Старый тополь

— Бабка Агафья, открой. — Резкий стук в дверь нарушил привычную размеренность деревенского утра.

Агафья уже не спала. Подоила козу и разливала молоко в миски в сенях. Залаял и прибежал из огорода Волчок. Скрипнула половица на крыльце. Наспех вытерев руки о фартук, Агафья распахнула дверь. На пороге стояли сосед Николай и Фарид — угрюмый парень из приезжих. Поздоровалась, и Николай, опустив глаза, виновато выдавил из себя:

— Бабка Агафья, тут дело такое. Спилить надо бы твой тополь. Понимаешь, сухой он совсем, старый. Не ровен час упадёт. Дорогу перекроет. Или ещё хуже — придавит кого.

— Да ничего он не сухой, — обиделась Агафья, — позеленее твоих яблонь будет.

— Ну мои-то за изгородью, а твой чуть не посреди дороги стоит, — не унимался сосед.

— Да открыта она, дорога ваша окаянная! Всегда открыта! Гоняете же на своих машинах без продыху, пыль столбом, — накалялась Агафья.

— Бабушка, — настырно вступил в разговор, обдав Агафью перегаром, Фарид, — вам же лучше будет. Окна солнце увидят. А потом столько дров на зиму. Покупать не надо. Вам же выгода.

— Тополь да на дрова! Вы ополоумели! — уже кричала Агафья, молитвенно вскинув вверх руки и шагнув вперёд, притеснив мужчин к самой двери.

Им ничего не оставалось, как побежденными спуститься со скрипучего крылечка.

— Ты это, Агафья, вообще готовься. Всё равно ведь спилить придётся. И акимат уже разрешение дал, — на ходу бросил Николай.

А Фарид, выходя за калитку, раздражённо сплюнув, выкрикнул:

— Завтра и спилю!

 

Бабку Агафью прежде знали в деревне многие, пока не поуезжали старожилы и не приехал новый народ. Живёт она на окраине, за избой лишь кукурузное поле, а дальше до самого горизонта сплошь осиновые и берёзовые колки. Домик маленький, но с приметой. За дырявым, почерневшим от дождей палисадником, почти у дороги — огромный старый тополь. Сколько лет дереву, как и самой Агафье, не знает никто. Оба сморщенные долгой жизнью, с дряблой кожей, одинокие. В деревне говорили, что дети и внуки Агафьи уже лет двадцать как уехали в Россию, а муж умер ещё при Союзе. И живёт бабка одна-одинёшенька, как вековой тополь у её дома.

Около дерева её чаще всего и можно увидеть. Сидит на прибитой с одного конца к стволу старенькой скамейке. Прижмёт седую голову к дереву, будто слышит, что там, за шершавой толстой кожей-корой, как движутся соки, уже с трудом перенося жизнь от корней к вершине. А порой подпевает или подвывает шелесту неугомонных листьев на ветру или молчит, улавливая полуглухим ухом мелодию покачивающихся ветвей.

Часто Агафья просто смотрит на ветви. Как на звёзды. Угадывая в их изгибах, неожиданных поворотах и неповторимых сплетениях ведомый только ей узор жизни. Вечером они прикрывают темноту неба и показывают только самые красивые звёзды, которые сами и выбирают. А в непогоду сквозь ветки, терпеливо подождав, можно даже разглядеть рассеянный небесный свет. Весной ещё не прибитые пылью изумрудные листочки пахнут новой жизнью, а чуть позже с дерева пух разлетается, забивая и припорашивая изгородь невесомым инеем. Зимой же хлопья снега через частокол ветвей — особая история. Здесь смешиваются в единый водоворот красоты снег, подсвеченный ярким окном соседей, с длинными тенями и бликами редких звёзд. Вдыхается это очарование легко, до потери чувства времени, стылости рук и холода в ногах. Но пока снег не покроет валенки по щиколотки Агафьи, тополь не отпускает.

Бабкин дом тоже часть тополя. Его мощные корни давно пробились под фундамент и дотянулись до погреба, обрамляя избу и крепко поддерживая, как единственная опора.

— Тополь-батюшка, живи долго, — часто в молитвах повторяет Агафья, нежно поглаживая шершавую крону и вдыхая запах, как от родного тела.

И вот теперь его спилить?

