(Не) всегда можно договориться

1

 

Веселье, казалось, было в самом разгаре. Об этом говорили раскрасневшиеся, в улыбках, лица, вспыхнувшие алкогольные искры в глазах, кричащая музыка, которая при всей громкости не мешала общению огромной компании одноклассников. Точнее, бывших одноклассников. На дворе — конец мая, прошло пятнадцать лет с момента, когда для нас прозвучал последний звонок. Я чувствовал себя двояко: с одной стороны, это были люди, которых я знаю более двух десятков лет, и сейчас у нас встреча выпускников, где мы вновь станем в некотором роде одной семьёй, хоть и на время, а с другой — незнакомцы примерно одного со мной возраста, выявить с которыми что-либо общее теперь сложно. И это не потому, что я в город переехал, а большинство из них остались в родном посёлке. Тут что-то другое. И тему для разговора, конечно, найти совсем не тяжело, и она банальна — воспоминания о прошедшем. Если немного соригинальничать, то можно даже спросить, как дела и где работает собеседник сейчас. А ещё? Да и всё. Так я думал, попивая пиво, но сидящий справа от меня Мади опроверг это:

— Про Ткача слышал?

— А что с ним? Кстати, звали его?

— Не звали. Он умер, погиб, — Мади застыл и смотрел мне в глаза, ожидая реакции.

— Хреново, — отозвался я, видимо, не удовлетворив одноклассника такой односложной оценкой события. — А что случилось?

— На работе несчастный случай, говорят. Вот несколько недель назад произошло, а я его как раз видел перед этим, рядом с его работой, на СТО, мы там рядом тоже. Он же сварщиком был, и там у них в боксе взорвался газовый баллон.

— А как так, из-за чего?

— Да хрен его знает. Сказали, что технику безопасности на соблюдали.

— Ну да, часто так и бывает. А у него семья была, да?

— Ну он с женой разошёлся, дочка с ней осталась. А общались или нет, не знаю. Но я когда его видел, он вроде в нормальном виде был, а то одно время бухал сильно. А тут вот вроде и не опухший, подтянутый. Ещё смеялся, когда я у него спросил, он ткач или сварщик, — Мади улыбнулся собственной шутке и на том разговор о погибшем однокласснике у нас завершился.

Хотя потом в моих мыслях образ Ткача, каким он был в школьные годы и каким он стал после, будучи взрослым, возникал у меня ещё не раз. 

Ткач — это, конечно же, прозвище, производное от фамилии Ткачук. Звали его Артёмом, но по имени к нему обращались, наверное, только учителя. Ещё в тот вечер, посреди веселья ностальгирующих по школьному времени, я вспомнил его второе прозвище, Пучин — это уже от «пучеглазого» (глаза у него были и вправду немного навыкате). Мы учились в одном классе, но потом, после окончания девятого, он ушёл в училище и, как мне кажется, без капли сожаления и печали расставания с одноклассниками, а наоборот, даже с некоторым облегчением. Всё дело в том, что Ткач был одним из тех, кого постоянно задирают. Постоянно — это не значит, что ежедневно, но довольно часто и регулярно. Этим, как сейчас говорят «буллингом», занимались не все, и к счастью, я никогда не был его обидчиком (на моей совести только пара «поджопников», да и то, кажется, не сильных и беззлобных, если это вообще возможно). Но были и те, чьё настроение напрямую влияло на состояние и участь Ткача: компашка задир и главных заводил, тех, кто был физически сильнее остальных (так уж сложилось, что в школах ученики выживают по законам джунглей) и могли себе позволить многое в отношении слабых и не умевших постоять за себя ребят. Я, как уже сказал, не относился к этим задирам и заводилам, но надо мной никто не измывался. И хоть я, как раньше, так и сейчас, был далеко не атлетического телосложения, но всегда мог договориться, что называется, и с богом, и с чёртом, благодаря какой-то врождённой изворотливости или смекалке, называйте как угодно, но факт остаётся фактом, и мои школьные годы  тому подтверждение. А ведь с некоторыми вытворяли такое… Например, однажды, классе в восьмом это было, Ткача подняли вместе со стулом, на котором он сидел, и чуть было не вытряхнули из окна второго этажа. Спас его то ли вошедший вовремя в класс учитель, то ли проблеск разума у неандертальцев в школьной форме. И такие случаи воспринимались как нечто само собой разумеющееся: вот Ткач и вот издевательства — обычное дело. А о том, что иногда это бывало очень опасно, никто и не задумывался, не говоря уже о том, чтобы попробовать посочувствовать жертве измывательств и представить, сколько обиды у него скопилось внутри.

Тем временем встреча выпускников продолжалась, люди из прошлого приходили и уходили, будто некий конвейер придвигал к столу их лица, знакомые давно, но уже едва узнаваемые. Перебрасываясь ничего не значащими и ни к чему не обязывающими фразами, я провёл  вечер, заливая пивом пробелы в диалогах, а иногда и пропуская вовсе мимо ушей то, что мне говорили. Через несколько часов такого времяпрепровождения я засобирался, несмотря на то что мероприятие ещё не подошло к концу и весёлые истории из прошлого не закончились. Но мне предстояло ещё ехать домой, а ночью в город не всегда находятся желающие подвезти, и тут даже Uber бессилен.

