Кунсулу. Продолжение

Гассан[1]

 

Перед ним была небольшая степная речка, густо заросшая тугаем[2]. Конь испуганно захрипел и остановился, косясь на всадника. Старик спешился и направился прямиком в заросли. Продравшись через непроходимые кусты, он увидел то, что искал. Труп мужчины с кровавым месивом вместо лица лежал в глубине кустов и делал то, что обычно делают трупы — молчал о произошедшем. Придётся повозиться.

На удивление резво для своих лет он выбрался из зарослей, так же легко заскочил на коня и не спеша потрусил к юрте чабана, видневшейся вдалеке чуть выше по течению. 

Мереке оказался очень гостеприимным, румяным весельчаком примерно его лет. Он накормил путника сытным обедом, и вскоре они полулёжа примостились на корпе[3] и разговорились.

— Ойбоёй[4]. Так и скитаешься по степи, убивая нечисть?

— Да, вот уже сорок лет. Хорошо, что путнику всегда найдётся приют. Спасибо тебе, добрый человек. Уже думал, что придётся под открытым небом спать.

— Да я рад гостям, один тут совсем. Другой чабан только через месяц заменит. А как ты узнаешь, что это не человек? Они же не отличимы вообще, когда оборачиваются?

— Ну, первый признак — это то, что они не моргают.

Тут Гассан взял кость и начал увлечённо обгладывать её с помощью ножичка, тем не менее незаметно следя за хозяином в отражении металла. Тот помедлил секунду, потом неестественно моргнул, сперва одним, потом другим глазом. Вроде приноровился и теперь моргал с равномерными промежутками. Гассан тяжело вздохнул и, продолжая чистить кость, тихо произнёс в сторону начало заклинания. Сомнений уже не было, но подтверждение никогда не помешает.

— Көк серек, күнге шық[5].

Мереке, сам того не замечая, осматривается в недоумении по сторонам и тихо гортанно рычит.

— Ещё они долго привыкают к новому обличью. Многие не знают, как разговаривать нормально, новички сидят просто и головами кивают, мычат. Многие днём к людям ходят — учиться. Наблюдают за нами и потихоньку становятся похожи. Старых, опытных уже не отличить простому человеку. Ну и ещё есть детали, всего не упомнишь сразу.

— А кто был самый страшный из чудовищ? — Хозяин пришёл в себя, но продолжая мелко, еле заметно дёргаться.

— Да, наверное, первая и была. Наверное, именно потому, что была первой. С чего всё это началось-то.

— И как тебе не страшно-то?

— Страшно, вообще-то. Наверное, потому и дожил до таких лет, что ко всему готов. Но каждый раз что-то новенькое вылазит, конечно. Последнего одного озёрного тайгака[6] ловил, он почему-то с рыбы на людей переключился. Меня чуть не утопил вместе с лодкой: проломил её своими клешнями. Они обычно тихие и вообще незаметные, но иногда переклинивает. Говорят, последний он остался, поэтому и обозлился. Не трогали бы их люди, они бы так у себя в глубине и плавали. Так что не все они страшные, некоторые даже безобидные, живут среди нас, никого не трогают, даже дружу с некоторыми.

— Да ты что! — чабан ошарашенно покачал головой. 

— Я больше людей боюсь. С нечистью всё понятно — природа у них такая. Ты же не обижаешься на волка, что задрал овцу? Вот и они такие, тоже кушать хотят. С людьми сложнее. Не знаешь, что внутри может скрываться. С виду вроде человек, а внутри чёрная трясина.

— Помню, бабка мне рассказывала про жезтырнак[7]. Но про колодезного первый раз слышу. Там хоть воду-то пить можно?

— Не-е, вода там хорошая, всегда вкусная и чистая.

— Получается, ты же его убил, когда он был в человечьем виде?

