смертно цветочно темно

***

 

I.

так смертно здесь и прошлый деть вода воде собой

как возле смерти длится смерть попавший не на ту

растущий папа темноты и свет предгрозовой

возросшей мамой немоты и падать в немоту

 

водой беременная речь из темноты питья

живот разбухший речевой растёт со дна воды

я не люблю всех тех кого а ты любовь моя

я смертный мама нежитья а ты мой брат а ты

 

уже вода воде по грудь берёт у крови в долг

тобой растимое с орбит срывается и в путь

так близко волчье у соска расти мой лучший волк

(мой лучший слух)

подуть на ранку молока на темноту подуть

 

полураскрытый корень речь и тянется плевой

во тьме нащупывая плод сквозь волосы и рты

я снова мама темноты а ты мой сон дневной

и я предам и мы предашь а ты мой брат а ты

 

II.

«все долго не живут возле тебя борис

как возле смерти смерть в растущей маме», —

сказала и к воде ладони наклонись

заплаканная в сестриной самаре

(всех обнимая голыми ногами)

беременную смерть

нагнулась осмотреть

 

ощупывая плод земной цыплячий шар

сквозь птичий утконос и ледяное просо

возьми его дышать

укрой простоволосо

 

расти игручий ящик

смешной и говорящий

 

мелкий себе на ладонь повертеть

неприручённый вопрос

пробормочи сквозь цыплёночью смерть

я уже седоволос

я уроборос ищи бормочи

странное проголоси

чтоб обернулись — и тихо в ночи

вкруг ошалевшей оси

 

это за хейта за годы твой взгляд

речи шизоидной швы

земли сдаём остаётся отряд

из темноты и травы

 

вот обернулись — и в счёте до двух

в землю врастая зерно

 

вот обернулся — и мир без тебя

память привычка беременный слух

 

смертно цветочно темно

 

 

***

 

Захмелеет щека и попросит: ударь, ударь,

я упавшее небо, я мама другого дня

сердца стук, озверевшая дочь, молодой гопарь,

бывшей родины свет, не родись, не родись в меня

 

я неправды отвар, черепушное бильбоке,

до меня наклонись, ты же тоже, как я, попса,

три движения, песня любви в голубом платке,

стас михайлов гоп-стоп ножевые твои глаза

 

наклонись до земли — слышишь, правды не говорю, —

скорый, мамочка, скорый, свет говорит в огне —

скорый, мама, язык мой китай, приручённому словарю,

дальтоническому лучу, не водись, не водись во мне

 

чёрным чёрным горит наклонись я уже на «ты»

грязным ухом земля

пепел в пальцах временщика

девяностое порево родина время стыд

белым белое красное красным огонь щека

 

 

***

 

где небо по сказочным доскам спускается к нам

и сбитый вигвам только пальцами соединяем

скажи мне «вода» аронзоново близко к губам

как будто россия прошла между краем и раем

застряла у бога в дыхательной точке над «ю»

последнюю букву легко обжила нежилую

мы что-то совсем оплеуха но близко к чутью

огня проблевавший язык но сродни поцелую

 

целую целую и я взревновавший смирен

осколок из детства которого мама любила

скажи мне такое как будто другого взамен

и можно сквозь трубы пройти как прощёное мыло

 

прости меня боже прости я страна до греха

сновидческой прозы осколок убитому другу

как может лишь гаричев сквозь временные меха

как яблоки могут проспавшие воду и трубы

 

так спим голова к голове будто рядом не страх

пурга в очумевшее ухо конвой операций

а снег трудовых облаков на щеке померанца

осколочный ангел и пена на лёгких губах

 

 

***

 

говорит белоречь потерявшему свет и кровь:

— я застолье давай на «мы»

что ты ноешь ночной проститут молодой иов

окровавленный рот халвы

 

что ты пущенный плачешь по кругу

и я блажен

гусь очищенный к рождеству

розой совесть расцветшая на ножевс

я кусман — и ещё живу

 