Вернулся около полуночи. Жена уже спала, и я решил лечь отдельно, в зале, чтобы не «заполнить» перегаром всю комнату — она этого не любит. Перед тем, как я вырубился, мне вспоминались сцены школьных лет, размытые и бессвязные картинки. И Ткач был там тоже, невзрачный мальчишка с взъерошенными волосами, глядящий тусклыми глазами навыкате и всегда находящийся где-то с краю, в углу, в тени…

 

2

Проснулся как в рекламе — от аромата кофе, который исходил из кухни. Немного полежав и отметив, что вполне неплохо себя чувствую и голова совсем не болит, я поднялся с дивана и последовал к источнику вкусного запаха, пробудившего желание испить прекрасного утреннего напитка.

— Доброе утро, — осторожно, чтобы не напугать внезапным нарушением тишины, сказал я.

— Доброе утро, мой помятый красавчик, — с доброй издёвкой ответила она, и я чмокнул её в губы.

— Кофе ещё есть?

— Конечно, налью сейчас, с молоком или без?

— Да я сам. — Я прошёл к турке со свежесваренным кофе, уже немного остывшим, но мне так даже больше нравится, когда напиток не обжигает.

— Ну как посидели вчера? Я не слышала, как ты вернулся, спала.

— Посидели неплохо. Знаешь, я их всех не видел уже года четыре, а то и все пять. И как будто за это время все только и делают, что пытаются изменить свою внешность всеми возможными способами: толстеют, худеют, седеют, перекрашиваются, пухнут, сдуваются, иссыхают…

Я бы продолжал дальше, но жена меня перебила:

— Это называется старение. Или взросление. Или развитие. Или деградация. Или… много названий, и ты, кстати, не думай, что ты остался тем юношей, каким был в школе.

— Ну это — конечно. Я и не думаю, что я не подвергся изменениям, вот седина у меня, — я провёл по левому виску указательным пальцем, — но как-то всё иначе стало. Ведь раньше будто на одной волне были и с пацанами, и с девчонками, а сейчас всё другое. Знаешь, как будто мы в подростковом сериале раньше вместе снимались, а потом, когда стали старше, нам предложили всем роли в других сериалах, разных, и каждый вжился в новое амплуа. Кто-то агент Малдер теперь, а кто-то персонаж из «Сватов»… А потом снова все встретились — да уж не те ребятишки.

— И ты, наверное… ой, нет, ты, конечно же, Малдер? — Она улыбнулась и подмигнула, а потом продолжила серьёзно: — Всё так и есть же: раньше вы в одной школе учились, за пределами которой особенно-то и не было каких-то дел. А сейчас у всех свои семьи, свои обязанности, свои миры, вселенные.

— Ну ты загнула, зоопарк всё тот же ведь снаружи, и решётки те же на окнах.

— Это ты загнул куда-то не туда, а я тебе говорю…

Она не договорила, так как мы услышали телефонный звонок.

— Сейчас, — сказал я и направился обратно в зал, где оставил мобильник.

Звонил Мади, наверное, хотел узнать, насколько сильно у меня проявился похмельный синдром. Вот же удивится он и позавидует, когда узнает, что я «огурцом». Но удивляться суждено было мне.

— Алло.

— Салам, как дела? Как самочувствие?

— Салам, Мади, всё нормально, чувствую себя прекрасно. Ты как? Головушка болит?

— Слегка. Но я тебе звоню вот почему: Стас умер.

— Ох, ни хрена себе. Он же был вчера, и всё нормально было. Что произошло?

— Да, он до последнего был. Рядом с домом у себя во дворе упал, головой ударился. На крыльце утром нашли.

— А как так? Плохо стало?

— Ну, как мне жена его сказала, он домой пришёл, оказывается, и ещё дома «чекушку» раздавил — это она уже поняла позже: в холодильнике раньше стояла бутылка. Потом лёг спать в другой комнате — жена слышала храп его спросонья. А потом посреди ночи, видимо, вышел на улицу то ли проблеваться, то ли покурить, и по ходу заштормило или что, и упал. В общем, вот так.

Я вспомнил, где жил Стас — это старый домишко, принадлежавший его родителям и доставшийся ему после их переезда в Германию вместе с сестрой Стаса, которая вышла замуж за какого-то крутого немца. В доме том, когда мы были ещё детьми, постоянно велись ремонтные работы: то крышу перекрывали, то двор заливали бетоном. Неизменными были только ржавеющие красно-рыжие ворота и бетонное крылечко прямо перед входной дверью. Видимо, там он и упал. Я представил распростёртое тело, почему-то лицом вниз: его вьющиеся тёмно-русые волосы и начавшая уже лысеть макушка, а вокруг тела — чёрная лужа крови.

— Блин, как же так-то? А когда похороны?

Теперь Мади, наверное, был удовлетворён моей реакцией, почему-то подумалось мне.

— Похороны послезавтра с утра, часов в девять приезжай, если можешь, потом поминальный обед. Сегодня вызвали полицию, врачей, всякие там формальности. Потом на третий день хоронят, по традициям так у них.

— Понял, буду, наверное. А ты откуда всё узнал?

— Мне Оля, жена его, позвонила, как нашла его. Он же у меня с Толяном работал последние несколько лет, мебель собирали, вот она и позвонила, больше, говорит, не знала, к кому обратиться. Да и понятно: близких вроде родственников нет у них тут, да и в таком состоянии мозги не особо соображают же. Хорошо, ещё дети спали.