— Её. Ну да, так-то её не одолеешь. Сам наблюдал, как она пятерых вооружённых до зубов батыров перерезала за считанные мгновения. Но это ночью было, ночью она была чудовищем. Днём она была просто девушка, невинная дневная красавица.

— Наверное, тяжело было человека убить? Ну обличье человеческое, тем более девчонка.

— Слушай, вот ты любопытный. Но тебе скажу. Никому же не расскажешь всё равно.

— Обещаю, не расскажу.

— Знаю. — Гассан помолчал какое-то время. — Сам за всё это время так и не понял, правильно ли я тогда поступил... Люди её такой сделали. И вины её в том не было.

— А как ты вообще узнал, что с ней так вот поступили? Сама она тебе рассказала, что ли? — Мереке недоверчиво ухмыльнулся.

Но Гассан как будто не услышал вопроса.

— Но и не человек это уже был. Ночью она становилась безжалостным хищником, нёсшим страшную смерть несчастным путникам. Не мог я её так оставить.

Он уже начал жалеть, что вообще стал откровенничать с незнакомцем. Но странным образом от этих разговоров становилось немного легче. Тёмная, пульсирующая пелена чуть спадала, и головная боль отпускала.

— Но ведь она не всех убивала?

— Мужчин только. Женщин не трогала. Время от времени нападала на близлежащие аулы и вырезала всех мужчин, включая мальчиков. Отдельные смельчаки пытались её выследить, да все сгинули.

— Только тебе повезло.

— Ну как сказать.

Помолчали. Мереке теребил в руках пояс от чапана[8] и, казалось, пытался связать какую-то ниточку. Наконец, не выдержал:

— Мне вот что непонятно. Как ты вообще подобрался к ней? Как понял, что эта девушка именно то существо, что вырезает караваны. И почему ты уцелел вообще? Тебе же тогда лет двадцать было, да?

— Восемнадцать. Я не хотел её убивать. Но мне страшно было, понимаешь?! — бессвязно выпалил Гассан неожиданно для самого себя. — И да, сама рассказала.

Гассан тут же про себя выругался на свою излишнюю откровенность. Нашёл тоже, с кем лясы точить. Хотя кому ещё он может рассказать это?

— Басе[9]! Теперь вижу, — Мереке откинулся на подушку и уставился на путника.

Гассан только теперь заметил, насколько проницательным был его взгляд. Жалко было терять такого собеседника.

— А ты давно промышляешь, смотрю. Умеешь человека разговорить. — И, не дожидаясь ответа, продолжил заклинание: — Көк серек, бөрі құйрық[10].

Мереке опять тревожится и мелко дрожит. Из-под чапана вырывается и дёргается неконтролируемый серый хвост. Ему явно не по себе, и он постепенно теряет самоконтроль. Но ещё не понимает, что происходит.

— Ой, что-то мне нехорошо. Выйду подышу. Не вставай, сейчас я приду, — Мереке поднялся, тяжело дыша.

Гассан встал и заслонил выход. С волколаками всегда нужно было быть начеку: драпанёт, и ищи ветра в поле. Тем более такой матёрый. Да и убить может легко.

— Вот ты зачем чабана убил, дурак? Таскал бы по барану раз в неделю, для байского стада это как капля в море.

— Они все овцы для меня! Отойди! — Мереке трясся и брызгал слюной. Его чапан начал трещать по швам.

— Зря ты так. Жил бы мирно, разве бы я тебя тронул, — Гассан вздохнул.  — Көк серек, бөрі құйрық, күнге шық.

Мереке начинает неестественно дёргаться, раздирая одежду, постепенно оборачивается в вервольфа. Всё это время Гассан неподвижно стоит, не вынимая руки из чапана, и наблюдает за трансформацией. Оборотень нечленораздельно и отрывисто верещит.

— Ты должен был защищать... нас, люди нас... ведь истребили всех!

