Сказка о поющем почтальоне

МЕЧТА

 

В детстве — вопрос, детство — всегда вопрос, к детству один непреложный вопрос, а точнее, два, независимо от детей, их расы, возраста, происхождения, и они таковы. Где же мне быть? И что же мне делать? Тем более если тебя всегда и всюду шпыняют, гоняют, ты, сынок, иди погуляй, не мешай мне, матери, устраивать личную жизнь, а во дворе другие, чужие, ну чего стоишь, играй с нами или пошёл отсюда. И ты от растерянности сначала идёшь отсюда, туда, на обочину жизни, мира, двора, и, изнывая от одиночества, взываешь к Богу самому: как же мне быть? Но поскольку Бог, как водится, молчит, ты идёшь обратно, спустя время, кажется, предавая себя, начинаешь со всеми играть, послушно: в прятки, жмурки, индейцев, партизан, фашистов, чёрт знает кого — главное, не думай о своём, не задавай глупых вопросов, будь полым, пустым, подчиняйся правилам! Да, именно правилам игры, суть которых — смирение, одно голое смирение, что тебе говорят, то и делай, следуй приказам и обстоятельствам! А именно: нет у тебя отца, Саша Ли?[1] Остался в Корее? Значит, так и должно быть, не парься, забудь про него, и слушай, что мать говорит, выполняй её приказы, выйди, войди, а вошёл — молчи, главное, не мешай, или иди во двор, утром — в школу, там свои правила игры, учи уроки, старайся, отвечай, не важно, нравится тебе предмет или нет. И так бы Ли, верно, и жил, сам превращаясь в молчаливый предмет, уже не посылая в пустоту вместо Бога вопросы, если бы однажды в классе учительница не задала им задание написать сочинение на тему: «О чём я мечтаю?»

О-о-о-о!!! Значит, ученик может мечтать?! Да-а-а! Вот и наступил твой час, Саша Ли! Всё, о чём ты думал, томился, сидя на своей персональной обочине, упругим деревцем тем не менее прорастая, пожалуйста, описывай, главное — выбрать, подобрать художественную форму. И Саша выбрал, подобрал и написал о мире, другом мире, о котором он так долго мечтал, где все люди — какие-то другие люди: конечно, другая мать, другие одноклассники, другие соседи, которые были бы всегда добры друг к другу, светлы, чисты, нежны, и не надо думать, что тебе в этом мире делать и где быть, а просто люби, люби, и тебя однажды полюбят! И, конечно, отец, истосковавшись по сыну и матери, наконец приедет к ним из Кореи.

В общем, написал он на одном дыхании, а учительница прочитала и — в слёзы, зарыдала просто, так сама признавалась на уроке, и объявила Сашу звездой, школьной, отныне все читайте, учитесь у Ли слогу, стилю, художественному видению, искренности и, конечно, мужеству — откровенно рассказать о себе. И тут же у Саши появились друзья, точнее, кандидаты: все хотели с ним общаться, но Саша предпочёл одних, одну пару, Жору и Кору — они всегда выделялись среди остальных, ходили за ручку, высокие, летящие, стройные, красиво, со вкусом одевались. Вскоре выяснилось, что у Жоры мать работала директором одёжного магазина, всё могла достать и доставала, одевала директора, завуча, учителей, всю школу, соответственно, Георгий шёл размашисто, чеканя шаг, круглым отличником из класса в класс. А Кора — о, твои иссиня-чёрные глаза! — была профессорской дочкой, и её отец, знаменитый физик, часто приходил к ним в класс и, страстно размахивая руками, рассказывал о протонах, нейтронах, электронах, чёрных дырах, и, хотя не всё было понятно, ученики и учителя слушали раскрыв рот, соответственно, с таким же восторгом относились к его дочери.

Вот такие друзья появились у Саши, он их принял, понял, допустил, а они его. Для чего они были нужны Ли? Как для чего? Прочь, Одиночество! А он им? Очевидно, для развлечения. А какого? Во-первых, он писал, а точнее, переписывал за них сочинения, потому что с такими активными, могучими родителями балованные дети, увы, часто ленились, привыкли лениться, получая всё легко и как должное. А они играли Ли, как куклой, как мячом, капризные, то приближали к себе, то отталкивали, особенно когда ссорились между собой, говорили: не дружи с ней или с ним, будь со мной; а когда мирились, он им записки носил, от Жоры к Коре и обратно, в общем, работал для них почтальоном — знал бы он, что однажды это станет его призванием! — а после, соединяясь, они вновь дружили втроём. В общем, было им не скучно, всегда было, во что поиграть!

И так они дошли, добежали, доплясали втроём до десятого класса, закончили и как-то без особых сомнений, опять же все вместе поступили на местный филфак. Саше, понятно, сам Бог велел, с его сочинениями, Кора тоже много читала, любила литературу, а Жоре было всё равно, потому что, независимо от образования, мать его могла куда угодно устроить. И игры их продолжились: Саша писал за них курсовые, а они им, как прежде, забавлялись. Саша, конечно, втайне был влюблён в Кору, и как в неё было не влюбиться, моргавшую ресницами, как чёрными бабочками? И каждый раз при её появлении сердце так колотилось, он томился, ревновал к Жоре, считал его баловнем, лентяем, бездарем, но поскольку тот был по характеру добр и вальяжен, весь гнев при встрече с ним куда-то улетучивался.

Но однажды вся их треугольная земля распалась, ибо Кора забеременела, надо было срочно справлять свадьбу, пока не видно было округлостей; нет проблем, сказали родители, заказали ресторан на двести человек, погуляли, Саша стал даже свидетелем у Жоры, а когда через неделю пришёл их навестить, его встретила мать и без всяких экивоков строго, словно его не узнавая, сообщила, что теперь у молодожёнов новая жизнь и все его дружеские визиты к ним отменяются. И Саша на следующий день, собираясь в институт, вдруг понял, что ему совсем не хочется туда идти, что учился он, собственно, ради своих друзей — это была его публика с аплодисментами, а он аплодировал им за их красоту, за их лоск, благополучие, и что же ему теперь делать? О Боже, где ему быть?

Вновь задаваясь своими проклятыми вопросами, он отяжелел, присел на скамеечку в парке, точно ноги одеревенели, и стал проваливаться в себя… И вдруг, ещё не упав в себя, на самое донышко, услышал какие-то шорохи, звуки; он посмотрел: рядом с ним сидел какой-то парень с яркой жёлтой сумкой и что-то жевал, запивал, шумно завтракал. Тот, заметив его взгляд, сам повёл разговор, и это было хорошо, иначе бы Саша в таком подавленном состоянии постеснялся бы обратиться.

— Вот, на почту устроился почтальоном, — сказал парень, весьма довольный собой, и Саша взглянул на его яркую сумку с синей надписью. — Уже неделю как…

— И как там? — Глупый вопрос, но для разговора было необходимо.

— Отлично! — воскликнул бодрый почтальон. — Раньше я никому не был нужен, а теперь нарасхват! Надо быть причастным к этому миру! Так говорит наш начальник, просто отличный мужик! Вот мы все и стараемся…

— «Причастным к миру»? — Саша был поражён, словно вот оно, решение всех его проблем, сидит совсем рядом. — А как… как стать причастным, точнее, как к вам попасть??

— Да очень просто! Пошли со мной! Нам как раз требуются новые сотрудники...

И Саша вскочил и пошёл вместе с ним, своим спасителем, чуть ли не держа его за руку, и пока тот рассказывал о начальнике, его уме и доброте, о специфике их работы, его уже охватывало радостное ощущение, что вот пришла к нему новая жизнь, новый мир, его светлое будущее, в котором в одночасье разрешатся все его проблемы.

