Жизнь одного кота

Он уже практически забыл ту самую приятную пору своей жизни, наполненную теплом, мягкостью и таким густым, терпким, самым приятным в мире запахом, заполнявшим всё вокруг. Теперь лишь редкие короткие сны возвращали его в эту негу, из которой его однажды вырвали и он оказался в совершенно другом месте, холодном, огромном пространстве без привычного тепла. Сидя в невыносимо вонючей коробке, он протяжно мяукал и всем своим существом желал вернуться туда, где было безопасно и хорошо.

 

Двое, сидя на полу перед коробкой, умилялись над только что приобретённым пушистым маленьким котёнком.

— Ну какой кроха, глянь, как трясётся! — она слегка провела пальцами по бархатистой шёрстке. — Ему, наверное, холодно?

— Да это он от счастья, — он хохотнул. — Я первое время, когда мы начали жить вместе, также трясся, вспомни.

Они рассмеялись.

— А как всё-таки назовём? — она продолжала гладить котёнка.

— Ну… — он напустил на себя задумчивый вид. — Можно Васькой, например.

— Что за колхоз? — она снова рассмеялась. — Васька…

— Нормальная кличка. Антимодерн рулит.

— А сына ты бы как назвал? Фомой?

— О, там вариантов тьма: Миролюб, Тихомир, Светозар. Над Фомой, кстати, тоже можно подумать. И после паузы: — Ты залетела, что ли? Такие вопросы задаёшь.

Она слегка толкнула его локтем в бок.

— Дурак! — И обращаясь к котенку: — Хозяин у тебя дур-рак!

 

Он позже разделил для себя этих двуногих гигантов. Один был Тёмный — он был грубоват, первое время часто играл с ним. Запах от него был с горьковатым оттенком, пару раз тот бил его по мордочке и тыкал в загаженные туфли, но было не так больно, а скорее страшно. Вторая — Светлая, она нравилась ему больше, никогда не делала больно, часто нежно гладила, и, сидя у неё на коленях, он чувствовал себя в безопасности. Её запах был со сладкими нотками, не раздражающим и даже в какой-то степени приятным. Смутными воспоминаниями остались для него те кошмарные дни, когда его сажали в коробку, он оказывался в другом месте, и там плохо пахнущие другие двуногие гиганты делали ему больно. После одного из таких приключений у него сильно кружилась голова, тошнило и болело под хвостом. Вскоре ноющая боль прошла, а вместе с ней и энергия, и желание резвиться. Все последующие дни проходили словно под копирку: он спал, ел, ходил в лоток — и так по кругу.

Впервые он почувствовал этот запах и, полный совершенно необъяснимой тревоги, спрятался в своё любимое укромное место — между диваном и стеной. Запах был резкий, противно-кислый, он нёс какую-то опасность. Этим непривычным запахом был пропитан Тёмный, зайдя в квартиру он вмиг заполнил им всё пространство. Запах был насколько противным, настолько же пугающим. Двуногие гиганты не спали всю ночь, они о чём-то разговаривали.

 

— Убери руки! — Она действительно была сильно на него обижена и хотела только одного: чтобы он понял, что она не притворяется и ему сегодня лучше лечь в зале на диване.

— Ну, Ксюх, извини… Так случается, что телефоны садятся, а у них не было зарядки на мой… — Его голос звучал неестественно затянуто, словно каждое слово давалось с трудом.

— Зачем ты так напился? Еле языком ворочаешь. Пожалуйста, ляг на диван, меня и так тошнит, ты же знаешь.

— Ксюх, я не пил.

— В смысле? — она слегка повернулась к нему. — А почему так разговариваешь?

— Как? — он улыбнулся чему-то в темноте.

— Как пьяный.

— А потому что я пьяный… — Он странно захихикал.

Она села и наклонилась к его лицу.

— Так, я не поняла. — Она дотянулась до выключателя лампы на прикроватной тумбе и при свете заглянула ему в лицо. — Ты мне ничего не хочешь рассказать?

— Давай завтра, Ксюх. — Его губы растянулись в блаженной улыбке. — Всё завтра…

— Нет, сейчас! — она рывком стянула с него одеяло. — Объясни мне, что с тобой? Где ты был?