Потом с рычанием бросается на Гассана и опрокидывает его на пол. Напарывается на подставленное оружие. Из спины волка показывается медленно лезвие кинжала, которое сквозь кровь просвечивает синим светом. Гассан с трудом отшвыривает тяжёлую тушу в сторону. Не дожидаясь, пока тот испустит дух, протягивает руку и внутренней стороной ладони закрывает ему веки. Оборотень умирает.

Гассан тяжело дышит, вытаскивая кинжал, и остаётся сидеть на коленях, смотря на оскаленные клыки.

— А ещё не знаете, когда нужно остановиться. Может, и отпустил бы я тебя, если бы ты не умничал. Не нужен мне тут, в степи, волк, который слишком много знает. —  Гассан вытер кинжал от крови, его синее свечение потихоньку угасало. — Знаешь, кто-то когда-то сказал: «Драконы не умирают — их сила остаётся в сердцах победителей». Но что-то слишком много уже вас, не помещаетесь вы в моём сердце.

 

...А чиста ли моя совесть? Чёрная, как самая кромешная бездна, полная криков ужаса и дьявольского стрёкота, она будит меня посреди металлической ночи сомкнутой пастью на моей шее. Как собака из ада, она неутомимо преследует меня по пятам, исходя бешеной слюной, и от неё не спрятаться, как ни старайся. Я боюсь ночей: с ночью приходят усталость и сны. Сны переносят меня опять в тот пасмурный вечер, когда я держал в руках её холодное тело и пытался повернуть время вспять. Скоро уже закат этого долгого дня, а я до сих пор вижу её удивлённые глаза.

 

К аулу Кайыра Гассан добрался уже под вечер. Солнце было ещё высоко, начали встречаться люди, кто-то верхом гнал домой скот, кто-то нёс хворост на своих двоих. Они сдержанно здоровались с незнакомцем, потом замечали груз, висящий на седле, и окрестности оглашались испуганно-восторженными криками.

К юртам он подъехал, сопровождаемый галдящей толпой. Остановился возле самой большой юрты и скинул голову оборотня на землю.

Выскочил Кайыр, испуганно отшатнулся от оскаленной пасти и подбежал к Гассану:

— Убил всё-таки этого гада! Смотрите, люди, Гассан убил этого оборотня! И бай как раз приехал вовремя!

Подскакала охотничья процессия. Бай, пожилой здоровяк в богатом облачении, слез с коня и попинал трофей.

— Ну охотник, ну молодец! А то этот волчара мне столько скота попортил. Меня зовут Толеген. Отсюда и до Торгая вся земля моя. Будем знакомы.

— Будем. Гас... Гассан, — почему-то заикаясь ответил Гассан, напряжённо всматриваясь в лицо бая.

— Кайыр, старый ты чёрт! Давай кушать, устали с дороги! Как, всё так же крадёшь мой скот? — Толеген полунасмешливо ткнул в бок Кайыра камчой[11].

— Ты что, Токе, как можно так говорить, стадо растёт, теперь, как избавились от оборотня, вообще хорошо. Устроим пир! Несите ас[12]! Чай давайте! Не стоим, не стоим!

Все зашли в юрту, прислуга засуетилась, таская еду, охрана бая рассредоточилась вокруг.

 

— «Вы все овцы для меня»?! Так и сказал? Вот же злодей! Ну ты и даёшь! Как ты вообще понял, кто перед тобой? — Кайыр старался разговорить немногословного охотника, чтобы угодить Толегену. Они сидели шумной компанией в полумраке вокруг чадящих свечек и ели свежеприготовленное мясо.

— Ну это уже секрет. За это вы мне звонкой монетой и платите, — Гассан почесал в затылке и вопросительно посмотрел на Кайыра.

Тот, вытянувшись, заглянул в глаза Толегена. Бай еле заметно кивнул.

— Да, кстати, на, держи! Заработал, — Кайыр бросил Гассану увесистый звенящий мешочек.

Толеген придвинулся и наклонился к Гассану.

