Счастьюшко

Рахим нажал на кнопку телефона, тот отозвался светящимся экраном и показал время — без четверти полночь. Сосед по палате раскатисто похрапывал. Даже завидно. Спит же человек, и всё ему хорошо, а ему, Рахимжану, на больничной койке было и узко, и жёстко, но самое главное, рядом не было его жаным[1]. При мысли о жене его подбородок дёрнулся и вырвался протяжный выдох. Так захотелось оказаться в их мягкой постели, прижаться к её волшебной попе. Он усмехнулся. Эта была их тайна — её попа его лечила. Голова ли болит, поясницу тянет, даже если зуб заноет — любая боль утихала, только его рука касалась заветного места, но для верности он и больное место прикладывал, а потом, когда отпускало, они подшучивали сами над собой:

— Главное, что б никто не узнал, а то перед соседями будет неудобно.

— Представляешь, спросят, чего тут люди ждут, а я буду отвечать: это они на поклон к попе моей жены.

Рахимжан повеселел: сколько он разных ответов за их жизнь придумал. Ах, попа, попа! В первый раз ты мне не смогла помочь. Врачи говорят, что в их местности это самое распространённое заболевание: с водой что-то не так, а все пьют нефильтрованную и попадают к ним с почками. Вот и он попал.

Рахим сходил до туалета, но обратно в палату не спешил. Больничный коридор был ярко освещён, пуст и тих, только со стороны столовой доносились женские голоса. Его потянуло к столовой как к единственному здоровому месту в этой обители недугов. Сразу вспомнилась школа, те случаи, когда он опаздывал на урок. На переменах бегаешь и хоть бы хны, а вот когда за каждой дверью идёт урок, ему не бежалось. Он крался до кабинета, а потом, чуть дыша, заглядывал в щёлочку двери, чтобы выбрать удобный момент и войти в класс. Надо было дотянуть до нового материала, тогда учителя без разборок кивали садиться на место.

Всё, как в детстве, — беззвучно преодолел расстояние и в узком просвете углядел светло-зелёную униформу. Понятно. Сестрички собрались на перекус. Если б прихватил свой пакет с вкусняшками, сейчас бы зашёл, угостил, а так надо делать задний ход; пусть отдыхают, пока есть возможность. Перерыв на работе — это святое.

— В роддоме сегодня двух девочек оставили, — донеслось из-за дверей, — русская и казашка. 

Старшая руки от счастья потирает: давно отказников не было.

Рахим замер и весь обратился в слух.

— А в чём счастье-то? — спросили её.

— Ну ты темнота. Знаешь, какие очереди на усыновление, сколько женщин родить не могут?

— Дом малютки вроде не пустой, — собеседник её не понимал.

— Ага, только здоровых деток там нет. А здесь две красавицы, полноценные, здоровенькие. Мамаши — студентки приезжие, грехи свои нам оставили. Слухи быстро расползаются, завтра уже очередь из желающих их забрать выстроится, и все в клювике благодарность принесут.

Рахим дальше слушать не стал, всё, что ему нужно было, он узнал. Как по заказу — девочка. Ах ты, жаным. Ах, твоя сладкая попа. Вот почему она лечить меня не стала.

 

Сосед поменял бок, и его храпоток убавил громкость. Два ночи. Надо поспать до шести и позвонить жене. Пусть берёт заначку и бежит в роддом. Будет у них дочка, одна из двух хоть точно им достанется.

 

Свою жену Рахим увидел впервые, когда ей было лет тринадцать. Он в старших классах дружил с её братом. Вздорная, нескладная девчонка всегда норовила какие-нибудь гадости им наговорить, а потом с хохотом уносилась, когда брат грозился догнать и за косы оттаскать. Всё изменилось, когда они вернулись из армии. От прежней девочки не осталось и следа — это уже была красавица с притягательными округлостями. Что откуда взялось? Волшебство, да и только! Рахим тонул в её глазах, а его пальцы тянулись к распущенным волосам. Их хотелось бесконечно перебирать, прядка за прядкой, поднимать и отпускать. Родители с обеих сторон быстро смекнули, к чему дело идёт. Все были за, но поставили условие — получить образование. 

