В поисках бога и себя. Исследование анагогической линии в романах М. Земскова

Современная действительность, в которую выпало нам жить, непредсказуемая, переменчивая и нестабильная, тем не менее не может задушить в человеке потребности вечного духовного поиска. Время смуты и перепутья, как блуждание в густом лесу, интуитивный поиск заросшей тропы, которая должна вывести если не к свету, то хотя бы отдалить от мрака. Это долгий и непростой путь, следуя по которому ты натыкаешься на кочки, спотыкаешься, падаешь, набивая ссадины, неуверенно ступаешь во тьму и увязаешь в топи. А когда ты выбился из сил и потерял надежду, у тебя вдруг открывается второе дыхание, и ты вновь сопротивляешься, борешься, встаёшь и идёшь. 

Наверное, так просто, сказительно и метафорично, можно описать имманентный поиск ответов на экзистенциальные вопросы бытия. Стебель растения, гибкий и податливый в зародыше, готов принять любую форму, обвить ствол или раскинуться вширь. С годами он крепчает, а позже сохнет и костенеет, не в силах изменить направление роста. В процессе онтогенеза мировосприятие человека лабильно и восприимчиво. Познавая жизнь, нам попеременно кажется, что мы приближаемся и познаём истину, но пролетает мгновенье — и мы вроде бы отдаляемся от неё дальше, чем были. Наследование обрядовости и религиозной традиции некогда служило оплотом формирования духовного стержня, который держал человека и питал его дух. Современное общество чётко определило роль духовных конфессий, выделяя их в отдельные институты, с регламентированным и узаконенным местом в жизни человека и государства. Предложенная человеку свобода выбора зачастую оставляет его на перепутье, которое уводит в непролазные дебри. Закономерно, что эта зияющая лакуна заполняется как родниковой водой, так и сточными водами всех мировых цивилизаций. Качаясь, как прутик на ветру, естество человека тянет одновременно то туда, где благоухает сандаловой гарью и кружит пёстрый хоровод потрёпанных сари, то в полутёмные каморки, где, оплавляясь, мерцает чёрная свеча и кто-то посвящённый глаголет о таинствах и особом предназначении.

Убегая от себя, путник мчится к обетованным и вроде бы намоленным землям, где не редко одурманенное веществами сознание воспринимает галлюциногенный фон как открывшиеся врата в Эдем. Заблудшие души становятся лёгкой добычей для сект, псевдоучений и различных околооккультных духовных практик. Там, в лоне сакраментального мракобесия, ещё вчера валявшийся у обочины жизни обыватель сегодня может провозгласить себя деспотичным божком, требующим и получающим беспрекословное поклонение от смиренной паствы. Извечная битва за душу человека то утихает, припорошенная пылью некогда бушующих ветров, то разворачивается с новой силой, находя удобные лазейки, убеждая, что божественное равно вседозволенное.

Метаморфозы, происходящие в обществе, в духовной и светской жизни человека находят своё отражение в культуре — главном маркере состояния социума. В годы перестройки на всём постсоветском пространстве словно открылись порталы, сквозь которые шквалистым потоком потекла псевдоэзотерическая, околооккультная и прочая низкопробная беллетристика, расшатывавшая и без того неустойчивое сознание лишившихся идеологии людей. Свободно распространялись брошюры и журналы псевдорелигиозных организаций, в продаже появились книги с конкретными руководствами к действию по чёрной и белой магии. В моду вновь вошли многотомники Е. П. Блавацкой, С. Н. Лазарева, бесконечная кедровая сага В. Мегре о затаившейся в тайге Анастасии. В. В. Синельников и учение Ошо сулили открыть мудрость и ввести в глубины подсозная. И это лишь наиболее популяризированная и расхожая макушка той глыбы спиритической ереси, которая обступала со всех направлений. Как подкрепление теоретических основ практикой в подвалах аварийных домов и в просторных залах бывших ДК стали кучковаться разношёрстные по составу искатели истинной веры. Это и многообещающее экзотическое учение Рейки с обязательными данатами для перехода на следующий круг эманации, и пляски кришнаитов на проспектах, и регулярные визиты гуру всех мастей с духовно-развлекательной программой на любой вкус. Казалось, возможно всё! Мы наконец-таки дожили, застали время, когда каждому воздаётся по вере его!