— Есть у меня для тебя ещё одна работёнка. На дальнем жайлау[13] что-то случилось. Говорят, лиса какая-то с несколькими хвостами детей крадёт. Ко мне в аул подъезжай, вместе сгоняем.

— Ладно, подъеду на днях. Мереке я похоронил там, у реки. Правильно проводил. Кайыр, семья у него есть?

— Да, есть жена и дети, он их тут оставил на время. Правда, что ли, волк в Мереке обернулся?

— Да, не отличишь от человека, только хвост не может спрятать. Промысел у него такой — превратиться в убитого человека и не спеша есть его скот. Эти людей не кушают — предпочитают баранину. Грязные мы для них. Это, надо бы помочь семье.

— Да не переживай ты так, — Толеген покровительственно похлопал Гассана по плечу. — А говорят, кинжал у тебя какой-то особый. Нечисть обычной сталью не возьмёшь. Покажешь?

— Простой кинжал. Из Дамаска, — Гассан вытянул оружие и протянул Толегену.

Тот восхищённо цокнул и, прищурившись, наклонился к Гассану:

— А говорят, светится он, когда нечисть рядом. Продашь?

— Не продаётся. Рабочий инструмент, сам понимаешь. Людям лишь бы что-нибудь придумать.

Толеген с видимым разочарованием хмыкнул, кинжал пошёл по рукам, сопровождаемый завистливыми возгласами.

— Где-то мы с тобой раньше виделись, нет? — Гассан осторожно пил горячий чай из пиалы и безуспешно пытался вспомнить Толегена.

— Не знаю, вряд ли. Приметный ты человек, чужестранец. Я бы запомнил. Расскажи ещё что-нибудь про охоту, уважь народ.

 

Уже в темноте Гассан нашёл на самом краю аула покосившуюся юрту чабана с чадящим костром внутри. Вдова, низкая, поломанная женщина с землистым цветом лица ничего не сказала, когда он почти насильно вручил ей звенящий мешочек. Так и сидела уставившись невидящим взглядом в грязный пол. Он оглянулся, выходя. Два чумазых ребёнка неопределённого возраста и пола провожали его любопытными взглядами.

 

Ночь была не особенно звёздной. Такой, что поле ярко мерцало полчищами светлячков, как будто внизу раскинулся ещё один ночной небосклон. Гассан поднял голову и вдохнул полной грудью свежий воздух. За столько лет он так и не привык к здешнему небу: низкие, тучные облака, будто огромные стада, погоняемые лихим пастухом, всё-таки сильно отличались от аравийского тёмного стёганого одеяла со смещённой звёздной картой. Здесь так просто затеряться от людей, стать маленьким. Настолько маленьким, что, может быть, даже боги теряют тебя из виду, когда стоишь один на пустом песчанике, под этим огромным дырявым куполом, ничем, по сути, не отличаясь от ближайшего куста перекати-поля. А может, боги пропадают куда-то за ненадобностью. Ведь стоит просто раскинуть руки в стороны, как крылья, и ты сам становишься богом. 

На вытянутую руку сел светлячок. Гассан рассмотрел его: вблизи он был скорее невзрачным и нескладным жуком. Только мудрёная химия превращала обыкновенное насекомое в небожителя, умелого звёздного подражателя. 

— Наверно, вы тоже боитесь света дня. Ведь тогда никто не замечает вас, — сказал Гассан и скинул светлячка в траву.

 

Утром он проснулся оттого, что Кайыр бесцеремонно растолкал его:

— Охотник, там бай уезжает, проводить надо.

— Твой же бай, сам и прощайся, — раздражённо отмахнулся невыспавшийся Гассан.

— Ну он сказал, что хочет тебя видеть, — чуть не плача пробормотал Кайыр. — Не груби, выйди, покажись.

— Чёрт с тобой.