— У Михана. — Он лежал, так же улыбаясь, с закрытыми глазами.

— И что вы там делали? — она сердито смотрела на его улыбку. — Ты накуренный, что ли?

Он снова как-то странно захихикал.

— Скажешь тоже… накуренный… — он наконец открыл глаза и посмотрел на неё снизу чёрными от расширенных зрачков глазами. — Что за детский сад…

Она смотрела на него и не узнавала. Ей на минуту показалось, что перед ней действительно лежит абсолютно незнакомый человек в теле любимого, ей стало страшно от этой мысли, но она быстро взяла себя в руки.

— Максим, расскажи, пожалуйста, что вы делали и почему ты такой… не знаю… вы что-то употребляли?

Он снова закрыл глаза, протянул, словно нараспев:

— Я Макс, не называй меня Максимом…

Она принялась его тормошить, чтобы привести в чувство, но он лишь бормотал что-то невнятное, всё так же улыбаясь. Наконец, отчаявшись, она закрыла лицо руками и заплакала. Не сразу, но он всё же поднялся и обнял её за плечи. Когда она успокоилась, он как-то обыденно и просто рассказал, что Михан, которого она, к слову, на дух не переносила, предложил попробовать что-то совершенно новое и ввёл ему в вену инъекцию.

— Обещай мне, что никогда больше не будешь пробовать эту гадость! — У неё всё ещё тряслись губы, а лицо было мокрым от слёз.

Он поднял правую руку с открытой ладонью:

— Клянусь!

— Точно? — Она громко всхлипнула. — Макс, пойми, у нас теперь совершенно другая жизнь! Ты это понимаешь?

— Ну, конечно! — он нежно отёр её щеку ладонью и поцеловал. — Я буду самым лучшим папой, всё сделаю ради вас. А это… — вместо слов он небрежно махнул рукой.

— Этот Миша твой… Я понимаю, вы друзья много лет, но… он такой… не знаю… — Она замолчала.

— Да нормально всё! Он на самом деле ровный, простой парень, бывает, детство в жопе играет. Плюс предки разбаловали нереально…

— Он давно уже наркоманит?

— Не, ты что! Он так же, как я, типа, всё в жизни надо попробовать. Я попробовал — прикольно, но дальше всё, — он скрестил перед грудью руки. — Больше никогда и ни за что. Да и нет в этом ничего прям особенного. Не, не мой кайф.

Она прижалась к нему.

— Макс, мне так страшно было. Ты когда пришёл, как будто вообще не ты был. Как в ужастике каком-то.

— Ну всё, всё. Я же сказал: никогда больше. Если Михан заторчит, я даже общаться с ним не буду.

— Обещаешь?

— Клянусь.

 

Прошло довольно много времени, та ночь была давно забыта. В определённый момент он заметил, что Светлая куда-то пропала, а вместе с ней чистая вода в его миске, корм тоже появлялся гораздо реже, чем ему бы хотелось. Но вскоре Светлая вернулась, и снова в его жизни наступили изменения. Вместе со Светлой появился кричащий и кряхтящий свёрток, гиганты не подпускали к нему. Светлая перестала его гладить и пускать к себе, оба гиганта перестали обращать на него внимание. Ну хоть с возвращением Светлой вернулась и чистая вода, и корм в миске. Ещё через время живое, что принесла с собой Светлая, стало ползать по полу. От него веяло таким приятным запахом, что иногда, когда гиганты этого не видели, он забирался туда, где живое было ночью, и с упоением внюхивался в пелёнки и одеяльца. Однажды он так увлёкся этим, что незаметно для самого себя уснул. Тёмный напугал его тогда: он так кричал, что от страха и неожиданности пришлось даже выпустить немного мочи, отчего крик подняли уже оба гиганта. Потом был один из самых неприятных ритуалов, когда Тёмный лил на него воду и тёр чем-то противно пахнущим. Он не любил этот ритуал. После этого инцидента приходилось запрыгивать к влекущему его запаху уже с оглядкой на двуногих гигантов, но со временем этот запах выветрился, как и воспоминания о последствиях его безрассудного сна.

