Баночка цвета фуксии

Фрося безмолвно лежала под лампой и грела усы. Даром что было лето.

«Фрося, московская ты моя содержаночка, что ж мы ему ответим?»

 

*

 

Самое трудное — вереницы пасмурных дней.

К морозам Поля привыкла. В родном краю декабрь не проваливался всё дальше и дальше в темноту, как тут. Дни были коротки, но сияли солнцем и синевой. Выйдешь на улицу, посмотришь на горизонт — и сразу привольно, спокойно, светло. И даже твоя чёрная шубка из полимеров кажется какой-то весёлой.

В Москве декабрь — время оттепели. Чёрная шубка грустно висит в шкафу, потому что наденешь её — станет ещё грустнее: будто пуделя облили водой из ведра. Поля купила на распродаже двустороннюю нейлоновую куртку и ходила по серой плитке то красная, то бирюзовая. «Ты как будто пишешь цветным баллончиком “Счастье” на ветхом и грязном заборе» — так её аттестовала подруга Марика. Но Полю дисгармония не смущала. «Про счастье на заборе — это ведь мем? — парировала она. — Значит, кто-то как минимум посмеялся. Уже хорошо».

Многие новые знакомцы, родившиеся или жившие давно в этом городе, говорили, что пасмурность любят безоговорочно: что-то давно знакомое, обжитое, своё. У кого-то в слякоть просыпалась ностальгия по юности: лужи, смех, гаражи, кто-то даже помойку во дворе вспоминал. И, конечно, почти все вспоминали первую любовь среди вот этих помоек и гаражей.

У Поли все чувства в такую погоду засыпали. Она усиленно насыщала себя витаминами из розовой баночки «Женский комплекс», которую однажды взяла в супермаркете, перепутав ценник. Когда на кассе открылось, что цена втрое выше предполагаемой, отказываться было неловко. Но сейчас Поля радовалась, что всё вышло так. Родные витамины из баночки давно кончились, но Поле нравилось это розовое стекло, поэтому она заказывала в аптеке капсулы подешевле и, с хрустом ломая блистеры, перенаправляла капсулы в «Женский комплекс», созерцала и успокаивалась.

Когда только начинаешь рисовать — развиваешь вкус, фыркаешь на безвкусное. Когда ты в обойме десять лет — понимаешь, что вкус никому не нужен. Всем нужны радость и успокоение. И слава богу.

Она включила свет. Под абажуром — не одна из этих ужасных холодных лампочек, призванных экономить энергию и что-то там ещё беречь. С хозяйкой квартиры договорились, что Поля сверх аренды оплачивает ЖКХ, поэтому первое, что она сделала, получив в художке аванс, — это вкрутила везде нормальные, сердитые, жёлтые лампочки, тёплые по цвету и невыносимо горячие на ощупь. Кошка Фрося разделяла По́лины убеждения: ложилась аккурат под железный зелёный колпак. Есть шутка про поколение котиков, не заставшее громоздких компьютерных мониторов с плавными линиями и тёплой кремово-серой фактурой. «Школоте не понять». Теперь на смену этому поколению пришло новое, не знающее, что такое тёплый круг под настольной лампой. Так что Фрося, может, познала то, чего её современницы были лишены.

Поэтому Поля грелась от одного Фросиного вида и ожидала весеннего солнца. Заодно и ещё чего-то, незнамо чего.

 

*

 

Он появился внезапно. На втором году обучения многие группы расформировываются, потому что народу всё меньше. Из одной такой бывшей группы он и попал от другого преподавателя к Поле. До этого в По́линой группе были только дамы. В художке женский пол вообще имел сокрушительное преимущество. И это было удобно, привычно и тепло.

— Девчат, сегодня ещё чуток во фрагментах поковыряемся. — Так она обозначала обработку деталей. — Нос нам надо закончить.

— Поковыряемся, значит, в носу!

