Бабушкино сердце

Да, это дракон! Длинный, с буграми-колючками на спине, злыми глазами и пламенем из пасти. Он тянет свою бесконечную шею далеко вперёд, опираясь на шершавые лапы с острыми когтями. Танька рассмотрела его на потолке в многочисленных трещинах, ползущих в разные стороны. 

В потолок она смотрит уже полчаса. А куда же ещё смотреть, когда лежишь на жёсткой больничной койке с иглой от системы в руке? Можно, конечно, наблюдать, как капает лекарство. Сначала образуется маленькая капля, она растёт, надувается и беззвучно шлёпается вниз, в Танькину вену. Там встречается с кровью, ей ведь некуда деться. Кровь победоносно захватывает каплю в плен и тянет к Танькиному сердцу. 

Сердце у неё пока ещё здоровое. Так говорят врачи. У Таньки совсем другая болячка. Она — «трудная». Так говорят и врачи, и учителя, и даже хмурый дворник дядя Ринат.

Дядя Ринат знает Таньку с пелёнок. Знал и родителей. А вот Танька иногда забывает, что они где-то есть и, может быть, тоже вспоминают её. Отец — на зоне, за убийство. Из четырнадцати Танькиных лет он за колючкой тринадцать. Убил двоих дружков-собутыльников по пьянке. 

— Уж лучше бы убили его, алкаша проклятого, — часто повторяет бабушка. — Намыкали с ним горя, не на один век хватит. 

Маму бабушка тоже не жалеет. Потому что мама тоже на зоне. Уже в третий раз. И каждый — за наркотики. Мама родила дочку и спихнула на больные бабушкины плечи. Тащи как хочешь. Бабушка тащила-тащила и не выдержала. Тяжёлой ноша оказалась. Трудной.

— Кто это придумал, что своя ноша не тянет? Тянет, ох как тянет. Одеть, накормить, ума дать, — говорит бабушка.

Бабушка до того дотянула, что инфаркт получила. Но в больнице не она, а Танька. И кровь гонит целительные капли не к бабушкиному надорванному сердцу, а к Танькиному, пока ещё здоровому.

Таньке надоело смотреть на капли. Все одинаковые. Неинтересно. Дракон на потолке ощетинился, напряг свои страшные бугры-колючки, как перед прыжком. Танька стала смотреть в окно. За  решёткой шумит зелёный клён. Сквозь листья сереет стена соседнего здания. Весь заоконный пейзаж — серо-зелёный. Тоже неинтересно. Всё это похоже на их с бабушкой маленькую квартиру. В крошечной прихожей — старые в зелёный горошек обои. Единственная комната — она и спальня, и зал — серая от старой побелки. А кто будет белить? Бабушка больная, уже не может. А Танька «трудная», от неё не дождёшься.  Сядет  на облезлый стул, впялится в маленький экран старенького компьютера, даже пыль не вытрет. Бабушка иногда смотрит телевизор, а пыль уже не замечает, и поэтому не ругается. 

Компьютер — любимое занятие Таньки по дому. Там, в интернете,  жизнь красивая, цветная. Море синее, автомобили красные, купальники на блондинках жёлтые… Отвернёшь голову от экрана — всё серое, даже горох на обоях ещё год-два — и тоже засереет от пыли и паутины. Дома смотреть не на что: старые кровати, стол под линялой скатертью, сервант с остатками чайного сервиза и зеркалом, в котором постоянно отражается весь этот скудный мир. Тоже неинтересно. 

Таньке интересней на улице. Особенно вечером, когда стемнеет. Приходит Светка из соседнего дома. Она постарше, ей уже восемнадцать лет. Светка приходит не одна — с парнями. А у них пиво или вино. И тогда мир не такой серый, как дома, с бабушкой. А если у парней есть ещё и косячок — это покруче, чем цветное забугорное кино. Несколько раз парни давали пробовать порошок. Но денег на него нет. А бабушка так пенсию запрячет — век не сыщешь. А вот если наврёшь, что голова болит, тогда она денег даст на таблетки. Чтоб в школе не болела. А зачем тогда в школу идти, когда есть чем заняться. 