В один день Тёмный снова принёс с собой тот знакомый ужасный запах, и снова что-то неведомое и пугающее заставило его забиться в тёмный проём между диваном и стеной. Со временем запах исчез, но он не успел забыть о нём, как Тёмный снова принёс его. После ужасный запах уже не исчезал никогда.

 

— Ты ничего не понимаешь! Слышишь? Ни-че-го! — Он стоял перед ней, сжавшись от ощущения собственной ничтожности. — Я прошу тебя, мне надо! 

— Ты! — она смерила его гневным взглядом. — Ты обещал мне! Клялся! Сколько это может продолжаться? Максим, прошу тебя, подумай о сыне…

— Да заткнись ты! — он перебил её, растягивая слова в протяжный стон. — Заткнись!

— Знаешь что…

— Ну, хватит уже тупить, ты реально не понимаешь ничего, дура? Я задолжал тем людям… Они убьют меня…

Она отшатнулась, словно от удара. Постояла молча несколько секунд, затем рывком сняла с безымянного пальца кольцо и бросила перед ним на пол.

— Ты уже мёртв. По крайней мере, тот человек, за которого я выходила замуж.

Он молча смотрел ей в глаза, судорожно пытаясь найти где-то глубоко в себе остатки гордости. Наконец, словно смирившись, наклонился и поднял кольцо.

«Падать, так до конца, ведь встать может только упавший. Да мне статусы можно писать для соцсетей, четырнадцатилетние ссыкушки оценили бы».

— Ксюх, я правда… Мне не на отраву, я же завязал. Мне только долг отдать, — бормотал он, словно заученное заклинание. — Пашка звонил, там серьёзный заказ намечается, сейчас все детали утрясут, с первого же аванса я тебе другое куплю, честно.

Она повернула к нему заплаканное лицо и посмотрела таким взглядом… Всё было в этом взгляде, всё, о чём он знал и боялся думать одновременно. Не было никаких опасных для жизни кредиторов, да, он залез в долги перед барыгой, но никто не убьёт его за это. И он сегодня же всё вернёт для того, чтобы взять ещё. За кольцо ещё минимум четыре чека перепадёт с учётом долга. Ну, если не четыре, то три уж точно.

В спальне в манеже проснулся и закряхтел ребёнок.

Он шагает к Ксюше, берёт её холодную руку и надевает поднятое кольцо. Она плачет, упирается лбом в его плечо, он легонько приподнимает её лицо за подбородок и целует в солёные от слёз губы…

Он очень явно представил себе эту картину, бегом спускаясь по лестничному пролёту.

«Я всё исправлю».

 

Сегодня Светлая позволила ему посидеть у неё на коленях. Она долго гладила его, но, казалось, недостаточно, чтобы вдоволь насладиться моментом. Он уже почти успел забыть, насколько это приятно. Она нежно проводила пальцами по его шёрстке, почёсывала за ушами, он громко мурлыкал и тёрся о её нежные, со сладким запахом руки.

 

 — Васенька, мой Васенька, — она гладила кота, смотря рассеянным взглядом в никуда. — Я за тобой обязательно вернусь, слышишь?

 

Это был последний раз, когда он её видел.

С уходом Светлой в его жизни наступили кардинальные перемены. Чужие, плохо пахнущие двуногие гиганты нескончаемой вереницей то появлялись, то исчезали, то появлялись вновь. Первое время он их сильно боялся, но со временем чувство страха притупилось, в отличие от чувства голода. Всё время хотелось есть. Он и забыл, когда в миске в последний раз появлялась еда. Всё, что ему оставалось, — довольствоваться остатками на столе после очередных посиделок гигантов, но далеко не всегда удавалось поесть хотя бы раз в день. Воду он находил в большой миске в тёмной комнате, пить оттуда было неудобно — приходилось упираться всеми лапами в скользкую поверхность и вытягиваться всем телом, но это, безусловно, было лучше, чем вообще без воды.