Ученицы любили её звонкий голос, простоту и умение от души хохотать над каждой шуткой. Поля вообще легко сходилась с людьми: образ, манеры, движения — всё вызывало доверие. Стройная почти до хрупкости, с мягкими чертами лица, про которые хотелось сказать «лисьи», с длинными волосами, которые она умудрялась носить распущенными и не выглядеть при этом вульгарно, потому что волосы тоненькие и совершенно прямые. Разных опознавательных знаков творческой натуры, вроде кислотных красок или железа в частях лица, она не носила: ей это было не нужно. 

Со временем она выработала в общении с ученицами уникальный код. Ученицы — женщины разных возрастов, каждая со своей жизнью, своими горестями, радостями и собственными ответами на вопрос: чего вы ждёте от обучения. Вот девчонка семнадцати лет, страдающая оттого, что прозевала детскую художественную школу — опоздала буквально на пару годков. Вот её мама, пришедшая за компанию. На их табуретках рядом с палитрами, шпателями и прочими штуками стоят два кофейных стакана, и из обоих стаканов по-хулигански торчат соломинки. Именно в этих стенах обе впервые узнали, что снег может быть розовым — на закате или рассвете, — а не только белым и голубым. Мама сказала, что хочет повесить свои работы на стену, будь то обычная драпировка в сепии на чуть тонированной желтоватой бумаге — тёплая, как та лампочка! — или этюд гуашью «Два яблока». Эти рисунки будут висеть на фоне белых девчачьих обоев, залитые лаком, закрытые пластиком, окружённые белой же рамкой, простенькой, в духе минимализма. И будут напоминать всем о том, что Валерия не только мама Наташи, не только старший научный сотрудник инженерного центра, но и сложная, интересная личность, которая умеет творить.

Вот молодая женщина-кинорежиссёр, которая пришла подсветить своё мастерство другим видом искусства. Чем больше их, этих видов, в твоём багаже, тем тоньше ты чувствуешь мир и тем лучше получается у тебя то, родное, своё. Проблемы-то всюду общие. Найти связи в цветах? Это ведь поиск органичности в фильме. Проработка деталей? Везде милое дело. А как быть, когда по канонам нужно одно, а видишь ты совершенно другое? Причём речь даже не о каком-то артхаусе. Ты просто видишь тень там, где её по правилу быть не должно. И что делать? Соврать себе? Или сделать как видишь? А вот ещё логика построения, линейная перспектива. Нужно уметь смотреть за грань куба, знать, что́ за ней. А о героях автор всегда знает больше, чем пишет… Режиссёрша не станет вешать свои рисунки на стену. Это, говорит она, всё равно что зайти в интернет и сказать: «О-о, какую киношку дают! Поглазеем!» — и погрузиться в собственную кинокартину. Бред же! А ещё говорит (без тени кокетства): как хорошо, наконец, делать то, что получается средненько. И не плеваться от изнурительных поисков, от мук творчества, а просто считать себя дилетантом с любимым хобби и не парить мозги.

Вот женщина сорока пяти лет в кризисе среднего возраста. Этим всё сказано.

А вот та, что измучена бытом, семейным счастьем, принудительным отдыхом на даче или на морях: «По выходным, ребята, я себе не принадлежу». Та, которая поняла, что если сейчас не обзаведётся каким-то личным, откровенно личным, сугубо личным делом, она просто умрёт.

Такие разные ученицы.

Поля называет их всех девчатами. Она, двадцатисемилетняя пташка, младше всех студенток в этой группе (ну кроме опоздавшей в детскую художку Наташи), обнаглела вконец. Но ведь это работает! Девчат, завтра приносим гуашь. Девчат, а кто акварелью хочет? У кого пастель, приносите, будем пробовать. Женщины, такие разные в своих мотивах и желаниях, реагируют одинаково: чувствуют себя юными. Лёгкими. Подружками-болтушками, какими только девчата и могут быть.

И тут появился Григорий.

