоног. Привет!

— Привет! Жопокрыл. Жок.

— А я тоже… это… Рон! У нас давно пополнения не было. Ты сам попросился или…

Жопокрыл не дал ему договорить:

— Нет, не сам. Слушай, давай потом. Мне отдохнуть надо.

— А, ну да. Ладно. Я это… хорошо.

Ротоног улыбнулся ещё шире и, моргнув, вышел из комнаты.

Жопокрыл лёг, опустив голову на слишком твёрдую, как ему показалось, подушку и закрыл глаза.

 

***

 

— Эй, новенький, подъём! — Жопокрыла кто-то больно пихнул в бок. — Вставай, говорю!

Жопокрыл открыл глаза. Рядом с кроватью стоял высокий, мускулистый тупи, со скрещенными руками на груди. На лице воина была усмешка, глаза внимательно следили за тем, как Жопокрыл поднимается и садится в кровати.

— Любитель сладко поспать к нам заявился, — воин прикрыл глаза, опустил голову, делая вид, как будто уснул и захрапел.

— Отстань от него, Лог! — Грудоух подошёл к воину и оттолкнул его в сторону. – Жок, а ты действительно вставай, можешь умыться, скоро ужин.

Выйдя на веранду, Жопокрыл заметил, что на столе уже расставлены по периметру глубокие тарелки, ложки; в центре — стаканы рядом с большим высоким кувшином. Ротоног стоял спиной и что-то помешивал в объёмной кастрюле на печке. Направившись в прачечную, Жопокрыл заметил ещё двух воинов, которые с интересом смотрели на него. Проходя мимо них, он слегка кивнул, они ответили тем же.

Прохладная вода приятно бодрила. Небольшая бочка с краном, служившая умывальником, забавно похрюкивала, выпуская из себя жидкость. Жопокрыл несколько раз набирал в ладони воду, ополаскивал лицо и шею. Тело ныло при каждом движении, казалось, каждая мышца отдавалась болью и тяжестью. Когда же он восстановится и перестанет превозмогать это всё, думал Жопокрыл. Но пока нужно терпеть. И, обтеревшись мягким полотенцем, стиснув сильнее зубы, он наконец вышел на веранду и подошёл к столу, за которым сидели уже все воины.

От тарелок поднимался пар, пахло фресками и пряностями. Воины с удовольствием хлебали суп, переговаривались и тянулись — кто за куском лепёшки с морникой, кто за рулетом с краялони, большие блюда с которыми стояли на середине стола. Жопокрыл присел на свободное место с краю.

— Новенький, ты чего такой хилый? Бледнее и тоще, чем старый ликт[3]. — Воин, пихнувший Жопокрыла в кровати, откусил лепёшку и уставился на него, довольно улыбаясь.

— Локтеглаз, перестань! — вступился Грудоух. — Жопокрыл будет год…

Локтеглаз разразился заливистым смехом.

— Его и зовут-то подходяще, откуда вылез…

Жопокрыл вскочил и метнулся на противоположную часть стола, но Грудоух перехватил его, оттесняя от всё так же сидящего Локтеглаза.

— Закрой свой рот, Лог! А ты, Жок, успокойся. Не обращай внимания, он вечно всех задирает.

— А если не закрою, то что? — Локтеглаз злобно усмехнулся.

— А если не закроешь, до завтра будешь в ночной, на восточном склоне. До возращения Плечеглаза я здесь главный. Так что хватит!

Остальные воины перестали есть и смотрели на них.

— Жок, садись на место и поешь, — примирительно произнёс Грудоух. — А я других представлю.

Жопокрыл, сверля глазами Локтеглаза, медленно пошёл на своё место.

— Это Зубобок, — Грудоух указал на худощавого тупи с весёлыми глазами и вздёрнутым носом.

— Можно просто Зуб, приветствую! Как добрался? — подмигнул Жопокрылу Зубобок.

— Спасибо, нормально.

— А там дальше — Шеехвост, — Грудоух кивнул на широкоплечего, рыжеволосого тупи с открытым, добрым лицом.

— Добро пожаловать, — произнёс Шеехвост, не прекращая жевать рулет.

Жопокрыл кивнул в ответ.

— Ну Ротонога ты знаешь и Локтеглаза тоже уже. — И Грудоух с укором посмотрел на Локтеглаза, который всё так же ухмылялся, но молчал.

Есть не хотелось, но Жопокрыл всё же взял ложку и проглотил остывший суп. На удивление, он был вкусный — в меру пряный, густой и с приятной остринкой.

— Жок, это… мы рады… что ты к нам… с нами… — Ротоног ёрзал на месте и немного привставал от волнения. — А, это… суп тебе как?

— Очень вкусно, Рон, — Жопокрыл улыбнулся. — Ты молодец! Вкусно!

Ротоног довольно заулыбался.

— Я это… Ещё подлить тебе? — И юный тупи уже зачерпнул половником порцию супа и тянул руку в сторону Жопокрыла, чтобы тот передал свою тарелку.

— О, Рон, у меня ещё есть. Я если что чуть позже, хорошо?

— А, это, ну… да… хорошо, — Ротоног кивнул и сел на место.

— Ты сам-то откуда? – спросил Зубобок, протягивая блюдо с рулетом.

Жопокрыл взял кусочек.

— Из Тупилога.

— О, так это совсем рядом. А мы с Шехом из Тупибора[4], Рон из — Тупилеса, Грух с Логом из Тупиполя. Вот теперь полный комплект из каждой деревни тупи есть, — улыбнулся Зубобок.

— Да, это… точно! — просиял Ротоног.

— Деревни — это хорошо, но сегодня в ночную вы с Локтеглазом заступите, — вступил Грудоух. — Поспите несколько часов, и после заката ты, Зуб, — на дальний край, а Лог — к озеру на пост. И воды с собой не забудьте взять, надо запасы на постах пополнить. Понятно?

Оба кивнули.

— Рон, ты подготовь всё на завтра к завтраку, должен Плечеглаз вернуться, — продолжал Грудоух. — Жок, вы с Шехом отдыхаете. Я здесь в ночную.

Все согласно закивали.

— И ещё: не забывайте стирать вещи. А то несёт от некоторых, как от кури[5]. — И Грудоух внимательно посмотрел на Шеехвоста. — Одежда в пятнах, не моетесь, здесь мамочек нет за вами следить. — Он вздохнул — Ну да ладно. Я сейчас слетаю на восточный склон. А вы, кто не в ночную, после ужина приберитесь здесь.

Грудоух, допив компот, вышел из-за стола, взял клинокнут[6], висевший на стене, и привычным движением опоясал себя вокруг талии. Подошёл к краю веранды, оглянулся и произнёс:

— И как следует полы помойте.

Затем спрыгнул вниз, расправил крылья и, сделав резкий крен влево, быстро полетел, огибая деревья.

После уборки Жопокрыл долго стоял на веранде, облокотившись на перила. Он вглядывался в сгущающиеся сумерки и думал, что же будет дальше? Как выдержать целый год с этими тупи и есть ли смысл вообще жить?