 

Он сидел на диване, откинувшись на спинку и, запустив руку под юбку, гладил тёплую ляжку сидящей рядом девицы с выкрашенными в ярко-рыжий цвет волосами. Та, делая вид, что не замечает его руки, всё же косилась на него изредка и глупо хихикала. На противоположной стороне стола на стуле сидел черноволосый мужчина, он, словно алхимик из древности, сосредоточенно корпел над приготовлением какого-то чудодейственного зелья. Девица, выгнув спину так, чтобы не отодвинуться от руки под своей юбкой, дотянулась до пачки сигарет и зажигалки, лежащих на столе. Затянувшись, она протянула пачку Максиму. Он наконец убрал руку, достал из пачки сигарету и подкурил. Мельком бросил взгляд на черноволосого и почти физически ощутил жар гнева где-то в районе живота. Словно кипящая лава из жерла вулкана, гнев рвался из него наружу. Он закрыл глаза, сделал глубокий вдох.

— Ты… — Ему всё же удалось взять себя в руки. — Илюх, ты где свечу взял?

Черноволосый чуть заметно улыбнулся, ответил с лёгким кавказским акцентом:

— Брат, сколько я тебе говорю — меня не Илюхой зовут. Я Ильяс, слышишь, Иль-яс.

Он взял зажигалку и зажёг стоящую в блюдце потухшую свечку для торта в виде цифры один.

— Свечку в шкафу взял, если тебе нужна такая, хоть тысячу достану, брат.

Максим снова закрыл глаза. В памяти, сменяя друг друга, поползли картинки, как они с Ксюхой готовятся к первому дню рождения сына, покупают свечу за несколько месяцев до события. Как они счастливы. Как любят друг друга и маленького Вадима. Ему стало невыносимо горько и стыдно оттого, что именно при таких условиях была зажжена эта свечка. Захотелось встать и что есть силы ударить по этой тупой кудрявой башке. Он мысленно попытался убедить себя, что всё исправит. Не получилось. Черноволосый тем временем очень аккуратно взял заготовленную заранее ложку и поднёс к язычку огня. Максим в немом бессилии откинулся на спинку дивана.

— Ой, а кто это у нас такой хорошенький? — девица, наклонившись, ловко подняла с пола кота. — А худой какой! Не кормит тебя хозяин, да? Не кормит?

Она тискала недовольного кота, прижимала его морду к носу, что-то приговаривая нарочито детским голосом.

— Как его зовут, зай? — она повернулась к Максиму.

— Васька, — не сразу ответил тот.

— Васька? Ах-ха-ха! Васька! — И снова детским голосом: — Ты Васька, да?

Черноволосый, не отрываясь от своего чародейства, кинул на противоположный край стола промоченный спиртом кусочек ваты.

— Ваську́ на раскумар.

Максим взял ватку, распушил её и нацепил на морду напуганного кота. Тот затряс головой, пятясь от невыносимого запаха, вата зацепилась за усы и никак не хотела спадать. От этой картины Максим с рыжей рассмеялись, и он, совершенно не отдавая себе отчёта, сам не понимая зачем, взял со стола зажигалку и поджёг вату. Та вспыхнула синеватым пламенем, кот с криком вырвался и убежал в спальню. В комнате завоняло палёной шерстью.

— Зай, ты что, совсем уже, что ли? — рыжая смотрела на него широко открытыми бирюзовыми глазами. — Ему же больно!

При других обстоятельствах эти глаза могли бы показаться красивыми. Но сейчас, глядя в них, он мысленно содрогнулся — до того они были пустые. Да, сейчас она пытается играть роль сердобольной, переживающей за кота, простой девушки, но её мысли, удивительного цвета глаза и сама она вся — в той ложке над свечой. Он вдруг отчётливо представил её голой и худой, цепляющейся костлявыми пальцами за скользкие края огромной ложки размером с бассейн, как она беззвучно кричит и пытается выбраться из закипающего по краям ацетона. Воображение тут же дорисовало и его самого, тоже голого, скрюченного и худого. Его тело безвольно качалось на поверхности кипящего зелья. Он невольно вздрогнул от нахлынувшего наваждения.

Задумался, зачем он действительно сделал это с котом.

«Потому что мне очень больно. Это толкает меня на то, чтобы сделать больно кому-то другому. Сделать больно слабому и беззащитному существу — легче всего. Легче всего для такого ничтожества, как я. Подведя черту, я сделал это, потому что я ничтожество». Вслух сказал:

— А почему «зая»? А? Зая-зая, зая-зая. Ты хоть помнишь, как меня зовут? — он повернулся к черноволосому: — Илюх, как думаешь, помнит она?