Всё как-то поменялось от одного факта его наличия: девчачье царство девчачьим быть перестало, на занятии больше не пошутить просто так — мол, у вашего Давида лицо получилось другого оттенка, будто он масочку сделал. Уже неловко. Почему-то напоминало сюжет про лишнего человека. Который тоже рвёт ткань живой жизни одним своим существованием.

Казалось бы, что такого? Все взрослые люди. А Григорий — сама тактичность и деликатность. Но ученицы за полтора года привыкли к тому, что художка — это женский мир. Теперь почти у всех появились новые, еле уловимые интонации, жесты, настроения. Инженер Валерия, мама Наташи, что-то вспомнила, замкнулась в себе, напряглась. Режиссёрша стала ещё более нервной. Две семейные дамы иронично и с лёгкой досадой подхихикивали, чувствуя себя лет на двадцать старше ровесника — так обычно бывает. И только девчонка Наташа не изменилась. Ей раньше казалось, что общий уклад разрушает как раз она: в этом возрасте даже в самых тихих и нежных девчонках ещё много пацанского. А теперь она даже радовалась. До этого её окружали взрослые тётьки. Теперь тётьки и дядька. Хоть веселее будет.

Первое время Григорий пытался быть незаметным. Чем больше пытался, тем громче кричали стены: караул, здесь мужчина!

Со временем страсти подулеглись. Григорий в целом всем нравился, и не его вина, что ту группу расформировали. Шутки про накрашенного Антиноя вернулись; выяснилось, что Григорий даже знает слово «консилер». Делая в чате организационные объявления, Поля обращалась к группе так: «Девчата и Григорий!» А когда группа победила в общешкольном конкурсе работ, Григорий сам написал: «Девчата и Григорий! Я предлагаю это отметить».

Поля радовалась тому, что в группе настала гармония, но сама нервничать почему-то не перестала. «Как в анекдоте, — думала она, — дело не в том, что мужчина, а в том, какой у него характер». Когда она объясняла что-то, он мелко кивал на каждое слово, глядя на неё сквозь очки. Каждое слово он ловил с трепетом, и за каждым словом ей приходилось следить, чтобы не потерять доверия.

Иногда излишняя деликатность хуже грубости.

В общем, Поля прислушивалась к себе, ловила некоторое волнение и думала, что́ ей теперь с этим делать.

А однажды — в июле, спустя месяц после отмечания победы работ, — он догнал её по дороге домой. Сегодня он был не за рулём.

Она вежливо кивнула и улыбнулась.

— Что, — сказал он, — у нас минус один, да?

Накануне Юлия, женщина с кризисом среднего возраста, написала, что этот самый кризис её одолел и что она временно художку бросает. Ей написали, мол, творчество помогает выйти из кризиса. Режиссёрша ввернула, что творчество помогает выйти из одного кризиса и вляпаться в сто других, но и она пожелала Юлии возвращения. Но та затаилась.

— Видимо, — ответила Поля, — минус один пока.

— Ох уж эти кризисы. У меня, кажется, позади.

— Да, — ответила Поля. — Когда мне исполнилось двадцать пять, я тоже всем говорила, что у меня кризис среднего возраста. И ото всех за это получала.

Он засмеялся. Она подумала о том, что зря сказала про возраст. Потом одёрнула себя: нет, всё верно. Кокетливо молчат о возрасте, когда нужно, чтобы воспринимали как женщину. А Поля послала сигнал: я не женщина, не воспринимай меня так.

— Знаете, — сказал Григорий, — я хотел сделать вам комплимент по части профессии.

«Уже страшно».

— Сам я не творческий, — продолжал Григорий. — Ну вы давно знаете, это ни для кого не секрет. У меня та специальность, за которую работодатели борются меж собой. Я не специально к этому шёл, — осёкся он, явно испугавшись, что будто хвастается. — Я студентом-то был нелюдимым, собирался сидеть в уголке и инженерить по-тихому. Просто так получилось: реалии поменялись и жизнь куда-то на волне занесла.