— А у них двое, да?

— Да, два пацана. Ну там старший от первого брака жены, второй уже общий, так сказать. Ладно, мне пора, ещё надо заведение на поминки забить и с ритуальщиками помочь. Увидимся послезавтра.

— Подожди, может, помочь чем надо?

— Да нет, потом семье его, если возможность есть, лучше помоги.

— Да это само собой.

— Ладно, давай, пока.

— Пока. — Я бросил телефон на диван, немного постоял посреди зала и вернулся на кухню.

Я молча сел за стол, отпил кофе из кружки — он уже совсем остыл — потом, посмотрев на жену, увидел вопрос в её взгляде и ответил на него:

— Прикинь, Стас умер. Вчера его только видели все, он был тоже на встрече, а сейчас вот Мади позвонил, сказал, что он умер.

— Стас… Это тот, который у вас спортсменом был, футболистом вроде.

— Ну да, играл за школу и за район. Потом, после школы, правда, его спортивная карьера не продолжилась.

— А что случилось? Бедная семья.

— Вроде упал, головой ударился о крыльцо. Похороны послезавтра, надо поехать.

— Конечно, езжай, — она вздохнула и повторила: — Бедная семья…

Мы ещё о чём-то поговорили, но новость о смерти одноклассника уже не позволила вернуть разговор в прежнее русло и к той же непринуждённости, а день стал будто тусклее на пару тонов.

 

3

 

Во вторник, благополучно отпросившись на весь день с работы, я автобусом поехал в родные края, удивляясь, как же всё-таки с каждым годом усиливается плотность транспортного потока: что в сторону города, что обратно — и так в любое время, хотя, конечно, особенно это заметно утром и вечером. Пытаясь отвлечь себя от тревоги, что опоздаю (мрачная ирония: боязнь опоздать на похороны ровесника и не попасть на кладбище), вспоминал школьные времена, неотвратимо «приходя» сначала на футбольное поле, где Стас, виртуозно обводя оппонентов, вызывает восторг у всех своими финтами и забивает гол, а затем в кабинет НВП, где (тут воспоминание, ещё вчера казавшееся не особенно чётким, приобретает ясность) Стас и его закадычный друг, громила Толян (как выяснилось, они и по сей день дружили и вместе даже работали) поднимают стул, на котором, вцепившись руками в сиденье и боясь пошевелиться, дрожащим голосом протестует Ткач, и несут его к открытому окну. И всё это сопровождается шумом и галдежом: кто-то смеётся, кто-то кричит (девчонки), что так нельзя, а кто-то даже поёт, «подбарабанивая» ладонями по парте. Мы с Мади в то время, как стул с Ткачом уже балансирует на подоконнике, выглядываем за дверь и видим направляющегося к нам Рашида Сулеймановича, нашего энвэпэшника.

— Шиц! Идут! — кричит Мади, и стул с Ткачом опрокидывается с подоконника назад, в кабинет, сопровождаясь грохотом, стоном упавшего и смехом задир. 

Когда учитель вошёл в кабинет, все уже немного успокоились и как будто сидели за партами, хотя стул с Ткачом, потиравшим спину и затылок, всё ещё были на полу. Рашид Сулейманович не обратил на это внимания. Насколько я помню, он вообще мало на что обращал внимание, да и частенько отсутствовал большую часть времени своих уроков, поэтому НВП был у многих любимой дисциплиной, где самой дисциплины как таковой не было вовсе.

Похороны, несмотря на странность такой формулировки, прошли обычно. И имея некоторый опыт посещения подобных грустных мероприятий, я заметил, что мало что запоминаю из происходящего. Как будто всё делается автоматически. Вот я приехал, зашёл домой, в комнату, где стоял гроб с усопшим, а вокруг сидели на табуретках и просто стояли люди, некоторые из них держали свечки. Привстав на цыпочки, я взглянул на Стаса и всё, что смог отметить и вспомнить, выйдя из помещения, — это пожелтевший цвет кожи и венчик на лбу. А ещё возникло впечатление, как будто он спит. Я чувствовал общую подавленность, тяжесть атмосферы давила на меня, но через несколько минут как будто влился в эфир скорби и трагедии, стал частью всего этого — даже стало немного легче. Нет, мне действительно было жаль, что такой молодой (мой ровесник, что больше всего поражает и пугает) человек умер, не успев ещё столько всего сделать, хоть я и не знал, были ли какие-то у него планы вообще. Но все эти ощущения были настолько проанализированы мной вдоль и поперёк, что казались обыденными и словно притупились. Мне было жаль и то, как Стас распорядился своей жизнью: из многообещающего спортсмена он превратился чуть ли не в забулдыгу, но это был его выбор, и я решил, что не мне судить.