Однажды на семейном мероприятии мне довелось оказаться за одним столом с родственниками, ну как родственниками — скорее десятая вода на киселе. Майра и Володя Калинкины до известных времён были заурядной семейной парой советских тружеников. Но врата открылись — Майра бросила врачебную практику и с головой занырнула в глубины кустарного буддизма, набиравшего тогда обороты. Она практиковала йогу, вегетарианство, дыхательные практики и всячески пыталась сломить Володину пролетарскую закалку и повернуть его к истинной, как ей казалось, жизни. Володя жену уважал, но и себя не обижал. Пока на празднестве Майра травоядничала, запивая минералкой, Володя закидывал в топку куски мяса пожирнее, не забывая при этом шлифануть «беленькой». На мой вопрос, мол, Владимир, а как же Ом рам и прочая Бодхисаттва, Володя выдохнул, поморщился от горькой и очень просто и мудро мне ответил: «Не можешь отвертеться — отдайся и насладись».

Наша встреча произошла ещё в прошлом столетии. Слова Володи Калинкина не раз помогали мне смириться с обстоятельствами, предлагаемыми жизнью. О судьбе этой нестандартной пары я узнала много позже. Майра, фанатично следовавшая своему брахманскому пути и вверившая здоровье аюрведе, полностью исключила традиционную медицину и диагностику, как говорится listen to your heart. К сожалению, ныне тело её покоится на Кенсае, а дух проходит очередное колесо Сансары. А Володя, как и положено человеку пролетарской закваски, без заморочек долго не грустил, быстро перековался и сейчас практикует сытую жизнь на американской земле. Всё это, конечно, грустно, но жизненно и поучительно. Эта история не уникальна, а лишь одна из немногих.

Современный казахстанский прозаик Михаил Земсков, один из наиболее репрезентабельных в современном литературном процессе казахстанский прозаик практически в каждом из своих романов касается или углубляется в тему духовных изысканий. Опубликованные в следующей последовательности романы «Сектант»[1], «Когда мерло теряет вкус»[2], «Саксофон Гавриила»[3] имеют общую сюжетную линию — поиск Бога в себе и на земле. В последнем романе эта линия достигает своего апогея, но обо всём по порядку.

Роман «Сектант» в предисловии, в котором он характеризуется как «остросюжетный иронично-философский триллер», впервые закладывает анагогическую линию в творчестве автора. Главный герой Иван — москвич средних лет, ухоженный и не обременённый бытом. С первых страниц он сам сообщает о себе: 

«Казалось бы, самое время радоваться жизни и получать от неё удовольствие. Мало. Просто мне всего мало. Мало этих вечеров, мало лета, осени, зимы, весны, мало людей, мало любви, мало меня, мало этого шарика-планеты, называемой Землёй…»

Движимый этой жаждой жизни и, возможно, рассчитывая получить ключ к разгадке извечных экзистенциальных вопросов, Иван вместе с приятелем Виталиком, которого он видел до этого пару раз, ввязывается в авантюру и решается ехать в неизвестный ему Казахстан. Согласно домыслам некоего гуру Давида, инициатора поездки, там покоятся древние священные скрижали — утерянное Евангелие от Иоанна. Ещё одним поводом для этой экспедиции выступает теория, что якобы именно в горах Казахстана кроется сакральная святая земля «Шамбала» — мифическая страна, не имеющая точных географических границ. Современная эзотерическая концепция шамбалы отражена в трудах Е. Блавацкой[4]: исходя из её доводов, там должен родиться будущий Мессия. 