 

ЧИТАТЬ

 

На почте Сашу сразу же, по его же просьбе, познакомили с начальником.

— Михаил Миркин, — представился молодой мужчина лет тридцати, с глубокими карими глазами.

— Я хотел бы…

— Да, понятно, — тот быстро думал и говорил. — Пойдёмте, я как раз провожу сейчас вступительную лекцию для новичков, как и зачем надо работать на почте.

И повёл его в зал, там сидели в основном молодые люди, девушки и парни, всего человек десять, Саша сел с края и приготовился внимательно слушать.

— Итак, на чём мы остановились?.. Да! Обыкновенно люди приходят работать в какое-нибудь заведение, компанию, к нам на почту, не испытывая никаких мыслей и чувств к данной работе. И потому исполняют её небрежно, плохо, рассеянно, в общем, просто отвратительно. Что вы думаете, как возможно исправить этот изъян?

— Выгнать! Набрать новых! — раздавались легкомысленные выкрики с мест.

— Это не выход, дорогие мои: выгонишь одного — возьмёшь другого… Где гарантия, что новенький будет лучше старого? Выход мне видится только один. Надо ввести систему, научить человека быть причастным к этой работе. Чтобы он за неё переживал, волновался! А как это сделать? — обвёл Миркин опять всю аудиторию насмешливым взглядом.

На этот раз все промолчали.

— Читайте письма, дорогие будущие коллеги! Чужие письма! — неожиданно воскликнул он.

Тут все заволновались, а девушки даже застонали.

— Иначе вы не поймёте, что за людей вы обслуживаете, чем они живут, какие чувства и мысли их посещают! Нет, конечно, сейчас вы возмущённо воскликните: «Это же нарушение закона! Тайна частной переписки!» Но… во-первых, перлюстрацию никто не отменял, раз все мы есть законопослушные граждане нашей страны. И в любой момент по запросу спецслужб мы должны быть готовы предоставить информацию на того или иного жителя, которого мы обслуживаем. А во-вторых… И это самый важный момент — человеческий! Если мы не узнаем, чем живёт та милая бабуся, пишущая своему любимому внуку, или эта прекрасная девушка, переписывающаяся со своим возлюбленным, мы не сможем им сочувствовать и, соответственно, хорошо и качественно работать. Вы согласны со сказанным? Кто не согласен, может тут же покинуть наш офис. А с остальными я готов работать.

Конечно же, все остались, начали работать с Миркиным, действительно весьма оригинальным человеком, получали распределение — участки; Саше тоже выделили. И договорились каждый день ровно в четыре пополудни проводить планёрки, где почтальоны будут читать вслух чужие письма, которые, на их взгляд, особенно интересны. «И кстати говоря, — заканчивал свой инструктаж Михаил Миркин, — заведите персональные ножницы! — Он вытащил из кармана свои и показал: — Отныне это ваш рабочий инструмент! И фирменная почтовая лента в придачу, сейчас мои помощники вам выдадут, которой вы будете склеивать разрезы. — Опять же, всем показал как. — Тогда всё будет выглядеть вполне законно».

После, когда Саша начал работать, ходить с жёлтой почтальонской сумкой по городу, по участку, разносить письма и посылки по адресам, во время обеденных перерывов сослуживцы, старожилы, ему рассказали, что у ММ — так они ласково его называли — как у внука сосланных в эти места была нелёгкая судьба. Дедушка и бабушка его были образцовыми коммунистами, но, как водится в сталинские времена, по чьему-то доносу были сосланы на юг, сюда, на окраину империи, соответственно, их дети стали прагматиками, конформистами, только на пьяных кухнях честили-костили советскую власть, ненавидя её до пьяной одури, но в трезвом виде были абсолютно законопослушны. И вот это двуличие, лицемерие и наблюдал маленький Миша с детства в своих родителях и, очевидно, ненавидел его, презирал, и потому ещё с юности завёл себе принцип: быть честным, причастным к этому миру, всегда говорить правду, какой бы она горькой ни была. Но при всём этом в нём странным образом сочетался с его правдолюбием панический страх перед спецслужбами, видимо, унаследованный от дедушек-бабушек, и с этим атавизмом нельзя было ничего поделать.

Итак, Саша начал узнавать и познавать своих клиентов, свой участок; письма, которые он исправно читал, были, в общем-то, неинтересные: люди, в основном пожилые, описывали какие-то заурядные до пошлости события, происходившие в их жизни, как живут, например, их зверушки, кошки собачки, что поели на утро… И Саша поражался, как люди скучно живут. Только один клиент, а точнее, клиентка вызывала у него острый интерес. Это была девушка, в сущности, ещё девочка, Настя, ученица балетной школы, она познакомилась со старшекурсником, неким Тимуром, и влюбилась в него, потеряв голову, и писала ему регулярно письма, на которые тот, разгильдяй, совсем не отвечал. Или отвечал очень редко. Однажды, как раз когда Саша опускал конверт в её ящик, Настя, услышав шум, выбежала в подъезд и познакомилась с почтальоном. Она была просто очаровательна! Стройна, тонка, звонка, русоволосая, с живыми серыми глазами, постоянно менявшими цвет. Конечно, её интересовал только её возлюбленный! Она выхватила письмо из рук, увидев, что от него, прижала к груди и попросила передавать её письма ненаглядному лично. Обещаете? И Саша, очарованный, пообещал, и она от радости поцеловала его в щёку. Лучше бы она этого не делала! Потому что именно с того момента он просто влюбился в неё, исправно относил Настины письма её парню, доходил до дома, звонил в дверь, передавал из рук в руки, если было закрыто, просовывал в щель.

Тимур действительно оказался циничным балбесом, внешне хорош собой, всегда окружён девицами, часто был пьян или обкурен, из чего Саша сделал вывод, что он окончательно бросил карьеру, не танцевал, просто пользовался, пока был молод, своей красотой, и в окружении щебечущих девиц, вероятно, таких же отставниц или просто поклонниц, развлекался как мог, живя за счёт богатых родителей. И, конечно, в этой пьяной круговерти редко вспоминал про Настю, её письма, и, как однажды увидел в дверном проёме Саша, вручая очередное, они валялись на журнальном столике нераспечатанными. А точнее, прочитанными только им, почтальоном Ли. Получалось, писала она только ему одному, а об этом он ведь и мечтал, мысленно зачёркивая чужое имя. И хотелось петь, думая о ней, петь и плакать! На почте же, по всеобщей договорённости, он её письма не зачитывал — это было бы предательством по отношению к Насте, а читал другие: от дедушек, бабушек, дядек и тёток, скучные и безобразные до одури.

Но, вероятно, изредка они встречались, потому что иногда тон Настиного письма резко менялся, она вспоминала их последнюю встречу, их разговор, нежные ласки, поцелуи — всё было в её памяти свежо, а значит, случилось недавно. Саша сразу же представлял, как Настя приходит к нему в квартиру, туда, где, к примеру, час назад бесились в его объятиях пьяные девицы, садится, а потом и ложится на тот же похабный диван, и ему становилось мерзко, противно, и хочется убить этого мерзавца. Да, он стал более чем причастным к этому миру! И вот в очередном письме наивная Настя сообщала, что грядёт её день рождения, она станет совершеннолетней, и, конечно, хотела бы видеть рядом с собой «своего прекрасного Тимура», которому она доверила своё тело и душу. Причём она даже позвонила почтальону Ли, долго извинялась, затем попросила зайти за столь ценным письмом, чтобы не потерялось, передала с благодарностями, опять же, исцеловала его; Саша письмо в кафе прочитал, а после понёс приглашение на день рождения Тимуру. Тот был дома, на удивление трезв, Саша сообщил, что письмо особое, обязательно прочтите. В ответ он лишь нахально взглянул на почтальона, ты-то что, мол, в мои дела лезешь? И захлопнул перед носом дверь. Именно с этого момента Саша стал волноваться, потому что понимал, что, если тот бывший танцор не придёт на её праздник, случится непоправимое — так ему почему-то казалось, а ведь парень вполне мог её саботировать, например, из-за зависти, поскольку Настя в балетной карьере была очень успешна и её окружали столь же успешные.