Поступать в Алма-Ату поехали вместе, как жених и невеста. Она на финансы, он в политех. На последнем курсе поженились, после диплома домой вернулись. Тогда, при Союзе, им, как молодым специалистам, уже через год квартиру дали. Как раз вовремя: они ждали первенца. Ещё через три года родился младший сын. На этом всё. Сначала-то предохранялись, а когда время прошло и подумали — неплохо бы ещё и за дочкой в роддом сходить, уже не получилось. В суете и заботах время пролетело. Старшему вот уже двадцать исполнилось, на учёбу уехал, младший последний год в школе. Только всё чаще стал Рахимжан слышать от жены сожаления, что нет у них дочери. Чем-нибудь по хозяйству занимается, нет-нет да добавит: «А вот была бы у нас доченька, она бы сейчас со мной это делала», — иногда и слезу смахнёт.  А ему от этого так тоскливо становилось. Пятый десяток обоим, какая дочь, ясно же, что уже не будет. Остаётся надежда, что дети подарят внучку, и его жаным успокоит этим свою душу.

 

Забирать дочку из роддома они ходили втроём с младшим сыном. Родня покрутила у виска — времена тяжёлые, возраст, для себя жить пора, а не чужого ребёнка растить. Старики-родители держались за сердце: что вы делаете, одумайтесь, это же неизвестно кто. Но все слова, брошенные камнем в их сторону, пролетали мимо. «Нам лучше знать, что для счастья надо» — таким был их ответ для всех. Родня пообсуждала их и забыла на время: своих забот полон рот. А Рахимжану с женой это и хорошо — они наслаждались своим новым родительством. В молодости не до того было. Хоть и грешно в этом признаваться, но вся их забота в то время сводилась к одеть-накормить, в сад-школу отвести. Сейчас другое дело. Они от дочки глаз не отводили. Девочка была чудо как хороша, и уже было невозможно представить жизнь без неё. Рахим брал её на руки, нацеловывал маленькие пальчики и приговаривал: «Счастье ты наше, радость ты наша». К слову сказать, девочку назвали Багым, что и означало счастье, только не простое, которое на виду, а то, которое только для себя, счастьюшко. 

Родню и друзей, как и полагается, позвали на тусау кесу[2]. Гостей было много, девочку рассматривали с интересом. Красавица! Не знать, что приёмная, с языка просилось — «вся в мать». Кто-то даже перешёптываться стал: может, кто из дальней родни нагулял да им отдал? Рахимжан с женой сами удивились, когда вклеивали в семейный альбом дочкины фото и наткнулись на детские снимки жены. Оказалось — одно лицо! «Это её специально для нас с тобой родили, — сказал тогда Рахим жене. — Всевышний услышал наши молитвы».

 

Обряд проводил старший брат жены, тот самый школьный друг Рахимжана. Начал он с того, что напомнил гостям старую пословицу: дом, где живёт ребёнок, наполнен весельем и радостью, а в доме, где детей нет, — пустота и безмолвие. Затем трижды бросил ножницы и, как полагается для девочек, сказал: «Разрезаю я путы твои, и пусть земля, по которой ты ступаешь, будет тверда, как железо». Под гул одобрения и аплодисменты он чикнул разноцветные ленты, опутывающие ноги малышки, и провёл её по белому полотну. Со всех сторон понеслись поздравления родителям и добрые пожелания крохе. Подарки сыпались щедрые, застолье прошло душевно. 