Светка «колёса» не признаёт, называет детской забавой. Она ведь взрослая. Для неё это давно пройденный этап. И тогда Танька зовёт Зауре из параллельного класса. Вместе идут в школьный туалет — за кайфом. Раза два кайфовали у Заурешки дома. Такой квартиры Танька никогда не видела. Арки, ковры, напольные вазоны, настоящая итальянская мебель… И кино смотреть не нужно! Танька, затаив дыхание, медленно наступает босыми ногами на высокий ковёр, задрав голову кверху, не отрываясь, смотрит на огромную люстру под мудрёным названием «богемское стекло», садится в огромное мягкое кресло и проваливается в другую жизнь. Не от таблеток — от роскоши. Поразительно, почему Заурешка при такой жизни, фирменном прикиде, крутой сотке балуется простыми «колёсами»!

Танька вот добаловалась — в больницу угодила, в белый потолок смотреть, дракона разглядывать. Голова всё ещё кружится. Не отпускает тошнота. Под ложечкой, где обычно сосёт от голода, словно камень лежит, вниз тянет. Даже если бы не лежала под системой — не встала бы с постели. 

Последние капли в Танькино сердце капали так же тихо, как и первые. Медсестра вынула иглу, придавила вену ватным тампоном и согнула Танькину руку в локте. Теперь можно было рассмотреть соседние кровати.  Постели пусты, но смяты. 

«Наверное, все ушли на обед», — подумала Танька. Есть не хотелось. О еде она даже думать не могла: тошнота не проходила. Сколько же таблеток она проглотила? Десять? Двадцать? Вспомнить Танька не смогла. Она помнила другое: страх за бабушкино больное сердце и обиду на Светку и её дружков. 

Светка всегда называла её подругой. Но в последнее время, когда появлялись её дружки, она резко менялась — стала забывать о Таньке. Вот и в тот вечер компания, как обычно, расположилась на скамейке возле детской песочницы. Пили пиво, травили анекдоты, «оттягивались». Старшакам оказалось мало одного только пенящегося напитка. Косяка ни у кого не было, кайфа не аптечного, а настоящего, от барыг, — тоже. Парни демонстрировали друг другу нулевые балансы банковских карт на телефонах, выворачивали карманы в поисках денег. Увы, набрали только мелочь. Кто-то предложил попросить у барыги в долг хотя бы на косяк.

— Не-е, не даст, — деловито протянул рыжий Семён по кличке Семя. — Мы и так ей должны. На порог не пустит.

— Надо найти что-нибудь в заклад, — предложил Серик, — мобилу или утюг, наконец.

— А где его взять? — Семя уставился на Таньку. — Дома утюг есть?

— Есть, но старый. Да и бабушка не даст, заругает.

— Да оставь ты её, — махнула рукой Светка. — У них в квартире шаром покати, хлеб не всегда бывает.

— Ну не скажи, — не унимался Семя. — У таких старушек всегда на чёрный день припасено, надо только поискать хорошенько.

Семя подмигнул Серику, парни засмеялись. Танька сразу и не поняла — шутят или нет. Что у них с бабушкой взять? Запылённый компьютер? Старый телевизор?

— Бабуська, небось, пенсию под матрац тарит? — хихикал Серик.

— Не знаю, — буркнула Танька.

— А давай проверим! Ты не бойся, мы только посмотрим. Бабуська-то дома?

Бабушка ушла к соседям. Дворник дядя Ринат заболел. Что-то с почками у него. Вот бабушка и пошла попроведать. А заодно узнать, можно ли поработать за него — какая-никакая, а копейка в дом.

Лестничная площадка была пуста. Танька дрожащей рукой открыла дверь. Серик и Семя бесшумно проскользнули. Светка осталась на площадке — на случай, если придёт бабушка: она будет отвлекать её разговорами и подаст сигнал громким кашлем. Больше всего Таньку смущало, что парни увидят их с бабушкой скромный быт, будут потом смеяться. Даже похолодело внутри от этой мысли. Хорошо, что велели свет не включать. 

Они быстро разобрались в обстановке. Таньку спросили только об одном: «Где кровать бабки?» Она отчётливо слышала, как на пол шлёпнулась подушка, зашуршали простыни, скрипнула старенькая, наверное, ровесница бабушки, кровать.

На скамейке парни развернули  маленький платочек и насчитали сорок тысяч тенге. 

— Навару-то кот наплакал, — сокрушался Серик. — А ты боялась, что ограбим твою бабку. Видишь, мы не обманули, взяли всего-то ничего, по дозе на брата. И на сестру, —  подмигнул он Светке.