Он помолчал и продолжил:

— В общем, не творческий я. Но у меня есть друзья в мире искусства. Разные: и актёры, и музыканты. Так вот сколько их слушаю — всё складывается в один алгоритм.

Поля усмехнулась про себя. Инженер.

— …Рассказывают они, значит, про преподавателей академизма. Так вот, с их слов, преподаватели академизма делятся на три группы. Первые — дуболомы: «Я освоил штудию благодаря железной (извините, Поля) пятой точке, больше ничего не умею, таланта нет, поэтому буду и вам скручивать руки. Шаг влево, шаг вправо — расстрел». Вторые — неуверенные: «Я пока начинашка, ничего больше не знаю, поэтому буду держаться за штудию, чтобы не оступиться. А вы освойте и, может, начнёте что-то своё». Это уже получше. И, наконец, есть такие: «Я владею и академизмом, и ещё много чем, и поэтому-то знаю, как он важен для вас, кто только учится. Я вам его передам и покажу, как он может помочь в свободном плавании». Так вот, Поля, третий тип — это вы.

— Кажется, это и правда был комплимент, — сказала Поля. — Спасибо. Из этой речи хороший тост бы получился.

— Кстати о тостах… — подловил её Григорий и на секунду замялся.

 

*

 

В августе Поля гуляла с подругой Марикой, бывшей однокурсницей из художки. Марика посвящала её в свои злоключения с подработками.

— Так, а я не рассказывала про свою карьеру актрисы? Снялась в массовке для передачи доктора Лопушинского. Знаешь, какой эффект от этой передачи? От каждого выпуска мозг у тебя на пятьдесят процентов тупеет. Именно так! А потом на свою беду я прознала, что зрителям за взаимодействие с доктором ещё доплачивают. И стала взаимодействовать. Он задаёт вопрос — ты должна правильно на него ответить. А за неверный ответ наказание: выйти на середину площадки и сделать физическое упражнение. Оздоровиться!.. Вопрос мне выпал такой: назови средство от мигреней.

— Даже не буду спрашивать, верно ли ты ответила, — сказала Поля.

— Разумеется, нет! Я сказала наобум: надо пить бульон от репчатого лука. Решила, что уж всякие травки-овощи точно в дело идут. Но нет. Лук — это от подагры. А от мигреней надо огурец приложить к задней поверхности шеи. Теперь и ты это знаешь! И не благодари.

Они проходили залитую солнцем площадку. Марика продолжала:

— Но вообще он жучара: даже если отвечают верно, начинает валить. Нет, мол, не так. То есть так-то оно, конечно, так, да не так. Воду мутит! За верные ответы у них приз — бестселлер его авторства, с автографом. Видимо, жаба давит книжки-то отдавать.

— И что с тобой сталось? За репчатый лук.

— Меня спросили заранее, какое упражнение я хотела бы выполнять. Гуманисты! Я выбрала меньшее зло: крутить обруч. И вот представь: я выхожу на сцену, в красном вечернем платье, на каблуках, мне выдают обруч, и я кручу его две минуты…

Поля, представив это, рассмеялась в голос.

— Вот-вот. Я и сама ржала, пока крутила. Старалась быть артистичной. Руками делала как на концерте и пяткой подтанцовывала. Не можешь предотвратить позор — в триумф его преврати.

— А запись-то есть? Триумфа твоего.

— Где-то гуляет по интернету. Правда, тебе проблематично будет её найти: дату выпуска я не помню, а чтобы кто-нибудь из дружочков посмотрел передачу, специально вырезал этот момент и подписал «Марика Веселовская крутит обруч за вопрос о мигрени» — шансы ничтожно малы. Так что доверься воображению.

Все разговоры, как обычно, упирались в то, что вечно не хватает денег, зарабатывать по выбранной профессии не дают и надо крутиться. Полю это не утомляло. Наоборот, как-то держало в тонусе.