И вот наступил день; Саша страшно волновался, но внешне не показывал, исправно работал, разносил почту, несколько раз проходил мимо Настиного дома, глядя в её окна, на втором этаже заметил праздничное оживление: видны были цветы, какие-то весёлые молодые люди. Подумал было сходить к Тимуру, напомнить ему, поторопить, но вовремя останавливался, понимая, как это будет глупо выглядеть. Потом просто пошёл домой, в доме было тихо, мать уехала в командировку; Ли выпил стакан водки, закусил чёрным хлебом, солёным огурцом и лёг спать.

Проснулся посреди ночи словно от какого-то тревожного звонка или прикосновения, оделся и быстро побежал к Насте. Три квартала прямо, потом два направо и опять прямо, ещё два… И — да, сердце не ошиблось: ещё издали он заметил какое-то недоброе оживление, перед подъездом стояли машины милиции и скорой помощи, люди толпились, Саша пробрался и увидел — о боже! — тело, накрытое окровавленной простынёй. Но часть лица была видна, и это была — о ужас! — бедная Настя…   

— Шагнула с крыши из-за какого-то подлеца, — произнёс кто-то, словно подсказывая Саше, что здесь случилось. А рядом рыдала женщина, билась головой о землю, очевидно, мама.

Тогда Саша вышел из толпы и пошёл, онемевший, куда глаза глядят, шёл, не отмечая, куда идёт, шёл в ночных сумерках и вдруг оказался у двери Тимура. Долго звонил в дверь, подумал, если не откроет, то просто сломает её, но вот хозяин открыл, заспанный. И Саша тут же начал кричать:

— Ты почему не был у неё на дне рождения? Почему, скотина, сволочь?!

— Да пошёл ты на хер! — стал кричать тот и выталкивать его. — Я что, тебе отчитываться должен? К каким девкам ходить, а к каким нет? Кстати говоря… я сказал ей сегодня по телефону, у меня, таких как ты, тьма тьмущая, и послал куда подальше!

— Чего!?! — изумлённо воскликнул Ли, теряя контроль над собой, и бросился на Тимура, повалил его на пол, стал бить кулаком по лицу, по груди, а тот сопротивлялся, и поскольку был сильней, навалился наконец на него всем телом и стал душить. И тогда Саша, уже задыхаясь, не зная, как его остановить, нащупал случайно в кармане брюк ножницы, те самые ножницы почтальона, благодаря которым он узнал историю Насти, которая сейчас вот так печально закончилась. Вытащил их и вонзил во врага, сначала в бок, потом в спину, потом в грудь, и ещё, ещё, убить эту гадину, это чудовище, а по сути — эту отвратительную жизнь, грубую, наглую, пошлую, подлую, которая с самого детства его мучила, заставляла играть в разные идиотские игры, жить по разным плебейским правилам, и вот убившую сейчас ту, которую он готов был — о, если бы она это знала! — так преданно и самозабвенно любить.

 

ПИСАТЬ

 

Он пришёл в полицию сам, окровавленный, рассказал обо всём и сдался, его арестовали, посадили в камеру. Потом утром прибежала мать, на удивление его, плакала, хотя всегда была сдержанна, холодна, предлагала помощь: у неё есть связи, она договорится, посидишь немножко, потом тебя выпустят… Опять правила игры, подумал Саша и рявкнул: оставь меня в покое! Она изумилась и оставила, оказывается, совсем сына не знает, а он подумал: зачем возвращаться в это общество, к которому он испытывал одно недоумение и презрение, лучше он отсидит свой срок, а там видно будет; следователю всё аккуратно рассказал и про Настю, и про письма, и про Тимура. Просидел два месяца — вот тебе и обочина, думай о себе, о своём, чем ты хочешь, выйдя из тюрьмы, заниматься, и ничто тебя не будет отвлекать, думал он с какой-то странной благостью. А потом был суд, присудили ему три года за убийство в состоянии аффекта, в зале он видел мать, каких-то соседей, своих коллег-почтальонов, но Миркина с ними не было. Лишь после он узнал, что из-за всего случившегося их начальника выгнали, узнали про его приказы — без подписи — читать чужие письма, и случился скандал. Бедный ММ, где он теперь, со своим пронзительным желанием быть причастным к этому ужасному миру, обитает?

А потом был длинный переезд, в Сибирь, говорил сам себе Ли, хотя на самом деле, может, и не туда, но это было неважно — его везли на поезде с другими заключёнными четверо суток, потом на тюремном автобусе целый день. И вот привезли, посадили в камеру с какими-то арестантами, сначала тихо ворковавшими в тёмном углу, затем страшно избивавшими друг друга. На следующий день повели знакомиться с руководством, спросили, чем на воле занимался? Почту носил, ответил. Почтальон? Да. А письма писать умеешь? Вот странный вопрос. «Ну да, конечно!» — тут же ответил, хотя он никогда не писал, но поскольку его сочинения всех потрясали, в этом не сомневался. Тогда пошли со мной! И повёл его офицер по коридорам, одному, другому, третьему, а Саша, смиренный, шёл и не подозревал, что сейчас решается его судьба, словно Бог, к которому он столько взывал, вот наконец протянул ему руку помощи. Ввели в кабинет, офицер громко сообщил о прибытии: «Товарищ полковник, заключённый Ли прибыл!» И из другой комнаты вышел мужчина, полный, помятый, седой, с раскосыми глазами и красным лицом, в зубах ковырялся, словно только что выпил и закусил, в военной рубашке, с расстёгнутым галстуком.

Отправил офицера и присел за стол, напротив Саши. «Рим Акимович меня зовут, — сказал он. — Да ты сиди, сиди! В общем, парень, дело здесь такое, я неформально, и пусть между нами всё, договорились? Был я недавно в отпуске на югах и встретил там красотку, ну сам понимаешь… — руками формы её обводил. — И, конечно, влюбился в неё без памяти. Что здесь — тюрьма, жена, две дочки зашуганные, одно и то же — серятина! И вот она письма мне пишет, одно, второе, третье, а я молчу, и знаешь почему? Потому что не умею я письма писать, одни записки служебные прежде писал, представляешь, стыд-то какой… И вот мне нужен почтальон, тьфу, то есть писатель, я буду рассказывать о чувствах своих, а ты записывать. Ну как, попробуем?» «Конечно, никаких проблем!» — без паузы отчеканил Ли, даже честь хотел отдать.

И со следующего дня они начали встречаться, устраивая этакие сеансы откровений, наполовину с психоанализом; полковник говорил сплошным потоком сознания, а Ли записывал и после, в камере, литературно обрабатывал. В конце концов первое письмо они написали, где Рим рассказывал своей возлюбленной о том, как он тоскует без неё, как бездарно живёт в своём посёлке, и вообще, какое неизгладимое впечатление она на него, даже в разлуке, производит. Полковник прочитал, и прослезился, и тут же сообщил своим подчинённым, какой у них в колонии чудесный заключённый появился. И все побежали к Ли письма писать, конечно, по старшинству: сначала шесть замов, потом по отделам; у всех были свои тайны от жён и детей, которыми они ни с кем не делились, даже с друзьями, только одному Ли и доверяли. И всем он безотказно писал, вкладывая душу и страсть, и все были в восторге, потому что… так уж устроена эта жизнь, что никто никого никогда не слушает, все думают только о своём, а здесь, словно с неба свалился, некий сказочный молодой человек, который и слушал, и слышал, и внимал, и даже сочувствовал. И вдобавок максимально точно и высокохудожественно все их излияния записывал.