— Насчет неё не знаю, — отозвался тот. — Но ты точно имена не запоминаешь. Ильяс я, понимаешь? Не Илья — Ильяс.

— Да ладно тебе! — Максим решил, что из этого выйдет хорошая шутка, и обратился к девушке: — Давай так: ты называешь моё имя и получаешь дозу, не называешь — не получаешь ничего, погнали.

Рыжая оттопырила нижнюю губу.

— Зай, это не смешно.

— Давай-давай, у тебя есть три попытки, — Максиму действительно стало весело.

— Ильяс, скажи ему! — рыжая, ища поддержки, повернулась к черноволосому.

— А что я ему скажу? Не назовёшь, нам с ним больше достанется.

— Ну, не будьте уродами! — она с обиженным видом откинулась на спинку дивана.

Максим захохотал.

— Ты реально не помнишь?

— А меня как зовут, помнишь? — она пыталась ухватиться за любую возможность.

— Тебя? — Максим сделал вид, что вспоминает. — Тебя — Света.

— Королева минета, — буркнул Ильяс.

— Ну ок, — она снова выпрямилась. — Ты же пошутил про дозу, правда?

Он отрицательно покачал головой.

— Три попытки.

— Да блин, — протянула она. — Конечно, я помню, как тебя зовут.

— Ну так назови.

Она растерянно посмотрела на черноволосого.

— М-м-м… Миша?

Максим с Ильясом дружно захохотали.

— Мимо! Миша — мой бывший друг, мы с тобой у него познакомились.

— Я худею, дорогая редакция! — отсмеявшись, отозвался Ильяс. — Ты её трахаешь уже недели две минимум, а она до сих пор не знает, как тебя зовут?

Они снова закатились смехом.

— Ну, хорош ржать, — она тоже пыталась выглядеть весёлой.

Но Максим отчётливо видел пелену страха, появившуюся в её взгляде. Он знал, чего она боится. Она боится, что он не шутил и действительно оставит её без дозы. Наверное, нет в её жизни бо́льшего страха. Наверное, нет. Он, смеясь, протянул ей руку:

— Макс, приятно познакомиться!

Она вымученно улыбнулась, подсела к нему ближе и, положив его ладонь на свою ногу, спросила заискивающе:

— Я знала! Ты же шутил?

Его весёлое настроение вмиг улетучилось. Она вдруг стала противна ему. Он убрал руку, сказал холодно:

— Успокойся, всё будет.

 

Тот ужасный случай ещё долго не давал ему покоя. Нос щипало, он всё время рефлекторно его облизывал, и от этого становилось только больнее. От запаха палёной шерсти некуда было спрятаться, а кошмарные сны почти не давали спать. Из своего нового убежища — он пролез в приоткрытую дверцу шкафа — он выходил только тогда, когда убеждался, что в квартире не было гигантов. Он вздрагивал от любого шороха, ему казалось, что тот двуногий гигант, воняющий смертью, вновь поймает его, и всё повторится. Вдобавок ко всему совсем не было еды — он и забыл, когда ел в последний раз. Однажды Тёмный всё же нашёл его. Схватил за шкирку так, что было не пошевелиться, и понёс куда-то. Куда-то туда, где было холодно и страшно. Десятки незнакомых запахов и открытое пространство пугали его. Он, как когда-то давно, сидя в коробке, снова хотел обратно. Тёмный швырнул его на что-то невероятно холодное и исчез. Вокруг было бесконечное морозное пространство, какие-то чужие двуногие гиганты проходили мимо, он был так напуган, что не решался даже убегать от них. И вновь, как когда-то давно, от безысходности и отчаяния ему оставалось только мяукать.

 

— Глянь, какой красивый!

— Ага, забыл, как порода называется.

— Дорогой небось?

— Да не, не особо. Явно не бездомный.

— Ну, похоже. Выскочил небось из квартиры. Давай его в подъезд запустим?

— Давай. Кис-кис-кис, Мурзик, иди сюда.

— Фу, не трогай только, он точно не больной?

— Да норм. А худой какой! Одни кости.

— Коль, он точно не бездомный?

— Даже не знаю. Пойдём, что там у нас есть из еды?