— Знаешь, что особенно больно? — сказала Марика. — Чем больше ты ремесленник, тем больше у тебя денег. Хотя должно быть наоборот.

— Почему наоборот? — спросила Поля. — По-моему, всё верно. Кому-то талант, кому-то деньги.

— И ты считаешь это справедливым?

— Если смотреть с точки зрения личных обид и меркантилизма — конечно, несправедливо. Но если смотреть с такой точки, будто мы находимся далеко-далеко, ну там из космоса… — она обвела руками неровный круг, в котором бы поместился подросший медвежонок, — то это как раз справедливо. Ведь, в конце концов, талант нам тоже даётся не за какие-либо усилия, а просто так.

— Угу, никаких усилий! Прекрасно.

— Усилия мы прилагаем потом, чтобы подкрепить его. Чтобы впустую не пропадал. Так что кто-то завидует и таланту, мол, другим дано, а ему нет. А что дано — это уже само по себе счастье. Если так это всё рассматривать, то всё встанет на свои места.

— Ты идеалистка, Полина Германовна.

— Я просто изгоняю тоску.

Марика нахмурилась, тряхнула головой, словно говорила: да ну тебя, сменим тему. Но тема сменилась на очень близкую предыдущей:

— Вот если бы мой партнёр по жизни зарабатывал так, чтобы хватало на нас двоих…

— Это ты интеллигентно перефразировала «вот мужика бы найти богатого»?

— Да ну тебя, — в этот раз вслух произнесла Марика. — И заметь, я не имею в виду богатого. Пусть среднего. Но чтобы мне творить и не выбирать — прокатиться в трамвае или купить лишний батон.

Поля замолчала. Вообще-то, она считала, что художнику бы неплохо самому познавать мир, а на чужом пайке это не слишком получается. Но подруга в её удивительных приключениях познала, кажется, весь мир вдоль и поперёк. Так что каплю покоя она-то точно заслуживала.

— Слушай, — вдруг неожиданно для себя сказала Поля, — а давай я вас познакомлю.

— С кем?

Поля с Григорием так и не выбрались на свидание. Сначала она слегла с позорной для лета простудой, запретив к ней приходить, чтобы не заразился (ну и потому что пока не время). Потом Григория на неделю командировали. Но он в переписке всё спрашивал: когда? Чем дальше, тем больше Поля переживала по этому поводу. А сейчас будто ей протянули спасательный круг.

— А, с этим… — После её объяснения поняла Марика, уже наслышанная про деликатного ученика с чувством юмора.

У Поли заметно поднялось настроение.

— Что-то ты больно радостная, — Марика сделала подозрительное лицо, выпучив один глаз. — Кажется, ты пытаешься сама с чем-то там развязаться.

— А может, я просто радуюсь, что подруге помогу.

— В это я верю. Но всё равно так не радуются. Ладно, будем считать, что ты приятное с полезным совместишь. Кстати, а тебе-то он чем мешает?

— Ничем не мешает. Это и самое страшное.

 

*

 

Встретились они на той же неделе. Отправились в какой-то уже-не-паб, но ещё-не-ресторан. Чтобы и непринуждённо, и почётно.

Разговор шёл хорошо. Марика пересказывала Григорию свои приключения. Поля снова смеялась, как смеются дети при сотом просмотре любимого мультика. Неловкости никакой не было, но Поля слегка удивилась: «Спрошу потом, с чего это она выбрала такую тактику».

Сама она, чтобы уж совсем не молчать, рассказывала про свою кошку Фросю: как забрала её, ещё котёнка, из деревни, где жила сестра; как, никогда не держав дома животных, к ней привязалась, как за неё тревожится. Не рассказала лишь одного: как Фросю, чья участь в деревне была бы много грустнее, она называет московской содержанкой.

Сам Григорий разговаривал мало, больше вежливо слушал, кивал и к месту протирал очки. Правда, благодаря случаю он вырос в Полиных глазах ещё больше.