Гассан вышел, щурясь на яркое небо, и сладко потянулся. Нукеры бая выстроились неподалёку полукругом в ожидании хозяина, их кони нетерпеливо кусали удила. Толеген, выйдя, сразу же направился к сонному Гассану и протянул ему руку:

— Ну, в общем, жду у себя, как отдохнёшь! Не спеши. Что же ты так за руку-то уцепился, сломаешь же, — Толеген еле-еле вырвал руку и, отходя, потряс её, стряхивая боль, не заметив, как выражение лица Гассана сменилось с безмятежного на ошарашенное.

— Странный он какой-то, — озадаченно сказал Толеген своему ближнему телохранителю, взгромоздившись на седло. — Хотя попробуй с его за нечистью побегать, тоже, наверное, рехнёшься. Поехали!

Всадники уже скрылись в клубах пыли, когда Гассан выдохнул и без сил упал боком на пыльную землю. Его стошнило, и он, тяжело дыша, затрясся, будто от пронизывающего холода.

Гигантский сгусток плазмы содрогался в выхлопах протуберанцев, оглушающий их шум наполнял пустое пространство вблизи самой звезды, но не продвигался дальше. Но для света не было преград. Вырвавшись из недр солнца, он расходился во все стороны с неимоверной скоростью. Один из этих лучей пролетел через безжизненное тёмное ничто, преодолевая орбиты и астероидные поля, чтобы в конце концов споткнуться одним весенним утром об эту степь песчаного цвета, утыканную точками юрт и группой людей, двое из которых пожимали друг другу руки.

Во вчерашних сумерках он попросту не рассмотрел лица Толегена. Лишь этим утром, в ласковых солнечных лучах, он вспомнил, где видел эти холодные серые глаза и шрам наискосок через всё лицо, залитое кровью.

 

Толеген[14]

 

— Хан, там едет кто-то. Кажись, охотник твой.

Толеген поднял глаза: на горизонте маячил одинокий силуэт всадника, не спеша приближавшегося к аулу. 

— Эх, мне бы глаза твои молодые. — Толеген, щурясь, пытался понять, как нукер так издалека опознал Гассана.

— По платку его странному видно сразу.

— Ну ладно, тогда после обеда поедем на жайлау. — Он вытянул руку, поймал одного внука, бегавшего рядом, сграбастал в охапку и поцеловал в пахучую стриженную макушку. Тот завизжал и начал вырываться, пытаясь вернуться обратно в шумную игру. Старик ещё немного пощекотал брыкавшегося мальчишку и отпустил на свободу.

 

Выцветшая от времени куфия[15] на самом деле была заметна издалека. Традиционный красный узор был уже еле виден, платок заметно прохудился и сквозил дырами, но всё ещё выполнял свою функцию — спасал от палящего зноя. Кажется, это был один из платков Зайеда, из его скромного военного багажа. У него мало что осталось со времён молодости, эта куфия была последней вещью, напоминавшей о доме. И кинжал, который, наверное, переживёт своего хозяина.

Рабаб рассыпался от времени. Астролябию он потерял в пещере во время давней погони за особо опасной каракемпыр[16] в северной оконечности хребта Кызылтау. Хотя зачем ему эта астролябия — за сорок лет он облазил все эти окрестности и знал их даже лучше большинства местных следопытов. Приходилось и умирать от жажды, и замерзать в страшных буранах, но ничего — выжил. Но всему есть конец. Готов ли ты к нему? 

 

Охрана остановила его, обыскала и забрала кинжал, самый мордатый подтолкнул Гассана: иди, мол. Толеген взглядом осадил его и рукой пригласил пройти в юрту.

— Извини, прыткие они у меня. И врагов много нажил к старости. А думаешь, легко ханом быть? Люди же думают, я как сыр в масле катаюсь. Не знают, через что я прошёл.

— Да знают все, откуда у тебя всё это. Вор ты, и скот этот весь краденый.