В конце концов Ли выделили отдельный кабинет для приёмов, освободили от всех работ, а после сотрудников колонии за него взялись заключённые. Точнее, он взялся за них, по их же просьбе, и стал писать письма зэкам, выслушивал их жалобные, нелепые и порой кровавые истории и писал их женам, сёстрам, матерям, детям, друзьям, даже недругам — всем-всем-всем, о ком те просили. И так в водовороте писем стал получать послания и себе — от прекрасных незнакомок, прослышавших про его писательский дар, желавших с ним познакомиться. На эти письма он, конечно, не отвечал, потому что они были от праздности, только на одно он решил ответить: слишком темпераментной, искренней оказалась писавшая ему Натэлла, «хотела любить, быть любимой, и ради этого была готова на всё». Так у них завязалась переписка, она рассказывала о себе, о своём отношении к жизни, к людям, к миру, а он о своём, словно это был разговор двух писателей, поэтов.

И когда они узнали друг про друга многое, Натэлла решила приехать к нему в колонию, на что Саша страшно смутился, но она, словно чуя сквозь расстояние, предупредила, что, если ему неудобно, она, конечно, отменит визит. И что Саша мог на это ответить? Конечно, он согласился. И вот спустя месяц Натэлла приехала, всего на три дня. Как он и думал, это была женщина яркая, с рыжей гривой волос, глазами цвета малахита, звонкая, страстная, хохотушка, но легко впадала в печаль, была много старше его, но он чувствовал себя с ней как с ровесницей-подружкой. Натэлла глядела ему прямо в глаза, держала за руки, за кончики пальцев и словно наглядеться не могла, впивалась глазами в него, в его образ и облик. «Сколько вам ещё сидеть?» — вдруг спросила она. «Полтора года», — ответил он. «Не более полугода. — сказала вдруг она. — Я сделаю всё возможное». «Вы кто, волшебница?» — усмехнулся Ли. «Да, причём с большой буквы. Но при одном условии: после освобождения я жду тебя у себя. Договорились?»

На этих словах они распрощались, хотя Саша не принял её слова всерьёз, он думал, что она так сказала от своей экзальтированности, но, когда она уехала, к нему стали подходить офицеры и с заговорщическим видом спрашивали: «Откуда ты её знаешь?» — «В смысле? По переписке…» — «Да знаешь ли ты, кто она?..» — «Нет!..» — «Вот дурачок, или косишь под такого?» И оказалась, что Наталья Сергеевна была женой чуть ли не министра МВД, а точнее, второго человека после министра, отвечавшего за обширное хозяйство этого государства в государстве. И действительно, ровно через пять месяцев, получалось, ещё раньше, Ли освободили условно-досрочно якобы за примерное поведение и добросовестную работу, и, конечно, об этом жалели все: и начальник, и его замы, и простые сотрудники, и заключённые, с которыми он подружился, узнал об их чаяниях и заботах, пока писал им свои проникновенные письма.

Провожать вышли всей толпой, а из узких окошек камер махали ему теперь уже его братья навек — мы тебя никогда не забудем! — и Саша после всех объятий и напутственных слов даже прослезился. Офицер аккуратно довёз его до аэропорта, проводил до рейса на Москву. «На Москву?» — удивился Ли, глядя на провожающего. «Да, там тебя встретят люди Натэллы! И не вздумай сопротивляться, а то опять к нам вернут!» — сказал офицер и подмигнул. И казалось Саше, что летел он из одного заключения в другое.

 

НЕВИДИМЫЙ, СЛЕПОЙ И ГЛУХОЙ

 

И действительно, в московском аэропорту на выходе его ждали с табличкой двое в штатском, похожие на сотрудников спецслужб, без лишних слов довезли до адреса, препроводили в квартиру, сказали, что хозяйка скоро приедет, и закрыли за ним на ключ дверь. И Саша, видя, что у него есть пауза, прекрасная просторная пауза, и пусть между заключениями, принял душ, залез в холодильник, обнаружил бутылку водки, выпил двести грамм, закусывая чёрным хлебом, селёдкой, картошкой да солёным огурцом, очевидно, приготовленными по поручению Натэллы, затем побродил по просторной квартире, поглядел в окна аж с пятнадцатого этажа, какая шикарная панорама, кругом небо, синее-синее, посмотрел телевизор, что там в мире делается, задремал и вот проснулся от прикосновения его волшебницы.

«Ну как тебе тут?» Она сияла, как солнце, и он сразу же бросился в её объятия, и без слов, без предупреждения, срывая одежды, они стали проваливаться друг в друга, сливаясь в единый организм, пульсирующий и клокочущий, издававший одни стоны, и не расставались друг с другом час, два, три, ибо понимали, чувствовали, что стоит им разделиться, и опять окажутся в заключении, каждый сам в себе. Но зато, разделяясь, в перерывах, можно было разговаривать, и Натэлла говорила, шептала, что… как это важно иметь любовника, Саша, настоящего, который принадлежит только тебе! И чтобы он всегда оставался с тобой — я так долго об этом думала! — он должен быть… невидим, чтобы никто его никуда не увёл. А потом он должен быть слеп — да, не смейся! — иначе зрячий, соблазнившись, за кем-то уйдёт. А ещё он должен быть глух, чтобы сладкие песни залётных сирен его не сгубили. «Таким образом, он должен быть невидимым, слепым и глухим!» — заключала Натэлла, опять целуя его в губы. «И желательно без ног, — добавил Саша, — чтобы никуда не убежал!» «Ах ты шутник!» — хохотала Натэлла и опять вонзалась в него, и действительно, пусть на время, его ног лишала.

С Натэллой вообще было весело, она не давала ему заскучать, не давала ему времени на передышки, во время которых он мог бы понять, нравится ли ему на самом деле эта удивительная женщина, влюблён ли он в неё, а может, даже и любит; она не давала ему передохнуть, и, может, это было хорошо, потому что в нескончаемом кураже, опьянении друг другом им не надо было ни в чём сомневаться: ни в разнице в их возрасте и происхождении, только вперёд, двигаться навстречу времени и друг другу. Вдобавок, поскольку им надо было от всех скрываться, ведь она была женой такого влиятельного человека, они придумывали каждый день себе план, как настоящие шпионы, с явками, местами тайных встреч: в кино, театре, музее или баре. Всегда садились порознь, но поблизости, незаметно передавали записки друг другу, где встретятся после кино или музея, например, в парке — там можно уединиться в кустах, или лучше закажем номер в гостинице? Так и делали, и на все эти шпионские игры, перемещения, конспирацию у них уходил целый день, и домой, в их съёмную квартиру, они возвращались усталые, как говорится, но довольные. А дома, уже закрывая глаза, они вновь сливались друг с другом, как буквально, физически, так и в той засасывающей их сладостной тьме, под тяжёлыми покровами своих век.

