Входя в категорию

*

 

Ливень свисает вниз головой, и древо успевает

надеть гнёзда на буйные струи — завязки птичьего пения

прочны: выводок мелочи звонкой в шапке,

подаяние природы самой себе — тебе ли грустить

о будущем, когда желторотые ромашки в белых воротниках

елизаветинскую, должно быть, эпоху тащат на себе

Меняет представления об одежде и наготе эпоха грядущей Сесиль

Череду этих картин прерывает треск брезента

Видящие себя, внимающие милосердной Сесиль,

пропустив сквозь сердце своё эту местность, очистили её

от наименования «страна»

 

 

*

 

В костре шевелятся куски времени, настаивая на живучести,

тождественной моменту сжигания — многие и не знали, что это не ветошь,

а существа, исполненные музыки, для какой у нас не осталось

инструментов: лишь ржавые траектории воздуха,

по каким путешествует почта горного камнепада

Оглушённые вестью приходят омыться светом костра

Охолонуться после многодневной осады самих себя

Мечтают о вспашке осадные машины необходимости

Бесконечно заседает мгла, склонившаяся над картой

 

 

*

 

Входя в категорию, не снял головной убор, не проявил

уважения, ведь плёнка засвеченной души, захлебнувшейся

от светового изобилия, дарованного властью, чересчур нежна

Входя в категорию, не произнёс подобающих слов

Да и вообще, категорию посчитал продолжением своим,

едва ли не тенью, что раздавила палатку командования

Неужели Сесиль открыла ему

 

 

*

 

Полотенца, выброшенные на ринг, срастаются

в нового человека — скорее он серый, чем белый

Кристаллы соли, прошедшие сквозь микроврата,

сотрясаемые каждым ударом — неважно, насколько точным —

сообщаются искряными импульсами, превосходя

любую известную нервную систему на планете

Толпятся у входа в истину, но не решаются войти

шумные обоснования жажды

 

 

*

 

Сады наклоняя в сторону речи, а затем рывком —

в сторону молчания, кто желает остаться в веках,

из калитки вытрясти застрявший простор, чтобы

обломки его раскатились яблочной глухотой по траве

Кто желает встать под имя Сесиль, как под навес

Просвет, ударенный ветвью, подставляет другую свою

смысловую составляющую, словно недостаточно покраснела

натянувшаяся плёнка прозрачности, отделяющая фразы

от их предмета, а человека — от мира

Крутится стиральный барабан, остатки влаги изгоняя

из ткани, чтобы мы поняли: влага равнозначна страху

Сыплется на людей иссушенное небо

 

 

*

 

Мешку пшеницы сплели венок из мышиного терна,

набатное масло льётся в костры, доедающие разговор

В слове «самоцель» — дыра размером с человека

А что же неуёмный сахар в сплетениях синтаксиса —

кристаллы заемного пыла растерял, поди, пообтёрся

о ржавые нити, подражающие хлебным дням

Артиллерийскому снаряду в полеске открывается истина

Лубяное исподнее ленточками шуршит на ветру

Кому не горько, кому не сладко, кому не кисло —

у того спросим себя, тому ответим

 

 

*

 

Сжиганием опустелых стручков называли время

Ворошили грядущее «я», напитывали летним солнцем

Сады, исполняемые по букве закона, не плакались в летопись

В человеческом теле орган пробуждённости питается

надличными следами, оставшимися от шагов

переходящей любви: кто сказал, что она по телам перебегает,

как по камням, если кругом самодовольно сияет мелководье

Но каждое древо по-прежнему, питаясь моряцким палубным скрипом,

враскачку плывёт почвой лиственного шороха из-под ног наёмника

Никогда не стихают шаги Сесиль