После того как гроб был опущен в землю, присутствующие бросили по горсти земли, и могильщики принялись за работу, я отошёл в сторону и огляделся. Кладбище было достаточно старым, и места для новых захоронений почти не осталось, лишь небольшой участок южнее могилы Стаса не был использован по назначению, определённому местным управлением много лет назад. Я отошёл ещё немного в сторону и решил пройтись. Непривычная тишина действовала  умиротворяюще. Когда слышу словосочетание «царство мёртвых», мне представляется не мрачное подземелье или кромешная тьма, пронзаемая стрелами молний и раскатами грома, нет, я вижу вот такое кладбище, огромное, почти необъятное, по центру разрезаемое дорогой для транспорта, а уже от этой дороги, как трещины, расходятся тропинки между бесчисленными оградками разных размеров и конфигураций. Безмолвие, словно таящее в себе какие-то загадки, очень тревожит своей непоколебимостью и постоянством, его лишь иногда нарушают редкие звуки, приносящиеся откуда-то издали, как весточка из мира живых, призывающая вернуться. И чувствуется одновременно и облегчение, и странная, необъяснимая грусть.

Взгляд медленно плыл по оградкам и камням, позволяя успевать прочесть имена покоящихся в земле людей. Все эти люди умерли относительно недавно. Подумать только, ведь ещё год назад наверняка многие из них проживали день за днём, как все: просыпались, завтракали или нет, шли на работу или на её поиски, ели, пили, над чем-то смеялись или огорчались, даже не подозревая, что стоят у черты и вот-вот её переступят. Может, уже завтра, а может, через полгода. Глаза остановились на невысоком, плоском сером камне: овальное фото со знакомым лицом — это был слегка изменившийся, постаревший, даже будто высохший — другого слова не могу подобрать, — но всё тот же мальчишка с немного выдающейся вперёд нижней челюстью, поджатыми губами и выпученными то ли в удивлении, то ли в испуге глазами.  Под фото — годы жизни, а ещё ниже, более крупным шрифтом, выбито «Ткачук Артём Алексеевич». Вот это да, а я ведь мог и догадаться, что Ткач похоронен где-то неподалёку, он же тоже недавно умер. Вот так жизнь нас всех раскидывает, сортирует, направляет по разным дорогам-судьбам, разделяет годами, долго и старательно, а затем смерть почти одномоментно всё уравнивает и прячет в землю. Были друзьями люди или врагами или вовсе не были знакомы — всё одно.

Я вздрогнул от неожиданности, услышав за спиной чьи-то шаги. Это был Мади:

— Теперь совсем рядом они, два «товарища», да? Знаешь, при встрече, уже после школы, Ткач всегда старался уйти, сделав вид, что не узнал или не заметил меня. Так же он вёл себя, когда где-то неподалёку видел Стаса… Да и Толяна тоже. У нас же рядом всё: его бокс и наш цех. Но он всегда пытался быть незамеченным, и как будто ему было жаль даже одного слова приветствия на нас потратить. Наверное, школьные обиды всё-таки так и остались у него. Вот мы дураки были… А Стас, кстати, не обращал внимания даже на него. Поздоровается — хорошо, ну а нет — так нет. Каких-то таких мыслей издеваться над ним, даже подшутить, не возникало. Разве что иногда… Что-то погода портится, — Мади вздохнул. — Ладно, поедем.

— Да, давай поедем, мне ещё надо успеть на работу заскочить. — Не знаю зачем, но я соврал, чтобы поскорее уехать из посёлка в город, домой.

Уходя, я бросил последний взгляд на фото, и мне показалось, будто выпуклые глазницы немного сузились, а тонкая линия поджатых губ удлинилась в подобии улыбки. Но через секунду всё прошло, и я подумал, что, наверное, свет изменился, вот и привиделось такое — погода действительно портилась и на небо как-то быстро набежали тучи.

На меня вдруг накатила усталость, и я решил не оставаться на обед и попросил Мади довезти меня до остановки, сказав, что написали с работы и срочно вызывают. По пути немного поговорили о Стасе и обо всех. Как выяснилось (почему-то на вечере встречи выпускников мы это с Мади не обсуждали), Мади организовал небольшое производство, компанию по изготовлению мебели, а Стас и Толян, друзья с первого класса, работали сборщиками. Работали весело, не без выпивки и не без перебоев, конечно, но каких-либо скандалов не было — всё шло неплохо, и даже хорошо. В число сотрудников входили ещё доставщики, они же грузчики, пара распильщиков, ну и сам Мади — директор и по совместительству бухгалтер и снабженец. Цех находился в одном районе с боксами СТО, где работал Ткач, поэтому они время от времени пересекались, и тогда же Мади замечал, как тот старается избегать любых встреч и контактов.

Доехав до остановки, я поблагодарил Мади и направился к уже стоящим на конечной автобусам. Днём загруженность дороги была не такая большая, как с утра, и я менее чем за час добрался до черты города, оттуда уже на такси — до дома. Будничная тишина квартиры отличается от кладбищенской — это безусловно: она уютнее, роднее, и ты знаешь, что в ней нет скрытой угрозы, которую тревожно ощущаешь на кладбище. Да и вообще, что за глупость такая: сравнивать свой дом и кладбище? Неприемлемо. Я прилёг отдохнуть после поездки, измотавшей меня больше, чем ожидал, и уснул.

 

4

 

Последовавшие дни закрутили меня в сумасшедшем водовороте дел: нарисовались вдруг давно уже забытые заказчики из другого города с серьёзными намерениями заключить сделку, и так как в предыдущий раз работал с ними я, руководство «повесило» всё на меня снова и предупредило, что надо бы готовиться к поездке в другой конец страны в случае успешных предварительных переговоров. Всю неделю я в поте лица работал: был занят разработкой стратегии и составлением коммерческого предложения со всеми приложениями, технической составляющей (работа с инженерами — это отдельная мука для меня), пытаясь учесть все нюансы. Где-то между или во время этого звонил Мади, но я не отвечал на звонки, так как мне было совсем не до праздных разговоров, ведь даже в выходные я «допиливал» проект.