Компания развеселилась. Дело прошло удачно. Их никто не заметил. Довольные парни быстро написали барыге в «тележку» и пошли за закладкой. Танька ещё дрожала от страха. Всё представляла бабушкино лицо, когда обнаружит пропажу, — серое, как стены в квартире. Бабушкино больное сердце Танька представить не могла. Боялась. Светка успокаивала:

— Сейчас кайфанёшь, и страх как рукой снимет. Ещё спасибо скажешь. А бабусе ничего не говори. Знаешь золотое правило — ничего не знаю, ничего не видела. У них, стариков, болезнь есть такая — склероз: не помнят, куда ходили, с кем говорили, что куда спрятали. Будет ругаться, говори: «Склероз у тебя, старая!»

Светкина наука не спасала от страха. Руки-ноги дрожали. В голове свербела одна мысль: а вдруг бабушке станет плохо, вдруг она умрёт, что тогда? Улица? Детский дом? Мука на всю жизнь — из-за меня?

Семя присел рядом, приобнял за талию. Его понять можно. Удача привалила. Вечер будет что надо. Ему детдом не светит. Папа с мамой есть. Волноваться не о чем.

— Не грусти, малышка! Сейчас оттянемся, — Семя достал пакетик и потряс им перед лицом Таньки.

— Нет-нет, — оборвал его Серик, — девочка должна подрасти. Пока ей только аптечные «колёсики».

Упаковки дешёвого кайфа упали на колени Таньки. А троица её старших друзей заспешила прочь.

— Обманщики! — бросила она. — Вы украли бабушкины деньги! Воры! Предатели!

Они не оглядывались. Душили слёзы. Танька плакала, растирая их по щекам, пинала песок. Он забивался в кроссовки и колол ноги. Руки нащупали таблетки и полупустую банку пива.

— Бабушка, прости меня, прости, — шептали Танькины губы, а пальцы засовывали в рот очередную таблетку. Танька поперхнулась, выпила пива и принялась потрошить следующую упаковку. Когда пиво закончилось, она вытряхнула из кроссовок колющийся песок и попыталась встать. Но ноги почему-то не слушались. Больше Танька ничего не помнила… 

Скрипнула дверь, в палату в накрахмаленном белом халате вошла врач, немолодая женщина в очках. Она присела на краешек Танькиной кровати, ласково справилась о самочувствии, посмотрела зрачки, проверила пульс и спросила:

— Танюша, к нам тут телевидение приехало, хотят взять интервью у кого-нибудь из подростков. Не против, если я их к тебе пошлю? Расскажешь о своей жизни, о том, как сюда попала, как мы тебя хорошо лечим.

— Ой, а вдруг бабушке не понравится?

— А может, наоборот, понравится. Всё объяснишь, прощенья попросишь. Бабушка-то телевизор смотрит?

— Редко.

Танька вспомнила маленький экран запылённого телевизора. А может, бабушка сейчас смотрит? Меня дома нет, что ещё ей делать? Нальёт чайку, включит, а там я — живая и здоровая. Вот обрадуется! Будто поговорит со мной.

— Ладно, пусть заходит телевидение!

Танька села на постель, взглянула на потолок — дракон будто притих, не выпускал огня из пасти, хвостом развернулся к окну. Танька убрала за уши волосы, протёрла немытые глаза, спрятала за спину руки с обломанными ногтями и уставилась прямо в  глазок камеры. Загорелся красный огонёк, оператор — высокий седой мужчина — махнул рукой.

— Здравствуйте! — обратилась Танька  к глазку камеры. — Меня зовут Татьяна! Я учусь в школе. Хорошо учусь, отличница. Ни одной четвёрки. Мечтаю, как мама, стать художником. Мама моя очень талантливый художник. Она ездит по разным странам. Показывает свои картины. А папа у меня — учёный. Он изучает жизнь дельфинов. Папа подолгу уезжает на Тихий океан и присылает мне красивые фотографии. Летом папа с мамой приедут ко мне, а потом мы все вместе поедем отдыхать в Анталию.

Танька передохнула и вновь посмотрела в глазок камеры. Показалось, из него смотрит бабушка. Бабушка молчала, не ругалась, только укоризненно покачивала головой.

— А ещё у меня есть бабушка. Она всегда со мной. Бабушка очень меня любит, и я тоже очень её люблю. Мы немножко поссорились с ней, и я попала сюда. Я попала сюда случайно. Очень скоро я вернусь домой. Мне нужно хорошо учиться, стать врачом, зарабатывать много денег и обязательно вылечить бабушкино сердце.

Танька замолчала. Сказала как выдавила. Она не знала, покажут ли её по телевизору и увидит ли её бабушка, а если увидит, как отнесётся к сказанной на одном дыхании лжи, но бабушкино сердце ей захотелось вылечить по-настоящему.