если мало еды — белорыбица ада для

та что тело моё ждала

и во сне обречённая совесть горит земля

лучший нож твоего стола

 

ты песенка пепла я ада наяда

землёй подогнулась кровать

и если не выковать певчего надо

в огне и зерне быковать

 

ты гений коленей и воздух осенний

я чресел серебряный бор

и там где земля отдаётся за пачку пельменей

идёт обо мне разговор

 

ходит ходит иврит весь разрезанный пополам

напоролся а нам велел

пой же чёрная кость говори молодой бедлам

о моей ножевой земле

 

что и взрезанной пела агентское «почему»

всех укрыл не родивший пах

и всходила из окон запретная музыч- му

на горящих её бинтах

 

 

***

 

Памяти Александра Петрушкина

 

чёрной реки поднимается сон

дым над тюрьмой тыгыдым и зека

брат у костра и зануда антон

рыбу торопят малька

смертная рыба на зецких зубах

рыба огня уходящая жизнь

в страх микрофона торопится в ах

ах с кутенковым совсем не водись

 

нет не водись не вода не шитьё

кройка его не вода не гранит

 

пьяная речь поднимается в «ё»

свет говорит

 

там за окном тыгыдым-тыгыдым

видно одно в запотевшем двоим

чёрную речь уходящий кыштым

хейтер проносит неатомный дым

деть нерождённый не любит отца

сын допивает водицу с лица

мама зовут неродившую мать

мне ли не знать

 

там на руке земляничных смертей

друг умирает меня не виня

ангела саша и клюва лютей

слушает мёртвую птицу огня

ягодный выстрел упрётся к стене

речь озверевший расхочет огня

мёртвая бабушка спит обо мне

спящая бабушка бдит обо мне

любит меня

 

это кыштым тыгыдым и гулаг

саша петрушкин оскол языка

спит драгомощенко сука в кулак

чёрный в зубах развевается флаг

жёлтой щербинкой зе-ка

 

если в одном обрываясь окне

небо асфальт уходящего для

речь подземельное встрой и во мне

смертная лыба тыдыма земля

сашина речь миномётной сестрой

мерть огневушка учебка змея

райской воды поднимается в строй

 

брат это я

 

 

***

 

Асе Аксёновой

 

сквозь горло и голос и музыку бомбоубежищ

где отнятый свет и надмирное и горловое

взрываются разом

прозрений беспомощных дочерь

ничто не меняющих

всё говорящих

и смелое сердце телёнка бегущей строкою

всегда беспокойно

всегда серебристо

 

и волосы целые

твоё стреловидное сердце аксёнова ася

сквозь эту планету столь явно идущую на хер

распятое небо и ветер песочный с ливана

беги с одного на другое

за близких за близких

тут зверевский длится

тут кипеш амурский милешкинский и лихачёвский

тут настежь открыты полёты

и я не забуду тебя укрывающий форрест

аксёнова ася

 

и волосы целые

 

твоё гомонящее сердце аксёнова ася

 

и я не забуду тебя укрывающий ливень

где ветром ливанским шумишь через драку и гущу

врезаясь в огонь стреловидно и тесно

но то для других

а мне — предложенье укрыться и в ужас и вьюгу

в безумное борь на метропольской даче

хоть месяца два чтобы всё подутихло

и я улыбаюсь живу и стараюсь

четырнадцать целых лет

 

огромное сердце биг-мамы аксёнова ася

 

зови меня в гости зови меня в гости

я буду у двери нерайской но двери неадской

со всем органическим стихоцентризмом

со всем отвратительным эгоцентризмом

со всем аутизмом таким кутенковским

с печеньем и тортом

и чаем своим новостным и несладким

как водится в среду

как водится в восемь

 

здесь — режущим запахом крови такой негранатной

повеет и ветер под окна кровавые зёрна

чтоб деревцем тихим

 

а мы вырастаем

а мы из себя вырастаем

 

и волосы целые

 

 

***

 

Памяти Андрея Таврова

 

I.