Иван пребывает в имманентном беспокойстве, ему постоянно кажется, что его преследуют. Незримое нечто следует за ним попятам. Добравшись до Казахстана, он, его приятель Виталик и гуру Давид с помощником Сергеем в компании двух местных девиц (Оля и Айгуль) отправляются в экспедицию по бескрайним степям. В пути их проводником выступает дед казах, ортодоксальный, православный. На деле оказывается, что герой попадает в классическую секту. Рассуждения Давида о внутренней духовной работе — это, по сути, непоколебимый догмат любого сектантского учения:

«...Не смотри телевизор, не слушай других людей, старайся меньше общаться с кем бы то ни было. Будь только с самим собой. Тогда тебе откроется гораздо больше, чем когда ты со всеми…» 

Псевдооккультизм, эзотерическое мракобесие и различные формы сект, маскировавшиеся под новые течения христианства, пришли на смену советской идеологии. Вместо духовного просветления там практикуются беспорядочные половые связи, унижение, доминирование, одурманивающие монотонные практики, главной из которых в этой поездке должна стать практика близости смерти. Подобная ситуация о поиске смысла и духовности там, где их нет, описана в романе А. Белого «Серебряный голубь»[5]. Русский интеллигент Дарьяльский, разочаровавшись в западных идеалах, был одурманен и вовлечён в секту еретиков. На своих собраниях они устраивают оргии и бесчинства под изображением серебряного голубя с клювом ястреба. Дарьяльского приносят в жертву голубю ради высокой идеи: с его смертью должен родиться Мессия.

В романе «Сектант» жертвой становится безобидный друг главного героя — Виталик. Найденные же псевдоскрижали не наделяют никого ни святостью, ни духовностью, напротив, это пробуждает в каждом самое низменное, зверское, хтоническое, потаённое, после чего наступает предсказуемая развязка — убийство-суд-тюрьма. На всём пути странствий Ивана настигает то параноидальное чувство преследования, то триггерные флешбеки прошлого, через которые явно просматривается причина его духовных метаний. В детстве он был оставлен отцом и воспитывался властной матерью бизнес-вумен, которая подавляла его эго и фактически сделала иждивенцем в зрелом возрасте, не дав сформироваться самостоятельной личности. Помимо родовой пуповины, их с матерью связывала страшная тайна. Забирая маму с хмельной вечеринки, Иван совершил наезд на девушку, и по настоянию матери, они не стали останавливаться и уехали домой. Именно этот случай в девятнадцать лет послужил толчком к развитию пароноидальных галлюцинаций и поиска способов избавления от них. 

«Мы с мамой оба были неверующими и некрещёными, до того дня я ни разу не был в церкви. <…> Когда мы зашли в храм, там заканчивалась служба. Бабушки часто крестились. Мама пошла вдоль стен, разглядывая иконы. <…> Вдруг на стене слева от себя я увидел крупное изображение Иисуса Христа на нежно голубом фоне. <…>. Я смотрел на Иисуса, узнавая в нём себя и почему-то радуясь этому узнаванию. <…>. Через неделю мама крестилась. Я же так и остался некрещёным. Комок в груди постепенно таял, уступая место параноидальным приступам». 

Наезд на девушку спровоцировал аффективную паранойяльную реакцию со сверхценными идеями преследования, тем более для Ивана оставалось неизвестным: жива ли та девушка и какие травмы она получила. Возможно, во время столкновения, кроме эмоционального потрясения, травму головы получил и сидевший за рулём Иван, что повлекло за собой изменения в миндалевидном теле мозга. Так, в статье «Наблюдая за миндалевидным телом» (Amigdala on the Lookout[6]) опубликованной на сайте Национальной медицинской библиотеки США, приводятся аргументы в том, что паранойя связана с более высокой активностью нейронов в состоянии покоя в миндалевидном теле, а также в более широких сенсорных и лобных областях.

Странствия в поисках истины не принесли ожидаемого, пытаясь совершить правосудие, а на деле самосуд, Иван за чашкой чая убивает выстрелом в упор гуру Давида. Но финальные строки романа ставят под сомнение всё произошедшее с героем, намекая, что это могли быть лишь его параноидально-шизофренические видения:

«…сновидение закончилось яркой, необыкновенной поллюцией. Из меня вышло семя, и я проснулся. Началась совсем другая жизнь».

Безусловно, послевкусие после прочтение романа «Сектант» — длительное и подлежит осмыслению, но, на мой взгляд, наиболее верную позицию ко всему происходящему в тексте выразил сам герой повествования Иван:

«Жизнь закончится быстрее, чем ты успеешь в ней разобраться. Поэтому определяться с собой, своими целями бессмысленно».