— Только не говори, что хочешь его в квартиру запустить.

— Да пожрать чего-нибудь дадим в подъезде. У нас макароны остались?

— Остались. Руки вымой потом как следует.

 

Чувство голода пересилило чувство страха, он накинулся на холодные, слипшиеся макароны, горкой сложенные на газетке. Отвыкший от еды желудок то и дело хватала судорога, да так сильно, что пару раз его чуть не вырвало, но он сумел доесть всё, что ему было предложено. Здесь уже не было так холодно, но всё равно больше всего на свете ему хотелось обратно, пусть даже там будет тот двуногий с запахом смерти — всё равно, лишь бы не оставаться здесь. Очередной гигант вновь напугал его своим видом, он побежал от него наверх и вдруг остановился. Принюхавшись, он узнал тот самый ужасный запах, ставший для него уже таким привычным. Он остановился у двери. Кислый запах был рядом с этой дверью. Удивительно, но пугавший его давно, сейчас он не давал отойти от двери, хотелось туда, залезть в своё тёмное убежище и уснуть. Он боялся всего: и проходивших мимо гигантов, и незнакомых громких звуков. Даже холод — и тот пугал его. Сжавшись, он просидел около двери довольно долго, пока не появился Тёмный. Он узнал его по запаху. Тёмный открыл дверь, и оттуда повеяло таким теплом, что, преодолевая страх перед гигантом, он прошмыгнул в открытую дверь и забежал в уже знакомое и такое родное пространство. Оглянулся на Тёмного. Тот сидел прямо перед дверью и тихонько трясся всем телом. Неужели он приглашает его поиграть? Что-то забытое из прошлого заставило его присесть, прижать уши и заёрзать задними лапами, ища упор для прыжка. Но Тёмный всхлипнул, тем самым напугав его и одновременно напомнив, что с ним лучше не то что не играть — лучше даже не появляться ему на глаза вовсе. Он ещё некоторое время смотрел на такое странное поведение Тёмного, затем забежал в спальню, пролез в своё укрытие и уснул. Он давно не спал так крепко. Снилось что-то мягкое и тёплое.

Проснулся оттого, что хотелось пить. Он прислушался, нет ли Тёмного или других гигантов. Тишина. Он выбрался из шкафа, потянулся, зевнул и спокойно вышел из комнаты. Он был настолько уверен, что, кроме него, никого не было, что, увидев Тёмного прямо перед собой, испугался, зашипел на него, выгнув спину. Но Тёмный совершенно не обратил на него внимания. Постояв ещё немного перед ним, он понял, что тот не собирается его трогать. Он не знал об этой способности гигантов зависать в воздухе.

Пройдя мимо застывшего над полом Тёмного, он подошёл к входу в малую комнату, где была вода, но проход был закрыт. Он поскрёб гладкую поверхность двери — безрезультатно. Снова спокойно прошёл мимо Тёмного к своей чашке, но та, как и всегда в последнее время, была пуста. Пить хотелось всё сильнее, Тёмный совершенно не двигался, поэтому он запрыгнул на стол прямо перед ним. На столе тоже не оказалось воды. Он прыгнул на другой стол, прошёл до конца, вскочил на подоконник. Нигде не было ни капли. Глядя на неподвижного Тёмного, он мяукнул. Никакой реакции. Он мяукнул громче, потом ещё громче — ничего. Тёмный продолжал висеть в воздухе, не обращая на него совершенно никакого внимания. Он снова прошёл по кругу от закрытой двери, где должна была быть большая миска, по столу — до подоконника. Столкнул лапой горшок с засохшим растением. Горшок с шумом разбился, он от испуга спрыгнул на пол и глянул на Тёмного. Но и это не заставило того даже шевельнуться.

Шло время, за окном уже стало светло и снова стемнело. Тёмный так и не пошевелился, и он временами вообще забывал о его присутствии. Жажда была уже невыносимой, от безысходности он начал безостановочно мяукать, пока не охрип и не обессилел окончательно. Иногда он проваливался в короткие, полные кошмаров сны. В какой-то момент, очнувшись от очередного кошмара, он, шатаясь, побрёл в тысячный раз к закрытой двери. Но запрыгивать на стол уже не было сил, и он снова забрался в своё убежище и свернулся калачиком. Сжал клыками высунутый сухой язык и провалился в небытие. Кто-то кричит или нет? Не тот ли гигант, пахнущий смертью? Ему не страшно. Его больше ничто не пугает.