Толеген резко обернулся и с удивлением оглядел спокойного Гассана.

— А ты смелый. Я даже отвык, что со мной так разговаривают. Да заходи ты, пообщаюсь, наконец, хоть с кем по-человечески. Угощайся с дороги.

Они расположились полулёжа вокруг дастархана. Бай закинул в рот сушёные фрукты и усмехнулся.

— Ты смелый, да я тоже не простак. Никому не говорил, а тебе скажу. Врать не буду — много чего натворил. А как мне по-другому? Баранов пасти, как мой отец нищий? У меня волк внутри сидел, и мало ему было! И для меня тоже все они — овцы.

— Неужто не жалеешь ни о чём?

— Х-ха. И сплю как младенец на мягких перинах. Молодая токал[17], внуков вон толпа — что ещё надо старику?

— Только поговорить не с кем.

— Что правда, то правда. Только ты помни, что те, кто со мной задушевно беседуют, недолго живут обычно.

— Сегодня, может, как-раз такой день, для задушевного разговора.

— Странник, ты чего? Понятно, ты блаженный, но терпение моё не безгранично. Я с тобой тут откровенничаю только потому, что похожи мы с тобой.

— И чем же?

— А не боимся быть теми, кем нас твой бог создал.

— Тогда бы он тебя волком лютым в мир запустил, нет?

— Ну, возможно. Но использую, что дали.  Хочу тебе историю одну рассказать. Говорят, где-то на западе, далеко, за двумя морями, был один город большой, с каменными стенами, как гора высотой, пастбища богатые, скот, золото в казну не помещается. Богатый был хан их главный. И умирает он внезапно, а вместо него становится его сынишка, естественно. Молодой, глупый, но тоже мало ему было. Захотел он пойти войной на соседей и подчинить всех себе. А главным воякой у него был один полководец умелый. Но странное дело — не любил он воевать. 

— Как так?

— А вот слушай. Военачальник он был хороший, солдат своих берёг, да и они его любили, обороняли своего хозяина умело, несколько войн выиграл. Но вот против завоевательских планов очень сильно был. Мирный человек по сути, больше любил со скотом повозиться, выращивал хлеб. Потому что знал, что такое война: смерть, страдания, сироты. Но, опять же, военную науку любил, знал, как войска расставить, когда бить, ну и всё такое. И когда предложил ему молодой хан подмять под себя всех, он сперва не захотел — спорил, пытался переубедить. Но обхитрили его пронырливые визири. Подсунули карту и спросили, как бы он всё распланировал. А он вспомнил свою науку да и расписал им, как надо. Не успел опомниться, как уже во главе войска скачет, чтобы по плану всё было, по науке. А он был хорош, напомню ещё раз, и мало-помалу завоевали они всех.

Никто не устоял перед умелым полководцем, самых упорных вырезали, несколько городов сровняли с землёй, несколько рек кровью заполнили. И ведь знал он, что так и будет. А почему не отказался? — Толеген помедлил и продолжил: — Потому что мог сделать это лучше всех. И были сомнения, да не смог он отказаться. Потому что понимал: один раз генералу такой шанс даётся — один раз в жизни! Потому что глупо отказываться от мечты, пусть даже огромной ценой. Потому что нужно быть тем, кем тебя создали. Родился волком — режь овец. Цветы пусть бабочки нюхают. А бог твой глупый. Наказывать свои создания за то, что он сам их такими сотворил? Немного непоследовательно, не находишь?

— Спорить не буду, в чём-то ты и прав, наверное. Просто помни, что, если кормишь волка-который-живёт-внутри, когда-нибудь он тебя самого разорвёт на части.

— Хорошо сказал. Наверно, и ты прав, не знаю. Заметил, кстати, что с годами всё легче и легче отвечать на вопросы простым «не знаю». Странно же, вроде становишься мудрее, должен иметь ответы на все вопросы, а нет — иногда легче признаться, что понятия не имеешь, о чём эта жизнь.