Опубликованный в 2014 году роман «Когда Мерло теряет вкус» автор условно разделил на две части, назвав их по именам главного героя: «Егор» и его соперника в любовных делах — «Дэн». Местом действия романа выступает Алма-Ата, где они оба родились. Имея амбиции, Егор пытается устроиться в Москве, пробует себя как художник-галеерист, но странная телеграмма является поводом вновь посетить малую родину, где его закручивает водоворот событий. В городе детства Егор останавливается у мамы. Вдвоём они жили всегда: отец оставил семью сразу после его рождения. Егору комфортно жить у мамы, но их маленький мирок под угрозой: как оказалась за время отсутствия сына, мама встретила «своего» человека и намерена с ним венчаться. Это событие вызывает страх и внутренний протест у Егора, вследствие чего его настигают флешбеки из драматических ситуаций прошлого. Приход в семью нового мужчины сулил перемены, которые его пугают:

«А если жизнь сама меняет всё, и сама распоряжается, что ей менять, а что-нет? В таких случаях у большинства людей обычно возникает страх перед переменами, страх перед жизнью, перед бытием. Где и когда человеку было лучше всего? Психоаналитики уверяют, что в чреве матери. Там, где жизнь не меняется. Там, где ещё не знаком с окружающим миром».

У Егора не определены границы принятия веры и религии, возвращение в город детства вдохновляет его на создание неоднозначной инсталляции — деревянного распятия, обитого мягкими игрушками.

Его соперник (они оба влюблены в девушку Наташу), а по существу двойник Дэн, который возникает во второй части, выступает alter ego. Егор планирует будущее, откладывает деньги на покупку квартиры в Москве. Дэн спускает всё на мимолётные желания, подрабатывает ди-джеем в клубе и «танцует как Иисус». Он сын православного священника, и вопрос веры в Бога является для него естественной, неотъемлемой частью бытия. Всё меняется, когда Дэн разбивается на мотоцикле и чудом остаётся жив. Егор, не задумываясь, отдаёт собранные на покупку квартиры средства на его лечение, а Дэн, придя в сознание, начинает молится. Парадоксально, но молитва не приближает, а отдаляет его Бога. Оба героя оказываются в ситуации, когда их вера или неверие претерпевают метаморфозу. Окончательно выздоровев, Дэн просит благословения отца на монашеский постриг и отправляется в Россию, в монастырь на Соловках, дабы познать Бога и укрепиться в вере. Егор, не разобравшись до конца в своих чувствах, возвращается в Москву, где готовит к выставке инсталляцию, идея которой зародилась у него в Алма-Ате. Главный вопрос, который автор проводит пунктиром через всю книгу, — отношение к вере и религии современного жителя мегаполиса. Способна ли устоять традиция и обряд или для молодого поколения Иисус — это друг, клёвый чувак с района, а распятие, обитое плюшевыми зайцами, — это некий перформанс, а не святотатство?

В современном постсоциалистическом обществе вместе со стремительно развивающимся интернет-пространством и стриминговыми платформами восприятие религии молодым поколением так же вышло на другой уровень. Неудивительно, что современные священники ведут блоги, онлайн-проповеди, снимают «шортс» и «рилс», в которых кратко, кивком головы, поясняют, что является грехом. В своей статье «Кибермиссионеры: как религии продвигают себя в российском YouTube»[7] Д. Беловодьев приводит статистические данные о том, как различные религиозные конфессии популяризируют традиционные религиозные догматы посредством стримминговых платформ с целью привлечь в лоно храмов молодёжь. Так же эта статья ссылается на документ[8] рекомендательного характера, опубликованный в 2018 году на сайте РПЦ, о культуре ведения видеоблога священниками как «новейшего вида апостольства».