Прошла неделя с похорон Стаса, и если бы я о них вспомнил, то мне бы казалось, что всё происходило в далёком прошлом — настолько я погрузился в работу. Но оно того стоило: заказчики остались довольны, и нас ожидал следующий этап переговоров — уже на месте, лицом к лицу и с последующим подписанием документов, как мы надеялись. Билеты куплены (в последний момент сам генеральный директор решил полететь со мной, для дополнительной поддержки, как он сказал, но как я понял, он просто хотел всё проконтролировать и, в случае успеха, в котором, к слову, я был уверен почти на все сто процентов, стать главным триумфатором). Выдохнув и более или менее придя в себя, я не торопясь занимался сбором вещей для командировки, спрашивая у супруги, где лежит та или иная вещь. Зазвонил телефон — Мади, вот теперь я могу ответить.

— Алло, здорово, Мади. Как дела?

— Здорово-здорово. Ну… так…

По первым же словам и тону я понял, что он нетрезв, а по следующим — что пьян в стельку, хотя язык у него почти не заплетался.

— Ты чего это посреди недели решил устроить себе пятницу?

— Да нет. Я тебе звонил, ты что-то не отвечал… — Он умолк, как будто подбирая слова, чтобы выразить своё недовольство, но потом просто повторил, будто с сожалением: — Ты что-то не отвечал…

— Да, извини, куча работы — новый проект. Нужно было сделать много и в кратчайшие сроки. Завтра вот улетаю. Надеюсь, у тебя не что-то срочное было?

— Да нет. Ну как… уже не срочное было. Толян умер, я вот звонил тебе сказать. И сейчас тоже. — Повисла тишина, но я услышал, как на другом конце линии он делал глотки, что он и подтвердил: — Я вот решил вискарика пригубить. Да что-то увлёкся, третий день уж так.

— А что случилось? — Вот теперь я был действительно ошарашен — это ведь уже вторая смерть за такой краткий срок, а точнее, третья, если считать Ткача, но в тот момент я не вспомнил о нём.

— На работе, там считали, двигали листы эти, ЛДСП, и вот на него прям упали они, много. Как-то он так упал ещё, голову разбил, да и листы сверху ещё. Никто не успел ничего. «Скорая» приехала, а он уже всё… — Снова тишина, в которой раздались странные звуки, но я понял, что он сделал несколько глотков из бутылки.

— Да охренеть, что же это такое? Ты сам как?

— Да я так, не очень. Это же у меня в цеху: приехали менты, всякие там службы, всё опечатали, проверки назначили. Теперь ещё и посадить могут, а пока прикрыли просто производство, не работаем. — Он сделал паузу и продолжил: — А я бухаю. Вот как Толяна похоронили, с тех пор. Я ещё перед этим успел все показания дать, бумажки там им все, разрешения, сидят теперь думают, до чего бы докопаться. Или помиловать. Казнить или помиловать, да?

— Так свидетели же были наверняка, что это несчастный случай, могут же подтвердить? — Я говорил это как-то автоматически, сам размышляя над тем, что если бы не ответил на звонок, то ничего бы этого не знал и дальше спокойно бы готовился к командировке.

— Ну что свидетели, они свою работу делают. — Он закашлялся. — Тем более там теперь насчёт техники безопасности, условий работы стали проверять, а это такое дело — до чего угодно можно…

— Но ты-то сам возьми себя в руки, надо тебе всё же тормознуться, проспаться, — я решил перевести разговор в другое русло, чтобы поскорее его завершить. — В таком состоянии проблемы не решить, сам ведь понимаешь, а надо же сохранить бизнес, открыться снова.

— Да какой там бизнес! Толян умер… Мы со Стасом и с ним же со школы, ты что, забыл? Хоть последние годы они ко мне как к начальнику больше, да и я тоже отдалился, но мы же не чужие совсем, мы же друзьями были… — Молчание, глоток. — Вот я тут многое вспоминал: как в школе там мы… это… дискотеки, а ещё футбол. А ещё как над Ткачом издевались. Ты помнишь?

— Да помню, конечно.

В комнату вошла жена и вопросительно посмотрела на меня, но я только пожал плечами, и она вышла.

— Так вот помнишь, как его в окно чуть не швырнули? Со стулом? — Он засмеялся, а потом резко умолк и уже почти трезвым голосом продолжил: — Это же Стас и Толян его подняли. Это же они его чуть не выбросили. А вот теперь они оба мертвы. И Ткач перед этим умер. Знаешь, он мне уже два раза приснился и в одном сне сказал, что это его месть, что он умер и заберёт с собой всех, кого захочет. Что теперь у него сила и дух есть, а раньше не было. А раньше, помнишь? Он же ссыкло был и вообще ничего не мог в ответ сказать, когда над ним издевались… Как только ни обращались с ним: унижали, оскорбляли, били. А вот теперь он смеётся и говорит, что он сильный. И забрал своей силой Стаса и Толяна на тот свет, к себе. Ты подумай.

— Нет, это уже ерунда какая-то, ты что-то в мистику ударился. Какая месть? Совпадения такие просто.