За соседним столом один дядька рассказывал другому захватывающую историю разборок с представителем конкурента. В своём рассказе он через слово добавлял одно и то же непечатное междометие. Григорий какое-то время сидел, чуть опустив голову и глядя на них исподлобья. Затем молча встал и направился к ним. Поля и Марика переглянулись.

— Куда? — с некоторой тревогой шепнула Поля.

Марика пожала плечами:

— Судя по всему, попросит не материться.

Поля уже приготовилась к худшему варианту событий, но тут Григорий вернулся и как ни в чём не бывало долил всем вина. Девчонки выдохнули. Разговор за соседним столом продолжался:

— И, соответственно, вышли мы, соответственно, с ним, соответственно, в коридор…

 

*

 

Встреча, конечно, получилась прекрасная. И тем больнее было Поле слышать от подруги её вердикт:

— Да он с тобой, а не со мной встретился.

— Странно. Ты ему вроде не мешала. Я бы почувствовала. Пусть он воспитанный. Но вибрации бы всё же были.

— Вибрации были. Но не «да когда ты уже свалишь в закат», а «спасибо, Марика Веселовская, за то, что пришла: наедине с Полиной Германовной я бы растерялся, а ты амортизировала наш контакт». Благодарочка мне была от него негласная.

— Идиотская ситуация, — вынесла свой вердикт и Поля.

— Почему ты не хочешь быть с ним?

— Потому что у меня другой путь.

— Ну у тебя и сила воли, — сказала Марика, минуты две помолчав.

— Это не сила воли. Сила воли нужна, если надо сделать что-то нарочно. А для меня это решение — не решение вовсе. Я и не принимала его. Слишком естественно всё.

Мимо них проезжал парень на маленьком попсовом мотоцикле. Из колонки, бывшей при нём, пела девица: «Ай фил элоун тунайт…» Место для второго ездока, имеющее в народе не слишком благочестивое название, действительно пустовало.

Марика протянула руку, поправила Поле прядь у виска.

— Значит, воля в тебя глубоко встроена. Ты просто не замечаешь её. Это как у меня на районе. Кто ко мне приезжает — первым делом говорит про треники. Люди в трениках начинаются прямо с метро. В подземном переходе — треники. На мосту — треники. На тротуаре вдоль шоссе, на лавочках в зелени, уже у подъезда — сплошные треники! А я — веришь, нет — в упор не вижу. Говорю: мол, мои земляки заранее прознаю́т о вашем визите и специально для вас обряжаются, чтобы имидж района у чужаков подкрепить. А потом я возвращаюсь домой, смотрю в зеркало и вижу треники на себе. Выходит, что мы их просто не замечаем. Они часть тела. А твоя воля — это часть души. Когда точно знаешь, чего тебе от жизни надо, и даже не смотришь по сторонам.

По небу пролетел белый пакет со стёршимся логотипом супермаркета. Компания школьников проводила его иронически-сентиментальными взмахами рук.

 

*

 

— Что ж мы ему ответим? — спрашивала Поля у кошки Фроси, пригревшейся под жёлтой лампой.

Фрося грелась под лампой не только в чёрном глухом декабре. Мягкий август для неё не был помехой. «Мало того что содержанка, ещё и извращенка», — говорила ей Поля.

Она обдумывала формулировку. То, что она откажет ему, очевидно было и так. Участь ему это, конечно, не облегчит. Поля здраво смотрела на положение вещей и уж точно не воображала, будто он к ней успел прикипеть и начнёт мучаться неразделённой любовью. Он просто присматривался. Но Поле доставало опыта, чтобы знать, что мужчины воспринимают отказы порой с нелепой болезненностью. Не так важно, насколько серьёзны намерения, насколько глубоки чувства. Откажешь — набор реакций один. Кто-то грубит, кто-то нервно смеётся, вразвалочку уходя прочь (вот зачем? «Хоть назло сам над ней посмеюсь», так, что ли?), а кто-то уходит в себя. Григорий, конечно, грубить и хихикать не станет. Но ей было тем тяжелей.