И всё это их счастье как-то незаметно пролетело: он приехал в Москву весной, а теперь стояла осень, сырая, жёлтая, с опавшими листьями, уже отравляющая похмельем от их прошедшего лета. И, словно от холодного ветра угрюмой осени, Натэлла очнулась, как та стрекоза, огляделась, увидела, что творится окрест с её близкими, и ужаснулась. Словно это она своими изменами накликала беду! А случилось то, что в связи с очередной перестройкой в верхах, боже, боже, кричала она, хватаясь за голову и бегая по квартире, у её мужа обнаружили огромную недостачу, следом обвинили в воровстве, а все влиятельные друзья, тот же министр, спасая свои шкуры, как водится, от него отвернулись. Теперь её генералу светил большой срок, она оставалась без мужа, без средств — и это было самое важное, и лёжа теперь в постели они не нежились, не наслаждались друг другом, а напряжённо думали, гадали, что же ей теперь делать, как быть. И та практичность, скажем так, на которую она легко переходила после всех своих романтических восторгов, не уставала поражать всё-таки ещё наивного Сашу Ли.

— Есть у меня на примете двое кандидатов, — говорила скорей сама себе Наталья Сергеевна, уже, увы, не Натэлла. — Один зам мужа, а другой из спецслужб. Оба в шоколаде, и оба мне глазки регулярно строят на всяческих приёмах, фуршетах. Вот я и думаю, на кого мне свои стрелы направить. Как ты думаешь, дорогой? — спрашивала риторически она, а Ли только пожимал плечами и задавал свой вопрос.

— А как же теперь мы, дорогая?

— Как, как… Придётся прерваться. Ты же понимаешь, что без денег мы с тобой как влюблённые бомжики с Казанского вокзала. Придётся потерпеть! А чтоб ты не удрал, не исчез, не сгинул, мой невидимый-слепой-и-глухой, я тебя «обналичу», то есть передам своим верным подругам!

Что она и сделала: на следующий день прибежала, уже возбуждённая, бодрая, без вчерашней тоски, может, завела уже новый роман с кандидатом, и сказала: «Выгляни в окошко!» Саша выглянул и увидел прямо под окнами семь ярко накрашенных, хорошо одетых дам под стать самой Натэлле, как по команде, они игриво замахали ему ручками.

— Вот это и есть моя великолепная семёрка! Вечером тебе позвонят. Все замужем, чистые, здоровые, в достатке, в общем, порядочные. Договоритесь о встрече.

— Сразу со всеми? — изумлённо воскликнул Ли, поневоле думая о том, что, значит, это и есть абсолютная характеристика порядочной женщины.

— Да нет, мой восточный любовник-минималист! — захохотала Натэлла. — Встретишься с ними в кафе, проведёшь, так сказать, кастинг, кто первый из них, кто второй, а кто далее. Там разберётесь. Договорились? А теперь, — обняла она его, неуклонно увлекая в спальню, — поскольку я в последний раз к тебе пришла, давай… на долгую добрую память!

И вечером дамы позвонили, Саша договорился с ними о встрече в таком-то кафе, в такое-то время, хотя уже понимал, что ничего этого не будет. Было у него увлечение прекрасной Натэллой, на этом всё и закончилось, и пора ему возвращаться домой, после всех своих тюремно-амурных приключений. Да, пора на юг, домой, на свою обочину, настало время разобраться в себе и понять, что же ему теперь — опять проклятый и неизбежный вопрос! — с самим собой делать.

 

РЕКА

 

Саша, пока летел, возвращался, всё время думал, что же он действительно в родном городе будет делать? В первую очередь навестит мать, и от этого визита будет зависеть вся его последующая жизнь. Он стойко надеялся, что за время его отсутствия она изменилась, ведь он помнил, как она плакала в суде, и может, она станет к нему нежнее и добрее. Он так увлёкся этим предположением, что не заметил, как пролетели часы, и, выйдя из аэропорта, он сразу же поймал такси и назвал адрес.

Был вечер, темнело, родной позабытый дом встречал его множеством огней из раскрытых окон, Саша, подходя к подъезду, задумался, стоит ли ему звонить в дверь или… Или как раньше, в детстве, залезть на дерево, находившееся прямо напротив его окон, и подглядеть за тем, что происходило в его квартире? Ни фига ты не вырос, усмехнулся сам себе Саша, как был пацаном, так и остался… Тем не менее, спрятав сумку в кусты, он полез наверх, слава богу, в сумерках оставаясь незамеченным. И что он в своих-чужих окнах увидел? Он увидел мать, слегка постаревшую, которая кричала на какого-то незнакомого ему мужчину, очевидно, очередного сожителя, а тот смиренно кивал головой, вероятно, нетрезвый, а может, копил дурную энергию, чтобы после взорваться. Опять двадцать пять! И Саше стало плохо, противно, омерзительно, словно он в уличной столовой съел таракана.

Он тут же спустился на землю, взял сумку и пошёл куда глаза глядят в буквальном смысле. Стоило ли лететь сюда ради этой сцены, Боже? Зашёл в винный магазин и взял две бутылки вина, зачем две, сам не знал. И пошёл к реке, под мост — там он часто ловил рыбу или просто глядел на течение воды, думая, мечтая о чём-то своём. Уселся на скамейку, откупорил бутылку, стал глотать. «Никто и ничто не меняется, увы, это только наивные человеческие ожидания, и какой же это ужас… — опять внутренне бунтовал он, глядя на реку, которая действительно успокаивала, — …оказаться среди железобетонных существ, которые готовы изменить не себя, а тебя: скрутить, помять, разорвать на части… А если эти существа твои родственники, тогда вдвойне, втройне страшно!»

— Да ты не переживай, — вдруг раздалось сбоку, и Саша от неожиданности вздрогнул: неужели своим внутренним или внешним шёпотом он сотворил некое существо? — Ты кто?

— Я бомж, — очень просто ответил человек, действительно выглядевший как бомж: в лохмотьях, лицо в грязи. — Я слышал, ты о чём-то шептал, и казалось, вот-вот заплачешь.

— Вернулся в родной город, — согласился Ли, — а здесь всё то же самое!

— Да, реальность изменить невозможно, — с готовностью согласился бомж.

— И потому остаётся спиваться, правда? — вдруг горько сказал Саша Ли, грустно улыбаясь. — Ну и ладно, будем! На, хочешь? У меня вторая бутылка есть!

И протянул тому бутылку; вот для кого он, оказывается, её покупал. А тот с радостью схватил, быстро, профессионально откупорил и приложился. Причём так, что после лихого глотка долго отдышаться не мог.

— Эх, хорошо-то как! — воскликнул бомж. — Вино, река и хороший человек рядом! Чего ещё нужно?

И они задумчиво уставились на серую реку, словно это было течение времени, глядя на которое они спасительно уплывали то ли в своё прошлое, то ли в своё будущее.

— Да, река завораживает… — очнулся наконец Саша. — Сейчас ты мне расскажешь свою историю, что ты был перспективным учёным, или писателем, или музыкантом, а потом грянули обстоятельства… Ведь так?

— Не так, — кивнул бомж, совсем не обижаясь. — Я, собственно, не человеком был, а чёртом…

— Кем?!

— Чёртом, говорю. Такая программа была у нашего Мастера Дьявола. Наступила перестройка. И шеф наш стал посылать своих чертенят на землю. Но как в неё попасть?.. И вот он придумал гениальный план. Попасть на землю можно только через женщину. Ведь женщина — это — буквально, фигурально! — дыра. Ты становишься её любовником, заполняешь эту дыру собой, пусть на время, при живом-то муже, после вы живёте втроём, в общем, так вся Москва и живёт, из которой ты вернулся… Потом ты вытесняешь лишнего, он сбивается, спивается, выбрасывается на обочину!

— На обочину? — вздрогнул Саша, услышав такое важное для себя слово.