— Совпадения? Не знаю… Нужно быть осторожнее нам, всем нам… — Несколько секунд мы молчали. — А помнишь ещё что?

— Что?

— Зимой. Толян обмотал клеёнкой Ткача и с горки его спустил. В помойку прям. Ты помнишь же? 

И я вспомнил: Толян действительно как-то так ловко для своей комплекции обмотал мелкого Ткача клеёнкой, ещё и скотчем переклеил, чтобы тот не смог с себя снять свой «скафандр». И толкнул. Точнее, всё было немного иначе, и вся опасность «невинной забавы» была в том, что горка находилась рядом с огромной ямой, куда бросали отходы и всяческий хлам, вплоть до строительного мусора, и стенки, как и дно этой ямы, были просто испещрены торчащими прутами арматуры, кусками ржавого железа, усыпаны битым стеклом. Колея горки вела не в яму, конечно, но пролегала рядом, и, чтобы избежать падения, необходимо было определённым образом повернуться, изменив свою траекторию. Но обмотанный клеёнкой Ткач не имел такой возможности и был беспомощен. Толян стал его толкать, собравшиеся пацаны рядом выкрикивали какие-то оскорбления в адрес жертвы и подбадривали Толяна. Через несколько мгновений Ткач упал, но каким-то образом, не соскользнув вниз по наклонной вслед за своей шапкой, встал на карачки, лицом к спуску, как будто приготовился к старту, но это было далеко не так, конечно. Он обернулся: слёзы в глазах и трясущаяся нижняя губа, выпученные глаза, смотрящие снизу вверх. Напоминая побитого пса, он должен был вызвать жалость. Но не у нас. Ведь дети не знают жалости, и это был как раз тот возраст, когда мозгов хватает только нахулиганить, а подумать о последствиях — нет. Если бы, наверное, мимо пролетела бабочка, то дуновение от взмаха её крыла нарушило бы равновесие Ткача — таким шатким было положение. Но ведь это была зима, какие там бабочки? Тем более рядом несколько пацанов, всегда готовых отвесить «поджопник» слабому — что и произошло. Кто-то дал пинка по пятой точке Ткача, и тот покатился вниз, без возможности каким-либо образом повлиять на свою судьбу. А судьба, кстати, тогда оказалась гораздо милостивее, чем свора подростков, и спасла Ткача от серьёзных ранений, а то и смерти, но страху он натерпелся больше чем достаточно. На самом краю ямы он зацепился курткой за торчащий штырь и повис. Были ли у него какие-то раны, никто не заметил, ведь все гоготали, увидев, как на его бежевых, уже и так испачканных штанах, вдобавок появилось мокрое пятно, что и завершило картину — идеальное унижение, абсолютно неподвластное пониманию и логическому объяснению. Какие были причины и мотивы, чтобы так издеваться над человеком? Да никаких, если хорошенько поразмыслить. То, как Ткач потом выберется оттуда, обидчиков не беспокоило — вдоволь насмеявшись, его просто оставили дальше висеть. Но он всё же как-то потом ухитрился вылезти наверх, потому что пришёл в школу на следующий день.

— Я помню. — В горле пересохло и голос мой немного охрип. — Но к чему это? Глупые детские шалости.

— Да, шалости. Да вот только иногда такие шалости приводят к серьёзным последствиям.

— Но в тот раз всё обошлось.

— А ты уверен? — Было слышно, что он улыбается, но веселья в голосе не было. — Мне смешно, но я не шучу. Ведь теперь его обидчики умирают. И кто знает, на кого он обижался ещё и что носил за пазухой всё это время, всю свою жизнь, А может, я следующий? Или кто-то из наших? Или ты?

— Да брось ты, чушь какая-то. — По коже пробежали мурашки, и я дёрнул плечами, будто стряхивая настоящих букашек. — Дружище, надо тебе всё-таки перестать бухать сейчас и отоспаться. Давай поступим так: ты приди в себя, а я заеду к тебе через несколько дней, после командировки, договорились? Вместе посидим, подумаем, что да как дальше делать с цехом, полицией, инспекцией и кем там ещё. Всегда же можно договориться.

— Так думаешь?

— Я знаю, Мади. — Я прочистил горло и, стараясь максимально придать своему голосу уверенные интонации, повторил: — Всегда можно договориться.

Он ответил после недолгого молчания:

— Хорошо.

— Вот и хорошо. Я тебе наберу, как вернусь. — Я неслышно выдохнул, ощутив себя переговорщиком с террористами, удачно завершившим диалог. Мы попрощались, и я с облегчением выключил телефон, продолжив заниматься сборами в дорогу.

 

5

 

Я поднимался по крутой лестнице, из-под ног взметалась пыль при каждом шаге — откуда-то я знал, что тут так всегда, даже если нанять людей, которые бы круглосуточно подметали ступени. Большое здание бизнес-центра, облицованное под кирпич, напоминало чем-то университет, которому я отдал шесть лет своей жизни в обмен на корочку диплома. Ради этого я и покинул после школы родной посёлок, возвращаясь только на каникулы. То были времена, когда казалось, что школьные друзья всегда будут рядом, мы никогда не изменимся, будем всё теми же весёлыми и неунывающими пацанами с ветром в голове и шилом в одном месте. Но время показало, что ничто не длится вечно, и постепенно для меня такое отношение к жизни, те принципы, взгляды, да и в целом вся та жизнь, сошли на нет, и я сегодняшний вряд ли нашёл бы что-то общее с самим собой того времени.