За окном из чьей-то машины зазвучала заставка к песне «Сектора газа» — «Гуляй, мужик». Поля удивилась самой себе — тому, что уже по псевдоклассическому проигрышу узнала песню. Подумала о том, что жители её района тоже кому-то устраивают спектакль, как Марикины земляки: только те с трениками, а эти с колхозным панком. Потом вспомнила, как когда-то давно, в двадцать лет, мечтала выбраться из безденежья, получить права, собственным трудом заработать на «жигули» — подержанные и непременно бордового цвета. И представляла: кругом все, как лохи, на иномарках, а она, Поля, на бордовом своём «жигуле». И с красным шарфиком на ветру. Позже её денежные дела заметно выправились, но «жигуль» не случился: мечта успела перестать быть мечтой. Полю тогда осенило: не нужно заниматься делом, к которому нет способностей. Нет, даже не так. И со средними способностями время тратить не стоит. Тратить его стоит на совершенствование того, что к совершенству ближе всего. Пусть это странно, пусть девять из десяти людей делают по-другому, развиваясь гармонично, подтягивая хвосты, залатывая стёртые места. И что с того, что девять из десяти? Пусть она будет десятым — кто-то же должен им быть. Она решила бить в одну точку и сейчас радовалась своему решению.

Из машины заиграло «Пора домой». Поля встала и подошла к окошку. Автомобиль был безупречно белого цвета.

Она вернулась за стол. Перед ней, кроме Фросиных богатых телес, находилась баночка цвета фуксии с витаминами.

Хватит думать о ерунде. Сосредоточься.

«Я не хочу быть как витаминки в этой баночке. В ней витаминки должны быть совсем другие. Белые, твёрдые. А сейчас там капсулы. Они даже греметь красиво не умеют. Когда-то мне было жаль выкидывать баночку, и я сделала такой финт ушами. Но сама не хочу быть не там, где должна быть. Пусть каждый займёт своё место. Я видела много девушек из художки, которые выбрали спокойную, безнервную жизнь. Это и правильно, и хорошо. Я и сама бы так сделала, если б могла. Но не могу. Я ненормальная и признаю это. И что бы ни говорили психологи, всегда буду считать себя ненормальной — так даже лучше. Тогда у меня останется здоровая картина мира. И что с того, что сама я буду в ней криво торчать? Зато в главном будто в прозрачную воду гляжу. Всё лучше, чем если приму свою жизнь как норму и окончательно погрязну в болоте. Не всегда нужно, чтобы всё вертелось вокруг тебя. Это вообще никогда не нужно.

Пусть я буду этой кривенькой деталькой, выкинутой из всего механизма за непригодностью, и буду со стороны видеть ровную, верную картину и запечатлевать её как умею. Большего мне и не надо.

Тебя отдельно запечатлею. Во всех картинах, даже безлюдно-пейзажных, будешь и ты.

Это всё, что я могу тебе предложить».

Она не записала всё это. Просто проговорила про себя. Оно не расплескается, не растеряется: спасибо учительству за хорошую память и красноречие.

Кто-то спросил её — может, голос в голове, а может, откуда-то извне, за этими четырьмя стенами:

— Что, и баночку выкинешь? Будешь хранить витамины в честном блистере? И кошку перестанешь московской содержанкой называть? Раз сама по этому пути не пошла.

— Нет, баночку я оставлю. Цвет её поднимает настроение. Необязательно аллегорию доводить до конца и подчинять себя самодельным уставам: иногда баночка — просто баночка. А Фрося на мои подколы не обижается. Она не прочь числиться содержанкой. Мы с ней разные, как и всё в этом мире. И хорошо.

Фрося завалилась на бок и замурчала, чуть не смахнув со стола «Женский комплекс»: Поля вовремя подхватила. Белая машина уехала, «Сектор газа» ещё какое-то время звучал в отдалении — всё тише и тише, пока окончательно не исчез.