 

Ох уж эти грёбанные рабочие будни. На прошлой неделе — грабёж и изнасилование, всю субботу над отчётом по «улучшению статистики раскрываемости тяжких преступлений» сидел, сегодня с утра — здравствуйте, вот те на, висит дурачок. А почему опять ему на выезд, спрашивается? Где этот Свиридов? Бьёт личный рекорд по вылизыванию задницы начальства? Он повернулся к подчинённым.

— Где судмедэксперт?

Парень и девушка переглянулись.

— Сейчас узнаю, товарищ капитан! — отозвался парень.

Он хмуро посмотрел на стажёрку.

— Кто вызвал?

— Соседка, она у себя…

— Показания записала?

— Никак нет.

— Так какого… Почему она у себя?

— У неё сердце прихватило. Побежала за таблетками.

— Ясно. — Он тяжело выдохнул. — Как придёт, ко мне её. Протокол пока заполняй.

Он глянул на ещё одного человека в форме и с фотоаппаратом в руках.

— Всё зафиксировал, сержант?

— Так точно, товарищ капитан. Следов борьбы нет, на столе и в урне — следы употребления наркотических средств, улики собраны. Предсмертной записки не обнаружено.

— Участковый где?

— Я здесь, — отозвался густой бас из коридора.

— Как тебя? — он протянул руку.

— Григорий.

— Кирилл. Что по покойному?

— Не привлекался, жалоб не поступало. Женат, есть ребёнок. Временно безработный.

— А жена где?

— Соседка сказала, что уже месяц как уехала с ребёнком. Куда — не знает, ни с кем не общалась особо.

В коридоре послышались всхлипывания и причитания.

— Товарищ капитан, вот соседка, которая обнаружила и вызвала, — молодая девушка-стажёр в штатском посмотрела на него с немым вызовом. В который раз он мысленно восхитился её такой неженственной, какой-то первобытной красоте.

Он перевёл взгляд на полную женщину за пятьдесят, с короткими чёрными волосами, маленькими глазками, подведёнными откровенно жуткими зеленоватыми тенями. Она смотрела на него, часто моргая короткими, с тёмными комочками от дешёвой туши ресницами.

— Рассказывайте. Алла, — он снова повернулся к стажёрке, — записывай.

Девушка молча кивнула, склонившись над листами бумаги, скреплёнными зажимом чёрного планшета-держателя.

— Ну я даже не знаю, — женщина тяжело вздохнула и, скривив рот, собралась было заплакать, но он жёстко перебил её.

— Фамилия, имя, отчество, пожалуйста.

— Чьи? Мои? — она с глупым видом смотрела на него.

— Да. Как вас зовут?

— Тамара, — ответила она с некоторой растерянностью.

— Рассказывайте, Тамара, как всё было.

— Ну как… Я, честно сказать, с ними вообще не общалась, хоть и живём на одной лестничной площадке. Он нелюдимый какой-то, та, жена его, прям такая цаца, вся из себя…

— Не отвлекайтесь. Как открыли дверь? Что-то слышали? Видели?

— Дверь открыта была. Я без всяких мыслей постучала, а дверь-то открыта. Ну и зашла. А тут он… — Она громко высморкалась в платок.

— По какому поводу стучали? Что-то слышали накануне?

— Да, кот орал, вчера и ночью тоже. Там Маринка из тридцать шестой говорит: уехали, а кота оставили. У меня у самой три кошки, знаете ли. Я из чистых побуждений, ей-богу.

 Он оглянулся к сержанту с фотоаппаратом.

— Кота видел?

— Никак нет. Сейчас поищем.

— Продолжайте, — он обратился к соседке.

— Ну так вот. Я говорю Маринке: давай в наш общий чат соседский в этом, как его, цап-цапе, напишем. Ну она и написала. И эта отозвалась сразу, говорит, мол, в другом городе сама. К хахалю, небось, умотала…

— Жена? — он снова перебил её. — Что написала?