Сейчас передо мной стояла задача взобраться по этой лестнице и пройти через парадный вход, и уже внутри я буду принимать важные решения, которые станут предтечей больших перемен. Во мне бушевало волнение, оно стучало тяжеленной кувалдой в груди немного мимо ритма сердца, а иногда опускалось ниже, в живот, рассыпалось и падало режущими камнями, в итоге заставляя всё замирать внутри. Но внешне этого не было заметно. Я поднимался уверенно, пытаясь выражать всем своим видом целеустремлённость и сознание собственной значимости. Дверь автоматически открылась, и я вошёл, погрузившись в сумрак, почти такой же пыльный, как лестница, приведшая меня сюда. Сделав несколько шагов, я остановился и огляделся. Неужели те, кто организовывал встречу, не могли найти более подходящее место, где дела с освещением обстояли бы хоть немного лучше? Достаточно странно было и то, что никаких вывесок и надписей не было в вестибюле, как и привычного в таких местах ресепшена. Только мрак и вязкая пустота, бросившая меня сначала в озноб, а затем заставившая вспотеть, и вовсе не оттого, что в помещении потеплело.

Решив сначала позвонить, я полез в карман, но не обнаружил мобильника и, не успев вытащить руки из кармана, почувствовал удар в спину, несильный — как будто кто-то просто толкнул меня. Обернувшись, я увидел фигуру человека: невысокий, сутулый, лица разглядеть не смог. Всё происходило в полнейшей тишине, и я не смел её нарушить, но этого не потребовалось, так как спустя несколько секунд фигура проскрежетала ломающимся подростковым голосом:

— Может, договоримся? — Это сложно объяснить, но слова доносились откуда-то из центра фигуры.

— Что? Вы кто?

— Ну, давай попробуем договориться? Не выбрасывай меня из окна, пожалуйста, — с деланой просительной интонацией, сквозящей издёвкой, проскрипела фигура.

— Какого окна? — Задав этот вопрос, я про себя уже понял, о каком окне идёт речь и кто передо мной.

— Второго этажа, —  ответила фигура. — Это же высоко, я разобьюсь!

— Ткач? Артём?

— Ага, Ткач, Артём, Пучин, — довольствуясь внушённой мне тревогой, фигура двинулась в сторону и протянула руку к стене.

В помещении было всё так же темно, и я видел только очертания как фигуры, так и того, к чему он потянулся. От стены отделилась какая-то продолговатая тень, будто верёвка, один конец которой был в руке у Ткача (а я уже не сомневался, что это он, как бы это не было невероятно), а второй привязан где-то у основания стены. Внезапно конец верёвки в руке вспыхнул, и я понял, что у стены стоит сварочный аппарат, от него отходит кабель, а в руке у Ткача — электрододержатель, грозно вспыхивающий и вызывающий первобытный страх.

— Ну, давай договоримся, а? — хныкая скрипел он и приближался ко мне, когда я не мог пошевелиться. — Давай договоримся. Давай договоримся. Не выбрасывай меня. Давай договоримся. — Он был всё ближе, а я, пытаясь закрыть глаза, никак не мог этого сделать. Летели искры, текли слёзы, всё заполнил яркий белый свет и его голос: — ДАВАЙ ДОГОВОРИМСЯ! ДАВАЙ ДОГОВОРИМСЯ! ДАВАЙ…

Дёрнувшись и больно ударившись ногой о стену, я сквозь рассеивающийся кошмар слышал мелодию будильника, и не мог понять, где нахожусь. Это определённо не моя квартира. Немного позже пришло осознание — я в гостинице, в другом городе, вдали от дома. Раннее утро. Сегодня важная встреча с заказчиками. А всё, что было до этого, — дурной сон. 

 

6

 

Как нас предупредили, встреча будет проходить в офисе заказчиков, и я почему-то немного удивился, что здание бизнес-центра, к которому мы подъехали в назначенное время, не было отделано под кирпичную кладку — впечатления, оставленные ночным кошмаром, пока не выветрились из памяти, и наверное, ещё не скоро оставят меня. Но в какой-то момент, когда мы уже были внутри ярко освещённого и изобилующего деталями современного интерьера здания, я отложил свои переживания в сторону и настроился на рабочий лад.

Всё оказалось легче, чем мы думали, и через час необременительных переговоров, больше похожих на светскую беседу, без обсуждения каких-либо подробностей (спасибо тщательно проработанному мною и инженерами проекту), мы вышли с подписанным договором. Шеф в приподнятом настроении предложил отметить за обедом это событие, и я был не против. В компании я работал уже почти пять лет, и его общество уже не доставляло какого-либо стеснения, как это было в первые годы, когда ещё не совсем понимаешь, какие границы во время общения можно нарушить, а какие нет. Сейчас я имел чёткое представление, о чём можно говорить с этим человеком, а какие темы лучше опустить.

Плотный обед из сочного стейка и картофеля по-деревенски и три бокала пива сделали своё дело на отлично — состояние улучшилось до уровня «я король мира». Ещё сидя в ресторане, мы сделали звонок в офис, обрадовали коллег и получили подтверждение, что наши билеты обратно обменяли на завтра. Шеф решил прогуляться по городу, а я отправился в номер: решил отдохнуть, хотя усталости почти не чувствовал. Но, придя в номер, я лёг и сразу уснул — наверное, всё-таки пиво подействовало на меня так усыпляюще.