— Да! А ты — в дамках! Торжественно становишься новым мужем и делаешь карьеру, и поскольку ты, чёрт, типа из провинции, то есть упорный, сильный, железобетонный, ты идёшь к своей цели, играя по всем правилам земной игры, то есть ты становишься банкиром-депутатом-мэром-губернатором и воруешь-воруешь-воруешь… В общем, всё, что происходит сейчас на вашей земле!

— А что ж ты тогда здесь, на обочине, делаешь, да в таком виде? – усмехнулся Саша, впрочем, весьма впечатлённый монологом незнакомца: то ли выдумал всё, то ли на самом деле это было.

— А я слабину дал, в семье ведь не без уродов: пожалел я мужа, уж слишком с ним жестоко жена обошлась… И стал с ним бухать, тогда Римма нас обоих выгнала, взяла всё хозяйство в свои руки, а я здесь…

— А муж-то где?

— Царство ему! — перекрестился чёрт к изумлению Саши, демонстрируя собой новый, вполне реальный, значит, оксюморон. — А теперь про себя расскажи, может, чем помогу…

И Саша не стал удивляться и начал рассказывать про все свои переживания, раздумья — с вином, да с видом на реку говорилось так легко, свободно, словно песня лилась! — про все свои проклятые вопросы, так живо описал тюрьму, Москву, Натэллу и вот до набережной дошёл, до скамейки, на которой сейчас сидел.

— Значит, всю жизнь искал любви. Хотел любить и быть любимым, — правильно заключил чёрт, видно, умный, а может, человек уже, переделал его добрый муж и помер, всю энергию отдал. — Я вот что думаю: пойдём сейчас к Римке, жене моей, она мудрая, всё про тебя решит...

— Что решит?

— Что с тобой делать. Она рекламой занимается, проекты у неё, как грибы, растут и все приносят доход. А ты парень видный, тонкий, умный, страдающий, то есть исходный материал перспективный, их языком говоря — авось что из тебя выйдет. Пошли! И мне будет повод с ней повидаться!

 

НЕУТОЛЁННЫЕ

 

 И Саша согласился; опять в магазин зашли, купили вина, коньяка, водки, закуски, конечно. Потом к дому — здесь недалеко, поднялись на этаж, долго звонили в дверь. Заслышав голос Чёрта, она стала ругаться чуть ли не матом, но после Саша начал было объяснять своим звонким чистым голосом, зачем они здесь, и она открыла.

— В чём дело?

— Принимай гостей! Я тебе такого парня привёл, век меня после будешь благодарить.

Она окинула взглядом Ли и пропустила, видно, он ей понравился, повела на кухню, быстро нарезала салат, пока Саша бутылки расставлял и наливал, чёрт тем временем в ванной отмывался.

— Ну что, выпьем за знакомство? — рюмку подняла.

Римма оказалась весьма привлекательной женщиной, возраста Натэллы — Ли поневоле их сравнивал. И по её просьбе стал опять рассказывать свою историю, потом вошёл уже отмывшийся чёрт, Матвеичем называла его Римма, присел за стол, тоже стал выпивать и закусывать.

— Любви парень ищет, как и все мы, и ради неё готов на всё! Так я Сашку понял, — опять заключил бывший любовник, и Римма согласилась, стала затем рассказывать про себя, вспоминать мужа, видно, душевный был человек, потом на Матвеича перешла, называла его моим чёртиком. 

Потом, изрядно выпив, они уже не разговаривали, а под музыку плясали, Саша с Риммой — танго, она его внимательно разглядывала, лицо, глаза, нешуточно прижималась всем грудью и телом.

Потом, взглянув на часы, объявила спать, а тебя, Ли, я жду для продолжения общения. «Ур-ра-а! Ты ей понравился! — обрадовался почему-то Матвеич, когда она ушла. — На, выпей “на дорожку”!» Протянул стакан коньяка, Саша выпил, умылся, почистил зубы и вошёл в спальню, в которой было темно, не видно ни зги… «Римма», — прошептал он, шаг влево, шаг вправо, и вдруг прямо в объятия её попал, влажность губ, тепло рук и жар тела, закружились, как в танце, и плюхнулись на кровать, и после началось долгое сладостное плавание друг в друге, без устали и конца.

Наутро все собрались за столом, конечно, с головной болью, все стали допивать лимонад, вино, коньяк, водку, опохмеляться, наконец Римма, белая лицом, похожая на колдунью, приходя в себя, сказала:

— Ну что, парень — хорош! Можно запустить проект с любовником. Но надо как-то красиво это назвать… Значит, кем ты, Ли, прежде работал?

— Почтальоном.

— А что ты там напевал, когда возвращался ко мне ночью из туалета?

— Ну я… — засмущался Саша, — пел о том, как мне хорошо, как я рад, что я возвращаюсь к такой прекрасной женщине!

— Это откуда? — улыбнулась Римма.

— Да привычка, откуда — не вспомню уже…

— Всё ясно. Значит, назовём проект «Поющий Почтальон». Для краткости ППП. Слоган такой: «Я почтальон, несу вам весть о любви, причём своей любви. Открывай, хозяйка, свои ворота! Я не только принесу тебе эту сладкую весть, но и одарю тебя своей безмерной любовью!» Что-то типа этого…

— Гениально! — захлопал в ладоши Матвеич. — Я же тебе говорил, у меня Римка просто гений.

— Причём я уверена — проект этот будет более чем успешен!

— А на чём строится твоя уверенность? — вдруг засомневался Матвеич, демонстрируя свою противоречивую чёртову природу.

— На бабьей неутолённости, — очень просто ответила Римма. — Которая безмерна как океан, и потому твоя страсть, Поющий Почтальон, должна быть столь же безмерна! Итак, — подняла бокал с белым вином, — выпьем за Поющего Почтальона!

И все выпили, и со следующего дня началась кропотливая, напряжённая работа, сначала с компьютерщиками: хозяйка привела Сашу к себе в офис, и стали делать Сайт Поющего Почтальона, спорили о дизайне, об оформлении, кому что нравилось, кому минимализм, кому барочный стиль, потом, когда сайт был сделан, огласили его тем же слоганом практически без изменений, который Римма и предложила. И после стало происходить нечто неимоверное: пошёл поток заказов, от желающих не было отбоя…

— Ну что я тебе говорила?! — плясала от радости любовница почтальона и жена чёрта по совместительству. 

И когда набралось всего за один день до тысячи заказов, стали думать, как с этим быть.

— Предлагаю тебе прямо сейчас начать свою работу любовника, обойдёшь первых трёх по списку, посмотришь, как всё пойдёт, сделаешь выводы, какие ошибки и недочёты мы допускаем, в общем, вернёшься после и всё доложишь.

И Саша тронулся в путь, и он совсем не волновался, потому что опыт с Натэллой, страстной женой генерала, очень многому его научил, во-первых, ничем не удивляться, быть циничным к женским эскападам — что только генеральша с ним не вытворяла! И потому, придя к первой — она оказалась красавицей, он же сам по своему вкусу выбирал, — Ли сразу же предложил установить правила игры, и Кристина предложила ему сыграть сначала в сантехника, который чинит кран, а после грубо, по-мужлански, на неё набрасывается, затем они поиграют в инкуба, а после, если хватит сил, она переоденется в монашку.

Сил на всё хватило, и Саша, окунувшись в разврат, ушёл от первой несколько печальный и уставший, остальные две оказались не столь изощрёнными, но, опять же, предпочитали, чтоб их брали силой, и Саша уже догадывался почему. Потому что все они были образцовыми, с виду благополучными жёнами солидных мужей, и добровольное согласие означало бы их полное б…, насилие же снимало с них всякую ответственность. Мол, он меня запугал, и мне оставалось только смиренно отдаться, иначе бы просто уничтожил!