Одно было неведомо гостям: провести обряд просили свекровь, но она отказалась со словами «Это чужая внучка». Через двадцать лет Багым услышит от мамы странную фразу, которую та скажет бабушке. Дело будет в Алматы. Она будет там учиться, а они приедут на два дня, чтобы бабушка прошла медицинское обследование. Она проводит их на поезд, обнимет и напоследок протянет бабушке деньги: «Возьмите, аже[3], лекарства сейчас дорогие», та ей кивнёт, возьмёт деньги и шагнёт в тамбур вагона, мама — за ней. Уже оттуда до слуха девушки долетят мамины слова: «А ваши внуки вам деньги дают?»  Багым удивится и так никогда не узнает, что это был момент маминого триумфа, плата за те давние слёзы перед мереке[4] тусау.

 

Как прирастают привитые черенки к дереву, так и Багым накрепко приросла к семье Рахимжана. Тётками-дядьками обласкана была, братья старшие баловали и подарками засыпали, бабушки конфетами угощали и держали язык за зубами. Правду о себе она узнала случайно, так, что никто и не ожидал этого. Пошла после выпускного документы из школы забирать, само собой, полистала-посмотрела всё, а там справка об удочерении. Как там говорят о неожиданном случае — обухом по голове, гром среди ясного неба? В её случае это было отупление. Читала, читала, читала, в уме повторяла всю дорогу до дома, а смысл в голову не заходил. 

«Мама, про что здесь написано?»

На все вопросы нашлись ответы, плакали много, долго, в конце концов обнялись и сидели так втроём. Родителям казалось, что буря миновала, даже какое-то облегчение почувствовали, всё, нет больше тайн, но девочка отматывала жизнь назад, фильтруя в памяти события своей маленькой жизни, пока не подошла к самому началу. Она вырвалась из их круга любви и задала вопрос, который расцарапал в кровь родительские сердца: 

— Я что, сразу родилась ненужной?

— Доченька! — плакали Рахижан с женой. — Ну как же ненужной? Тебя для нас родили! Ты же наше любимое дитя.

Она тоже плакала, говорила, что любит их больше жизни, но повторяла вновь и вновь: «Вы поймите, она носила меня девять месяцев и каждый день думала, как от меня избавиться. Я была не нужна ей и тому, от кого она забеременела. Я побочный продукт. Меня не должно быть. Она просто не смогла сделать аборт. Нам в школе рассказывали. Меня должны были разрезать на кусочки и вытащить из неё. Я чувствую, как она меня не хотела. Я ненужная».

— Доченька, — причитала жена Рахимжана, — я молилась, чтобы ты появилась. Просто я не могла тебя родить. От тебя не хотели избавиться, поверь мне. Ты родилась в моём сердце.

Она трясла её за плечи, а Багым повторяла и повторяла: «Так не бывает, мама, так не бывает. Я не ваша».

 

Силы кончились. Слёзы кончились. Они вцепились друг в друга и качались, как два деревца в зимний буран. Рахимжан боялся к ним прикоснуться, кружил вокруг них и в полголоса приговаривал: «Багым, жаным, девочки мои, ну, хватит уже, ну, хватит». На каком-то по счёту круге до него дошло, что они его не слышат и не видят, и вспомнились какие-то детские басенки про ступор, что так люди и дышать забывают, и сердце может остановиться. Тут же представилось ему, что лежат его красавицы бездыханные на полу, а он рыдает над ними, а потом и сам умирает. Не бывать этому! Знал он верный способ, как в чувства приводить надо. Окатил их тазиком воды — весь ступор вмиг и смыло.

— Папа! — визжала Багым.

— Рахим! — орала жена.

— С ума сошёл, что ли! — кричали они на него.

Он улыбался. Кто-кто, а он точно в своём уме. Все живы, все целы.

— Девочки мои, как же я вас люблю.

Жена и дочь переглянулись. Мокрые курицы, да и только. Мать скомандовала переодеваться, и они разошлись по своим комнатам.

— Ой! — лицо Рахимжана исказилось от боли, он резко согнулся и схватился за поясницу.

— Что? — их головы одновременно высунулись из-за штор.

— Спина… меня срочно нужно полечить.

— Это к маме, — Багым не знала про их маленький секрет, просто мама могла всё, даже родить её в своём сердце.