 

7

 

Кошмаров больше не было, не снилось вообще ничего, но пробуждение оказалось тяжёлым: я чувствовал себя старым проржавевшим судном, которое поднимают сквозь толщи тёмных вод с самого дна бесконечно глубокого океана. И поднимал меня не какой-нибудь корабль-спасатель огромных мощностей, а мобильник при помощи назойливой вибрации на тумбочке рядом с кроватью. На улице уже было темно, и грохотавший город стих. Взглянув на дисплей и увидев, что номер не из сохранённых, я всё же ответил:

— Да, слушаю.

— Здравствуйте, — женский голос звучал немного хрипло, как будто звонившая тоже только проснулась.

— Здравствуйте, это кто?

— Меня зовут Марзия, я сестра Мади, двоюродная.

Услышав это, я понял, что дело плохо: скорее всего, результаты расследования привели к плачевным для него последствиям.

— Да, слушаю вас, что-то с Мади?

— Да… — Всхлип на конце линии. — Его больше нет. Он оставил ваш номер.

— В смысле — нет? Как? — Я слышал её слова, но не мог поверить.

— Его нашли в цеху несколько часов назад, он… он себя… он повесился. — Всхлипы участились, поэтому её речь была обрывистой, а я ничего не говорил, потому что во-первых, не знал, что сказать, а во-вторых, боялся, что неосторожное слово повергнет её в рыдания, и тогда я совсем ничего не узнаю. Но она собралась и продолжила уже без остановок, на одном дыхании: — Он оставил записку, где написал, что никто ни в чём не виноват, что нужно позвонить вам и сообщить первому об этом, и ещё там было написано, чтобы вам сказали, что это он сам, что он решил обмануть какого-то ткача.

— Ткача… — Кошмар возвращался. — И больше ничего не написано?

— Нет, только пин-коды его карт и пароли от телефона, ноутбука… и так далее. — Она помолчала и добавила: — Как он мог?

Я не знал, что ответить, и молчал; прошло несколько секунд, но мне казалось, что я держу телефон в руке целую вечность, в реальность меня вернули рыдания на том конце линии, и затем звонок оборвался.

Я пребывал в шоке. Мади, тот жизнерадостный и тот, который меньше всего из нас изменился со школьных времён, остававшийся, как и раньше, готовым к новым авантюрам, покончил с собой. И он был уверен, что Ткач мстит с того света. Ну и бред. Хотя мне всё это бредом не казалось ещё сегодня утром. Или вчера утром? Сколько времени? Я снова посмотрел на дисплей телефона — пять утра. Это значит, что ещё есть время немного отдохнуть до самолёта. Только эта мысль пришла ко мне в голову, как её перебил вопрос, тревожный, пугающий: а нужно ли возвращаться? Там все эти события, там все эти смерти, весь этот мрак, всё то, что мне не нужно. И я хочу избежать мести, мести из могилы. Но ведь там мой дом, там моя жена, семья! Что за глупости, какая ещё месть из могилы?! Бедняга Мади не выдержал такой тяжести: потерял сразу двух друзей, ещё и бизнес под угрозой — жизнь дала трещину, огромную трещину… Решил залить всё алкоголем, что только ещё сильнее раскачало его лодку… Но ведь у меня всё отлично, почему я должен чего-то бояться и верить в эти бредни? Да пошло оно к чёрту! И ты, Ткач, иди к чёрту! Хоть ты и подох и наверняка уже у чёрта на сковороде или где ты там? Да нигде. Я не боюсь ничего, я выбираю свою счастливую жизнь. Без этих предрассудков.

Я начал обретать уверенность в себе после трагичной новости о Мади и начал выходить из истерично-тревожного состояния, прошёл в ванную, ополоснул лицо холодной водой и посмотрел в зеркало — и тут в моей памяти ярко вспыхнуло: я вспомнил, кто это был. Кто смотрел в заплаканные глаза Ткача, стоящего на четвереньках, кто хохотал надо его бессилием, видя эти трясущиеся в страхе губы и подбородок. Это был я! Те самые несколько «поджопников», несильные и беззлобные, как я думал, которые я позволил себе за все школьные годы, — это как раз были последние штрихи, недостающий толчок, чтобы обёрнутый в клеёнку и переклеенный скотчем подросток покатился вниз. И мне было плевать, что он может распороть себе живот о торчащую арматуру, разбить голову, изрезать лицо разбросанными повсюду осколками стекла — всё ничто! В один миг вся уверенность улетучилась и мне стало по-настоящему страшно — УЖАСАЮЩЕ.

В дверь постучали, и я вскрикнул. Ещё раннее утро. Кто же это? Я прочистил горло и спросил:

 — Кто там? — Получилось очень тихо, но я смог повторить громче: — Кто там?

Ответа не последовало.

— Кто там?

Тишина.

— Кто там?! — Я сорвался на нечто среднее между криком и визгом.

Ответа не последовало, но в дверь снова постучали.

— Ткач? Ткач, это ты? То есть Артём. Артём, это ты?

Тишина.

— Давай договоримся. Ведь всегда можно договориться, да?