На дрова. В топку. Без следа. Из души и памяти...

 

Памятуя, что все дела решаются утром, Агафья надумала поехать за правдой в акимат. Неторопливо собрала пожелтевшие фотокарточки, пару вырезок из местной газеты, отцовские фронтовые ордена. Достала из сундука пересыпанное нафталином сатиновое платье, повязала чистый платочек, на всякий случай завернула в тряпицу два пирожка и огурец. Наказала Волчку как зеницу ока стеречь тополь, никого к нему не подпускать, перекрестила дерево и пошла на остановку.

В райцентр Агафья не ездила года три. Ноги подводили. Слабеют последнее время. В магазин деревенский за хлебом и то не каждый день ходит. А тут добираться в самый райцентр. До остановки добрела с трудом. Присела на металлическую скамью в ожидании автобуса, отдышалась. Хорошо, что долго ждать не пришлось. Автобус показался из пыльного облака, грациозно покачиваясь между ямами, скрипя рессорами.

Агафья расположилась у окошка. Уж очень поглядеть хотелось, что изменилось в деревне. Огляделась, знакомых в салоне не увидела. Всё больше новые, приезжие. Сидят, уставившись в телефоны, как околдованные, ухмыляются сами себе. Поговорить не с кем. Автобус медленно колесил по деревне, подсаживая очередных пассажиров и сворачивая в переулки, которых прежде не было. Появились вместо снесённых старых домишек — в них раньше жили все односельчане — двухэтажные коттеджи с высокими заборами. Кованые ворота заменили прежние маленькие, из штакетника, калитки, которые почти никогда хозяева на запоры не закрывали. Мало увидела и специальных, почти всегда распахнутых калиток для скота. Совсем не осталось простых деревенских лавочек, где и разговаривали, и пели, и семечки лузгали... Автобус медленно поворачивал на центральную улицу, Агафья затаила дыхание. Вот сейчас она увидит, точнее, не увидит, длинного домика с голубыми наличниками на окнах: сельской библиотеки, где отработала больше тридцати лет. Агафья знала, что уже больше года как её снесли. Не один раз представляла руины из кирпича и шифера с кусками цветной штукатурки от панно в честь Дня знаний, но вот увидеть боялась. На этом месте стали строить новый Дом культуры. Без библиотеки. Зато с кинозалом. Когда-то она сама высадила перед зданием берёзки и розы. Каждую весну удобряла и рыхлила почву, чтоб росли на радость. Надеялась, что хоть они сохранились. Глотнула воздуха, пристально посмотрела, пока автобус делал остановку... и не узнала. Чужое серое здание змеёй перегородило горизонт, тёмным пятном закрыло солнце, в огромных стеклянных глазницах — ни роз, ни берёзок, только лента размытой дождями и иссушенной жарой дороги. Вот так уходит, стирается чьим-то грубым чужим ластиком жизнь... 

Разрослись улицы, а вот деревьев заметно не прибавилось. Когда автобус поднялся на пригорок, Агафья вытянула шею и увидела свой тополь. Кудрявая голова, щедро политая солнцем, возвышается над деревней, колыхаемая ветром. Высокий, статный, ни с каким другим не спутаешь. Как охранник над селом.

Чтобы скоротать дорогу, Агафья достала фотокарточки и газетные вырезки. Личный архив тополя.

Посадил дерево отец Агафьи. Он любил повторять, что тополь, он как страж, как добрый знак у дома. Отец вместе с товарищами основал село, построил первые дома, ферму. Позже здесь появились школа, детский сад, библиотека. Зажило село, задышало. Несмотря на холодно-ветреные зимы, односельчане научились выращивать яблони, вишню, сливу. А какие маевки здесь устраивали! Всем селом, с детьми, шли под берёзы. Раскладывали снедь, пели и плясали. Случись беда у кого-то — все кидались на помощь. Вспомнилось, как тушили старенькую баньку у Винокуровых. Бежали с вёдрами со всех сторон, тянули шланги, прыгали через забор. Тогда Агафья в кровь, до шрама, разбила коленку, запнувшись о какую-то корягу. Баню-то потушили, а вот грядки потоптали так, что погорельцы остались и без бани, и без огурцов с помидорами. И неизвестно, от чего больше плакала старая Винокуриха: что попариться теперь не сможет или что погреб на зиму полупустым останется. А и зря плакала! Парилась в банке у соседей, пока новую не отстроили, а овощами колхоз помог. Сам председатель Амангельды Сарсенович помощь выделил. А как он библиотеке помогал! Паровое отопление — его заслуга.