— Да, этим мы с тобой похожи. Знаешь, какая ещё вещь. Волки же своих не убивают.

— Да откуда ты знаешь?..

— Знаю. Жил с волками. Не вру, выручил одну волчицу из капкана и выходил. Она меня потом привела волчат своих показать. Подружился со всей стаей, изучал их повадки, и потихоньку стали они мне доверять. На охоту с ними как-то пошёл в горы. А они же быстрые, ну я и отстал. Там-то на медведя и напоролся. Там скала была такая, что не видишь, что впереди, ну он оттуда и вылез. Испугался, на дыбы встал и на меня. А я уже с жизнью попрощался, и тут вылетает эта волчица и за ногу медведя как цапнет! Он на неё переключился, вижу, что может он её заломать. И хочу убежать, а не могу. Заорал и тоже бросился на зверя. Хорошо, что остальная стая рядом была. Прогнали медведя. Я потом упал, потому что ноги от пережитого отказали. А волчица подбежала и носом меня так тыкает, вроде как говорит давай, ничего страшного, мы тебя не бросим.

— Волчица тебя, человека, защитила ценой своей жизни? — недоверчиво скривился Толеген.

— Да, чужака. Не злые они. Мы злые, они нет. Это, кстати, закономерность такая. Чем больше у существа клыков и когтей, чем опаснее оно, тем бережнее оно относится к сородичам. И наоборот. Дай барану волчьи зубы — и он похуже волка всё своё стадо перережет. Вот и ты такой. Баран с волчьей пастью. — Последние слова Гассан произносил ватными губами, еле слышно. Охрана переругивалась снаружи, оружия при нём не было, и шансов выйти отсюда живым тоже.

Толеген уставился на него серым холодным взглядом. Не ожидал он сегодня такого разговора, но в первый раз, что ли? В голове он уже прикидывал, где закопать этого страдальца. Тот глубокий заросший сай[18] за речкой как раз ждал своего часа.

— Ой, не зря ты ко мне пришёл. Но если хочешь выговориться напоследок, говори, чего уж там.

— Думаешь, я смерти боюсь? Да, боюсь. Потому что грех есть большой. Я второй раз человека убил.

— В смысле — двоих убил? Хочешь узнать, сколько...

— Нет, — резко оборвал его Гассан, — сперва ты её убил. А потом — я.

— Эй, родной, ты в своём уме? — У Толегена неожиданно испуганно забегали глаза. Впервые за время всего разговора он напряжённо оторвался от подушек и кинул быстрый взгляд на дверь, за которой паслись верные нукеры.

— Знаю я, откуда у тебя этот шрам. Она мне показала. Это я, старый дурак, не сразу тебя признал.

Толеген прищурился, как будто вспоминая что-то. Его лицо едва покраснело от напряжения, на шее еле заметно вздулись старческие жилы. Наконец, он вздохнул и расслабленно откинулся назад. Но сквозь нарочитую наглую уверенность Гассан вдруг почувствовал, как задрожали пальцы в нервно сжатых запотевших кулаках, как запульсировала шейная вена, услышал, как внутренний мерный гул хладнокровного убийцы вдруг прорезался тонким, противным писком.

— Это та сучка, которую я в колодец скинул? Говоришь, второй раз её убил? Неужто воскресла и в нечисть обернулась? Ох, не повезло бедняжке — два раза сдохнуть! — Толеген издевательски-выжидающе посмотрел на Гассана, держа руку на поясном ноже. И наткнулся на пристальный взгляд охотника, от которого даже у него похолодело на сердце.

— Её звали Кунсулу. А тебя я убивать всё-таки не буду. 

— Ну полегчало сразу. — Толеген резко и нервно свистнул в два пальца.

— Думал, возьму грех на душу — отниму жизнь у человека на старости лет. Но не был ты никогда человеком, так и доживи.