Изданный в 2021 году и на сегодняшний день последний роман М. Земскова «Саксофон Гавриила» написан в уже знакомой по прежним романам тематике, где одним из пластов является библейский подтекст. Публикация романа явилась для автора своего рода освобождением и, возможно, завершением поиска, который длился около двадцати лет. В этот промежуток времени автор проживал свой религиозный опыт, посещал Израиль, собирая материал для книги, и, по сути, искал Бога в себе. В критической статье «Евангелие от Ильи» о своеобразии библейского сюжета в романе Михаила Земскова «Саксофон Гавриила» Л. Копжасарова[9], разбирая «библейский дискурс» романа, приводит детали из личной беседы с автором, которые явно указывают на автобиографизм и нон-фикшн природу текста. Закончив работу над романом, автор высвободил нечто, беспокоившее и свербящее его весьма продолжительный период. По сути, опубликованные прежде романы можно отнести к «тренировочным». Все предшественники нынешнего героя Ильи лишь искали Бога и свидетельства его на земле. Илье же удалось совершить трансгрессию и самому, пусть и под действием гипноза, стать, ощутить себя Богом.

Илья — типичный герой прозы Земскова. Родился и вырос в Алма-Ате в неполной семье. Позже вместе с мамой переехал в Москву. Но Илья уже более «заземлённый». Он работает администратором в мебельном салоне, следовательно, у него есть зарплата и стабильность, снимает квартиру и даже имеет постоянную сожительницу, на которой, впрочем, жениться не спешит. По сути, это типичный портрет «понаехавшего иммигранта» во втором поколении. Досуг Ильи составляет пиво и компьютерные игры —шутеры. Он играет ночами, и постепенно это увлечение приобретает черты лудомании. Илья периодически покуривает травку в компании старого друга Акрама, который тоже когда-то переехал из Алма-Аты. Илье начинает казаться, что с ним и вокруг него происходят странные вещи. Так, в его квартире непонятным образом пропадают все вилки, которые позже он обнаруживает за тумбочкой. Жена предполагает, что спрятать их мог сам Илья.

«Может быть, ты в один прекрасный день на прошлой неделе взял наши вилки, зверски убил ими соседского кота по причине личной неприязни, а потом от вида крови твоя нервная система включила защитную реакцию, заставила тебя спрятать вилки за тумбочкой и потом вычеркнуть это всё из памяти». 

Лёгкие наркотики, частичная амнезия и смещение реальной жизни на виртуальную приводят Илью на приём к психотерапевту, где, войдя в гипнотический сон, он видит себя Иисусом.

«Меня беспокоило то, что я мог свидетельствовать любовь и видеть будущее царство Отца моего, но я ощущал себя малым. Мне нужно было стать большим, и для этого нужно было остаться наедине с собой».

Иисус из видений Ильи не сотворяет чудес, а лишь делает людей, которые встречаются в его видениях, созависимыми, предлагая им наркотики, посредством которых он якобы свидетельствует любовь.

Перемежая пространство игры, реальной жизни и гипнотических видений, автор создаёт некую гибридную реальность, очень схожую с эклектичным клиповым сознанием, которое присуще современным людям до тридцати.

Церкви и соборы всё чаще рассматриваются не как дом веры и молитвы, а скорее как интересная локация, где можно сделать клёвые фотки, и по фиг, что в мини и декольте, Бог вроде как рад всем, плевать на каноны! В то же время хиджаб как одежда истинных приверженцев ортодоксального ислама претендует на место в повседневном гардеробе светских школ. Это смещение полюсов и понятий в отношении баланса традиционных форм фундаментальной религии и веры и приводит к вполне жизненным обстоятельствам, мастерски описанным в трёх романах. В художественном фильме «Мысленный Волк» режиссёра Валерия Гая Германика, которая некогда сама являла образ отчаянной атеистки-неформалки, а позже пришла к религии и вере, языком кино цитирует молитву Иоанна Златоуста в Проследовании к причащению: «Мысленный волк, как корень любого искушения, любого дурного помысла, любого зла, которые вторгаются в разум и сердце человека, отдаляя его от истины».

Истинно, что этот поиск и гонение, обуздание, дрессировка мысленного волка и есть путь духовный на тропе, где под каждым пнём близ райской ромашки цветёт махрой и ядовитая поганка. И хотя в стихотворении «Только девочка» Марина Цветаева наверняка в большей степени говорила о доле девы, не претендуя на теологические изыскания, именно эти строки, на мой взгляд, поставят логическую точку:

…Не забывать, что всюду — волк
И помнить: я — овца.