Всё это он после доложил своей начальнице, та приняла к сведению и объявила кастинг, или массовый набор, поющих почтальонов, поскольку, понятно, для такой тьмы желающих неутолённых: жён, домохозяек, разведённых, одиноких, молодых, красивых или не очень — требовались соразмерные силы. И вскоре возле офиса Риммы выстроилась толпа. Парни, мужчины стояли часами — все хотели стать любвеобильным поющими почтальонами, потому что в этой роли совмещалось всё: артистизм, образование, смекалка, природное обаяние, мужская сила, многие другие качества, которыми гордились и должны гордиться мужчины.

И вот набрали за неделю пятьсот почтальонов и бросили эти силы по вызовам, и что тут началось!  Просто буря, восстание жён, которые бросали своих мужей, уходили, неутолённые, к почтальонам, неустанно певшим им о своей любви, а после воплощавшим свои чувства в действие! За полгода проект ППП стал просто притчей во языцех, все только о нём и говорили, а мужья, седые, солидные, сановитые, впадали, как мальчики, в отчаяние, собирались кружками в барах, плакали, пили вино и долго думали о том, как всему этому противостоять. Тем временем Римма, поскольку проект стал сверхпопулярным, мудро предложила узаконить их армию любовников и зарегистрировать Партию Поющих Почтальонов, затем провести первый съезд и на нём избрать Сашу Ли председателем. И все стали к этому срочно готовиться, а Матвеича, в прошлом чёрта, а теперь вновь образцового мужа, за хороший гонорар назначили организатором этого мероприятия.

Тем временем противоборствующая злобная сила, или разгневанные мужья, вдруг обнаружили в своих кругах генерала, самого настоящего генерала МВД, который стыдился себя выказывать, что его постигла та же позорная участь, и обратились к нему за помощью. Подумали и решили под крышей министерства организовать, конечно, на добровольных началах Отряды Мужей Особого Назначения, или ОМОН, задача которых сводилась к поимке любовников, этих проклятых Поющих Почтальонов. Даже пробили для них специальную форму — в полоску или в клетку, — напоминавшую мужские пижамы. «Осталось придумать статью, за что их сажать!» — воскликнул генерал, нашедший в рядах незнакомых мужей столько поддержки. «По ходу будет видно!» — сказал другой оскорблённый, тоже из МВД. И вот ОМОН узнал через своих осведомителей, что грядёт первый съезд Партии Поющих Почтальонов, на котором будут избирать председателя и объявлять её устав и программу. «Смотри-ка, они совсем обнаглели! Хотят узаконить свою организацию, чтобы никто их не тронул!» — догадался генерал и скомандовал всем готовиться к штурму этого позорного собрания.

И вот в назначенный день Поющие Почтальоны, или лихие любовники, причём с чужими жёнами, их любовницами, стали собираться у Дворца молодёжи, специально арендованного для съезда; всего собралось около трёх тысяч человек. Представляете, какая эта сила — Любовь, если даже мест в зале не хватало! И все, красивые, нарядные, стильные, модные, источавшие одну энергию светоносной любви, стали рассаживаться в огромном зале. Затем на сцену поднялась Римма в отличном бежевом деловом костюме. Объявила программу съезда ППП, а по сути — первого в истории человечества Съезда Любовников: сначала мы выберем председателя, затем обсудим устав партии и её программу. И далее, со свойственной себе ловкостью, перешла на неформальный тон: стала рассказывать о своём знакомстве с Сашей Ли, который тогда переживал не лучшие времена, был разочарован в человечестве, но всё ещё полон любви и нежности к его женской половине.

Рассказав обо всём этом, она вызвала под общие аплодисменты самого виновника, героя, первого в мире почтальона, поющего о своей любви, всю жизнь боровшегося за это право. И только Саша вышел на сцену, встал за трибуну, смущённо улыбаясь грянувшим на него аплодисментам, как в зале стало происходить что-то невообразимое. Мужчины в полосатых пижамах и тяжёлых кованых сапогах ворвались в зал, потом на сцену, с автоматами, пистолетами, для острастки кричали, угрожали, даже стреляли в воздух, женщины завизжали, а два автоматчика схватили Ли и потащили на выход и скрылись из виду.

— Что происходит?! — завопила Римма в микрофон, нервно оглядываясь по сторонам. — И где наш председатель?

И после ринулась вон, а за ней все остальные, кто был в зале, началась давка, крики, женский плач; когда выбрались на улицу, машины с бойцами ОМОН и их драгоценным Сашей Ли уже отъезжали. И Римма вместе с Матвеичем и другими почтальонами, разинув рот, только растерянно глядели им вслед. Но это смятение длилось недолго, потому что женщина взяла себя в руки — о слабый сильный пол! — и твёрдым голосом, стыдясь минутной слабости, воскликнула, всех успокаивая: «Не беда, товарищи почтальоны! Это был беспредел. Мы будем бороться!!»

 

СЧАСТЬЕ

 

И действительно, стали бороться, во-первых, узнали отделение полиции, куда Сашу Ли отвезли, поехали туда, дождались начальника, всеми правдами и неправдами проникли к нему в кабинет и с угрозами дойти до самого президента-царя-хана — или кто там у нас? — узнали, в чём обвиняли их самого главного почтальона. И оказалось, смех, да и только, что его обвинили в изнасиловании: якобы одна домохозяйка, вызывавшая почтальона на дом, со всеми вытекающими, после его ухода сообщила об этом мужу. «Ха-ха и хи-хи!» — засмеялась Римма, а за ней её соратники. Ничего, дождёмся суда, объявила Римма, но все: и суд, и полиция — и так уже знали, в чём дело, что по наущению одного несчастного генерала, которому постоянно изменяла жена, собрали Отряд Мужей Особого Назначения — хо-хо, звучит-то как по-издевательски — и взяли самого главного любовника на первом в мире съезде любовников, придумали ему статью и посадили в камеру.

Саша, опять оказавшись в тюрьме, пока не знал, как к этому относиться. Либо судьба у него была такая: идти против большинства, против установленного порядка, против власти — либо все его вопросы «где я?», «кто я?», «для чего?» противны смыслу человеческому. Но тогда что такое человек? Робот, кукла, голем, исполняющий чьи-то приказы? Или всё-таки страдающее, мыслящее, чувствующее существо, пытающееся понять своё предназначение в этом мире? И вот спустя месяц состоялся суд, все хотели поскорей закончить с этим надуманным действительно делом, и как бы тот генерал всех своих коллег не подстрекал, они только пожимали плечами или просто отмахивались. Мол, если твоя жена неверна тебе, то что-то не в порядке с тобой, а не с какими-то почтальонами.

В зале было не продохнуть, ибо все почтальоны, их подруги, любовницы непременно желали участвовать в этом позорном действии, дешёвом спектакле, хотели посмотреть, как власть в лице министерства упадёт очередной раз мордой в грязь, да, именно мордой, если не рылом. И вот как только секретарь зачитал обвинение, все захохотали, заулюлюкали, но призвали к тишине, стали допрашивать сразу же обвиняемого, меняя порядок суда: было важно, что скажет он в своё оправдание. А Ли, конечно, и не собирался оправдываться, он честно сообщил, что пошёл по вызову…

— Уточните, что за вызов? — вмешалась судья, между прочим, очень привлекательная женщина средних лет.