— Да что ты мне сделаешь, голодранец?! — Толеген раздражённо отмахнулся от него, нетерпеливо глядя на дверь.

В юрту заглянул встревоженный нукер.

— Хан, звал? Тут чертовщина какая-то, смотри. Светиться начал.

Толеген переводил взгляд с мерцающего голубым светом кинжала на ничего не понимающего телохранителя, потом на Гассана, потом опять на кинжал, потом сфокусировался на лице Гассана, потом на его руках, и лицо его скривилось.

— Убить! Убей его! — необычайно тонким голосом завизжал Толеген, откатываясь назад и упершись в стенку. — Уби-и-ить!

Нукер, торчавший в дверях, обнажил саблю и шагнул внутрь. Оставшиеся пять охранников тоже бегом ввалились в юрту следом за ним, мешая друг другу. Лучшего поля боя для себя Гассан даже и представить не мог.

Он, ловко перекатившись, уклоняется от сабли мордатого, вонзает когти снизу в подбородок и отрывает лицо. Второму сносит голову мощным ударом лапы. Остальные в ужасе, толпясь, вываливаются из юрты и разбегаются в разные стороны. Гассан поворачивается к Толегену. Тот, улучив момент в суматохе, подхватывает кинжал Гассана и, подскочив к нему, всаживает со всей силы в живот. Собравшаяся вокруг юрты нерешительная толпа слышит оглушающий рёв и со страхом отступает, нерешительно смотря вслед убегающей охране. Стоя вплотную, с видимым удовольствием Толеген втыкает нож снова и снова, щурясь от ослепляющего голубого света, прорывающегося через открытую дверь даже на улицу, прямо в солнечный день.

Гассан направляет ладони тыльной стороной прямо ему в лицо и напряжённо шепчет что-то прямо в открытый в крике рот. Всё в подтёках крови, искажённое странной гримасой, лицо Толегена начинает мельтешить, сначала мелко трястись, потом амплитуда возрастает, и черты лица смазываются в одно сплошное пятно. 

 

Среди толпы снаружи стоял маленький мальчик. Он испуганно прижался к ногам матери, когда из юрты внезапно начал исходить странный звук. Тоненький, почти ультразвуковой визг перешёл в хрип, потом в глухой рёв и вдруг прервался блеянием. Через мгновение из исходящей сиянием юрты выбежал баран с испачканной красным мордой и, испуганно блея, побежал в степь. Мальчик улыбнулся и звонко закричал: «Ме-е-е!» Толпа дрогнула, бросилась врассыпную, и шумный аул внезапно опустел. Следом за бараном, засовывая оружие в ножны, окутанный пульсирующим синим нимбом, тяжело вышел Гассан. Открыл чапан и потрогал раны на животе. Спотыкаясь, дошёл до коня, расстелил молитвенный коврик и опустился на колени. В очередной раз коснувшись лбом земли, он уже не смог встать, завалился набок и затих.

 

Ветер разносил вокруг оглушающее, опьяняющее запахом марево степи. Но почему-то вспомнилась та тёплая зимняя ночь, когда снежинки таяли на твоём разгорячённом лице, и ты сам таял изнутри. Ты стоял тогда посреди пустыни и, задрав голову, вглядывался в бездну. Навстречу с чудовищной скоростью неслись мириады снежинок, и казалось, что ты один во всём белом свете, ноги не чувствовали под собой ничего, и на какое-то ничтожное мгновение ты оторвался от земли. Что ты старался увидеть тогда в этом безумном хороводе? Чёрт побери, я не помню, но как же сладок был этот вкус на губах…

 

Потом Гассан почувствовал чьё-то прикосновение. Это была Кунсулу. Она стояла рядом и молча улыбалась ему. Потом надела ему на голову небольшой веночек из степных цветов, нежно потянула юного Гассана за руку, и они пошли, не оставляя следов на цветущем разнотравье.