упорна колымская ночь за познавшей спиной

«движения нет», — говорит бородатый очередной

другой не молчит начинает ходить

ночной архитектор непризнанных истин

сквозь праздник невыгнутых шей человек на пятнадцать

и шейное логосом садом свивается вдруг

речь высвобождается бабочка-горло

и мы не забудем как время ни стёрло

сошедшую речь-полукруг

 

цветуща колымская ночь для познавшего «я»

и слом не ко времени льдистый лопатствуя и бия

и мы не молчим начинаем чертить

круги на воде восходит чертёжная зверь

сквозь горе воды разошедшейся ржущие доски

барт умер бог тоже

оставшийся в зале сонлив

шамански верти не верти кровь-морковь неминуча

лопата устала и не остановлена буча

в молчанье засовном брадатом обиды прорыв

 

молчанье скрипучем так и не расколотых льдов

и новая речь не сказав затворяет засов

в этом зале пустом

ты танцуешь один

так скажите хоть слово

сошедшей под звёзды неслышимой пляске ума

 

давай же хотя б в этом зале но в жизнь им

давай же своё на заборе но в суть им

 

и мы не забудем забудем забудем забудем

 

и снова тиха колыма

 

II.

это ты на груди начертивший цветущую зверь

оголяемый рай и врачу исцелися при всех

сын-цветок сын-снаряд сын собою болящий теперь

сын глумящийся яблоко-смех

 

в первом звуке ты слышен ветвящемся звуке войны

об отце ни гу-гу восходящая зверотрава

сын-журнал сын-карьера молчащих двуречий сыны

и пустеет ночной ледоруб твоего рукава

 

сын-лопата сын-речь говори аварийное сын

я же тут завербованный оземь кормящей груди

на свету с оголяемым раем один на один

машет мясом и просит приди

 

я сама звероречь порыдаем чего же ты ждёшь

обнажила рукав и в учительной ране стою

вся увязла но ждёт молока восходящий чертёж

и вскормившее машет зверью

 

 

***

I.

Я с дымящей лучиной шагаю к неправде в зе-ка,

где прилеплен к лицу караульный, как чёрная птица,

и почтовой землёй запечатанный рот двойника,

и моча со слезой пополам по щеке очевидца

 

а я ясные дни а я в рот эти яблоки ел

анн иванна я вовсе не ванна мы больше не пара

а она мне цветущей землёй заголяет предел

а она мне из гейских голов подливает отвара

 

А она мне горящего света на сто киловатт

«На, неси, обжигаясь; просветы разломанной речи»

И хохочет, рифмуя: гранат, киловатт, виноват

Подбегаю, хватаю за плечи

 

«Перед кем виноват?» — «У подола спроси, что почём»

Убегает, землёю плюётся, подолом играя

И по сельскому клубу восходит ночной Горбачёв,

Вновь на танцах влюбляется Рая

 

II.

 

«Давай поменяемся, — всходит, — айда на «вы», —

телом утраты мерцающ, разъят на две, —

Ты отменённое тело со дна травы,

я наблюдающий гибель Твою в траве».

Прячется, весь подробен, горит, горит:

«Мной становись на заказ, раз бедой не смог,

Ты — потайное, экстремум, небывший вид,

я — полубог, полузверь, полуречь-цветок».

 

скоро узнаешь во тьме карнавальных морд

жарким исчадьем эзопова речь на влёт

словом изолганным вставший ко мне билборд

адская радуга льдистый танатоход

что же не видишь я скользкая речь я вот

лжи или до метафоры довела

там говорят есть земля отменённый лёт

пламя молчанья объяло мои крыла

 

а не захочешь пробитую брешь земли

доречевой безъязыкий ещё-не-Бог

пальцем испытанный омут расшевели

 

спасти не смог меня Ты спасти не смог