— Последние месяцы я работал любовником, — честно признался Ли, — в смысле, получая заказы через интернет, я сам выбирал приятных мне женщин и шёл с ними встречаться.

— И они, конечно, платили вам деньги? — едко спросил прокурор, помятый мужчина средних лет, очень похожий на обманутого мужа.

— Это было необязательно, — поправил его почтальон. — Главное — это была идея!

— Какая такая идея, мать вашу?! — взорвался прокурор.

— А такая, прокурор хренов, свою мать лучше вспомни! — вдруг воскликнула с места Римма. — Если в чём наши женщины и нуждаются, то не в починенных кранах, электрических счётчиках, и даже в зарплатах мужа, а в ласке, любви и нежности. Девяносто девять процентов женщин, к вашему сведению, живут в нашем мире неутолёнными!

— И мужчин тоже! — выкрикнул кто-то из зала.

— Да! Всё человечество живет неутолённым! — повторила она свой диагноз, и тут же толпа загудела, захлопала, затопала ногами, поддерживая Римму.

— Я прошу тишины! — воскликнула судья, кстати, раскрасневшаяся то ли от возмущения, то ли от личной неутолённости. — Давайте вызовем пострадавшую.

И вот в зал вошла с виду домохозяйка, маленькая, крепенькая, шустрая и кривоногая, глазками шмыг-шмыг в разные стороны, но только взглянула в зал, как тут же сникла, видно, все её планы, как отвечать, то есть лгать, при виде подруг улетучились.

— Пострадавшая, расскажите, как обвиняемый принуждал вас к соитию, или насиловал?

И тут наступила пауза, домохозяйка смотрела то на прокурора, то в зал, а там — все её знакомые, незнакомые, любовницы, вызывавшие поющих почтальонов на дом так же, как она, строили ей страшные гримасы, мол, только не соври, или даже грозили ей кулаком, другие жесты — кто на что был горазд.

— Пострадавшая, вам задали вопрос... — поторопила её судья.

— Да не было никакого изнасилования! — вдруг призналась женщина и сразу же посветлела лицом, видно, ей самой от правды стало лучше. — Меня подговорил муж дать такие показания, и все его приятели, обманутые мужья, все эти долбанутые из ОМОНа!

И тут весь зал опять загудел, а многие честной в результате домохозяйке даже захлопали.

— И сейчас, — продолжала та дальше, подбадриваемая залом, — я хочу принести извинения гражданину Ли, который зря просидел в камере по моему навету.

— Да что вообще происходит?! — возмущённо закричал опухший прокурор.

— Происходит правда, жирдяй! — выкрикнула в ответ Римма.

И все вновь завизжали, захлопали, затопали — в общем, зал просто неистовствовал. Тем временем судья, призвав помощников, прокурора, адвоката Ли, который так и не успел выступить, стала с ними советоваться. Прошло десять минут, затем судья постучала молотком и, когда наступила тишина, сказала:

— Уважаемые граждане, мы не будем делать перерыв, не особо сложная эта задача решить, кто прав здесь, а кто виноват. Суд приносит свои извинения ложно обвинённому гражданину Ли за навет, случившийся по недосмотру некоторых недобросовестных сотрудников нашего министерства. Вы сможете подать иск на МВД, с последующим получением финансовой компенсации. Приказываю освободить ложного обвинённого прямо в заде суда! Суд окончен!

И что тут началось: все закричали, захлопали, даже запели Марсельезу, а когда Саша Ли вышел из клетки, его тут же подхватили на руки и понесли вон из зала суда. Куда? В ресторан, где немедленно устроили банкет, с почтальонами, любовницами, кандидатами, болельщиками — всего набилось человек пятьсот. На сцену вышел оркестр, стали играть громкую музыку разгула. Все пели, плясали, выпивали, целовались, даже падали под стол, никто друг друга в этом шуме и гаме не слышал, но всем было хорошо, а Саша с Риммой сидел во главе и принимал поздравления от коллег, от каких-то малознакомых людей. И вдруг свою мать увидел, которая тоже стояла смирно в очереди поздравляющих. Он её подозвал, она что-то шепнула ему в ухо, то ли извинялась за своё поведение, за своё неумение любить, то ли просто радовалась его освобождению. Тогда он поцеловал её в щёчку и попросил помощников найти ей место за столом, её увели, а он опять принимал поздравления.

Затем он, выпив и закусив, раскрасневшийся, танцевал с Риммой, как в первый день их знакомства — вальс, танго, рок-н-ролл. А во время перерыва к нему подошла такая тихая девушка, стала ему что-то настойчиво говорить, он не слышал, тогда они вышли из зала, прошли в фойе, присели в кресла, и девушка представилась журналисткой из нового журнала под названием «Счастье».

— «Счастье»?! — удивился Саша и обрадовался. — Наконец появился журнал с таким названием! Хороший знак! И что вы хотите?

— Я хочу вам задать только один вопрос, чтобы не отнимать ваше драгоценное время… Я тщательно изучила вашу биографию, начиная с детства, несчастливого, согласитесь… полного одиночества, потом вы стали школьной звездой, лучше всех писали сочинения про счастье… потом, окончив школу, вы проучились два курса на филфаке, но вдруг его бросили, зачем-то устроились работать почтальоном… Может, так искали счастье? Но потом, заступившись за девушку, убили подлеца, сели в тюрьму. После освобождения уехали в Москву, влюбившись в прекрасную женщину, очевидно, обещавшую вам счастье, — предположила журналистка, глядя ему в глаза. — Потом вернулись домой, в наш город, и вот организовали с соратниками Партию Поющих Почтальонов, полных любви, а по сути — дарящих женщинам счастье. Всё правильно? И вопрос мой таков… Так всё-таки вы нашли своё счастье?

И наступила пауза, Саша разглядывал эту чудесную девушку, которая задала ему такой важный вопрос, который ему никто никогда не задавал. И вдруг покачал головой, грустно улыбаясь.

— Так что? — заволновалась журналистка. — Нашли или нет? 

— Нет, — твёрдо сказал Саша. — Оно уже было однажды — это я понял только много лет спустя, и все мои поиски обрести его были тщетными.

— А какое оно было? Можно спросить? — спросила девушка и даже от волнения прикоснулась к нему дрожащей рукой. 

И Саша замер, закрывая глаза, погружаясь в прошлое.

— Много лет назад, когда мы были детьми, мы часто играли в прятки, жмурки, партизан, фашистов, ковбоев, индейцев, как все дети… И мне нравилась одна девочка, из соседнего двора. Я прямо замирал при её появлении, терял сознание… И кажется, это было взаимно. И когда мы познакомились, мы однажды договорились с ней, что будем играть только ради друг друга, и если в прятки, то я буду искать только её, других, конечно, тоже, но формально. В общем, всё, как в жизни… И вот мы играли, я водил, считал свой счёт, потом шёл искать. И сразу шёл к ней:я ведь знал, где она прячется. И вот подходил, уже чувствовал, что она за углом, за забором, за деревом… И, подходя к ней, я от волнения начинал тихо петь о том, как я люблю её… Верно, именно тогда моё пение и началось! — улыбнулся задумчиво Саша. — Я пел о том, как я рад, что вот сейчас её найду, тихо прикоснусь к ней, нежно её поцелую и как мы будем любоваться друг другом. И так будет всю последующую жизнь, и что бы ни случилось, мы всегда будем вместе. Всегда, понимаете?! Я пел об этом и так свято в это верил…

И Саша наконец взглянул на девушку, возвращаясь из туманных далей прошлого, а она уже тихо кивала ему в ответ, и в глазах обоих стояли слёзы.

— Вот это и было счастье, какого я не испытывал после никогда!