— Ну так и так, говорит, ломайте двери. Я одна не хотела, но пока Маринку дождёшься — умереть можно от любопытства. Постучала, в звонок позвонила, но он у них не работает. Ручку дёрнула, дверь и открылась. А там, прости, Господи, он… Я сразу к телефону…

— Товарищ начальник, ну что за суета? — в коридор вошёл пузатый мужичок в белом халате и в очках с толстыми линзами. — Ни транспорта, ни молока за вредность…

— Палыч, ну сколько можно? Тебе когда позвонили?

— Давно, товарищ начальник, давно звонили. А мне на чём? — он прошёл в комнату. — Ну что тут непонятного? Он взбух уже!

— А в акте я за тебя расписываться буду? — он не пытался скрыть раздражение.

— Виноват, исправлюсь! — мужичок комично расставил ладони с растопыренными пальцами и слегка присел.

— Где бойцы твои?

— В подъезде.

— Пусть снимают. — Он посмотрел на девушку-стажера: — Аллочка, всё успела записать?

— Да.

Он повернулся к всхлипывающей соседке.

— Ознакомьтесь и внизу своей рукой — «с моих слов записано верно», дата, подпись. Алла, объясни, что и как. И давайте на выход все.

— А ведь хороший был мужик! — женщина злобно сверкнула маленькими глазками. — Всё она, потаскушка, сама умотала к другому, а его вон… прости, Господи… довела до…

— Нашёл! — перебил её на этот раз голос сержанта из спальни. — Нашёл, товарищ капитан!

— Чего он там орёт? — спросил капитан у растерянной Аллы. И громче: — Чего нашёл, Масленков?

— Кошку! В шкафу лежала.

— Ну в пакет её и в мусорку захвати.

— Она ещё дышит, товарищ капитан! Разрешите попробовать откачать?

— Ты что, искусственное дыхание собрался делать?

— Нет, воды хотел залить в пасть… Она от жажды, походу, умирает.

— А зачем? — он искренне не понимал, зачем сержанту спасать почти отмучившееся животное.

— Ну так… — сержант наконец вышел из комнаты, держа в вытянутых руках большого кота. — Жалко. Я б себе забрал…

Капитан хохотнул.

— Жалко ему! Ну, действуй, Айболит!

Сержант вошёл в ванную, открыл воду и, намочив ладонь, аккуратно смочил высохший высунутый язык кота. Приоткрыл пасть и залил немного воды. Никакой реакции: кот не подавал признаков жизни, мутным взглядом смотрел в никуда через приоткрытые зелёные глаза. Сержант пощупал область сердца — вроде стучало. Снова набрал воды в ладонь и накапал в приоткрытую пасть. Из-за шума воды он неясно слышал голоса и смех за своей спиной. Ему не обязательно было слышать всё, о чём они говорили, чтобы догадаться, что причиной шуток и смеха был он в глупой попытке спасти бедное животное. Ещё раз взглянув на морду кота, он выключил воду. Пощупал область сердца. Нет, похоже, животное всё же умерло. Но он, по крайней мере, хоть что-то пытался для него сделать. Ему, как малому ребёнку, стало жаль кота, он очень боялся, что товарищ капитан увидит его состояние, и это позволит тому насочинять ещё миллион глупых и обидных шуток. Он аккуратно положил тельце на стиральную машину, тщательно вымыл руки и умыл лицо. Посмотрел на своё отражение в зеркале — вид был, конечно, не очень, но гримасу безразличия, хоть и частично, удалось натянуть. Он развернулся к двери, мельком взглянул на мёртвого кота, прикидывая, какой пакет надо будет найти, открыл дверь и вдруг остановился. Снова посмотрел на кота. Что не так? Ну, конечно! Язык! Теперь из пасти торчал не весь язык, а только кончик. Он снова открыл воду, поднял кота, приоткрыл пасть и закапал несколько капель. Кот чуть заметно шевельнул языком. Жив! Надо быстро в ветклинику! А товарищ капитан пусть хоть зашутится над ним!

 

Ну почему они никак не оставят его в покое? Почему опять несут куда-то, неужели снова мучить? Всё, чего он хочет, — чтобы от него отстали. Он хочет быть один, в мире без двуногих гигантов. Они ему не нравятся. В них слишком много человечности.