Агафья, перехватив взгляд незнакомой женщины, поняла, что улыбается сама себе. Сейчас она в очередной раз ощутила, что воспоминания остаются тем теплом, что поддерживает интерес к жизни и хоть чем-то радует. Их мозаика была бесконечной, органично вплетая каждый раз новую фигуру, которая порой неожиданно выплывала из памяти.

Много лет назад приезжали в село корреспонденты из местной газеты, писали статью и фотографировали. На одной из фотографий отец около молодого деревца, ещё сам молодой, с копной тёмных волос из-под фуражки, держится рукой за ствол. И заголовок такой поэтический: «Здесь будет город-сад!» Но ни того, ни другого не получилось. Деревня не доросла до города, а сады пустили под топор ради коттеджей.

Садов и в райцентре поубавилось. Городок с высоты холма хорошо просматривался и отливал уже привычным за сегодняшнюю поездку серым цветом. Цвет пейзажа усиливала дымка цементного завода, шлейфом заливающая горизонт, простираясь вдаль. Но глаз искал любимый — зелёный, пропуская мимо ленту асфальта и коробки многоэтажек. Автобус остановился прямо около акимата, чему Агафья очень обрадовалась. Отдохнувшие ноги рванули с места по-молодому.

Но путь за захлопнувшейся за спиной высокой дверью перегородил охранник.

— Вы куда, бабушка? — осадил он уверенность Агафьи строгим голосом.

От неожиданности она не сразу остановилась, успев пройти несколько шагов.

— Стойте, дальше нельзя!

Агафья растерялась. Замерла как вкопанная. Будто поймали её за чем-то постыдным. Лицо запылало. Захотелось спрятаться, уткнуться в платок, закрыть глаза.

— Мне это... сынок, надо к вашим начальникам. Тополь мой спилить хотят. А мне без него никак. Он для меня что человек родимый, — запричитала она.

— А на приём вы записывались? — последовал вопрос. — Здесь у нас порядок.

Агафья почувствовала себя школьницей, которую отчитывают за провинность.

— Нет, не записывалась. Так мне же только сказать. Я же много времени не отниму, — почти стонала она.

— Нет, надо сначала записаться! — голос охранника звучал со свинцом.

— Записаться?.. А потом когда же? — почти шептала сухими губами Агафья.

— Ну через неделю. Где-то так! — ответил страж.

— Так тополь же хотят сегодня спилить! — Собственные слова она слышала только сама, с трудом удерживая равновесие.

— Ничем не могу помочь. Извините, мне нужно работать! Езжайте домой!..

Она едва слышала, как скулил Волчок, скребя когтями дверь, раздирая в клочья старый дерматин. Чуть позже он утих, переключившись на пирожки, которые обнаружил в брошенной на крыльце сумке. Блеяла в стойле и стучала копытами недоеная коза.

Проваливаясь в нереальность сна, Агафья почти не слышала возни Фарида под окном. Он выгрузил из машины электропилу и начал осматривать дерево, решая, с какой стороны лучше приспособиться. Попинал ствол и получил сухими листьями по голове. Попытался просунуть пальцы под бугристую кожу, чтобы содрать её, больно прищемил мизинец. Сел на бабкину скамейку, закурил, дуя на опухший палец.

А в голове Агафьи застывали звуки, они замедлялись, становились протяжными и переливчатыми, отдаляя от неприятностей дня. Звуки притянули свет по-летнему яркого солнца. Заслонившись от обилия лучей рукой, Агафья увидела спешащих к ней на встречу отца и мужа. Одного возраста, молодые, в праздничных косоворотках, со смоляными, не тронутыми сединой чубами, они махали ей рукой, приглашая подойти. Её молодые, без отёков и варикоза ноги легко, без тяжести и боли, оторвались от земли и бежали навстречу любимым людям. Тополь прикрывал от солнца, радостно шелестя. Она чувствовала свежесть весенних листьев, сверху клейких, с запахом смолки, а снизу, с изнанки, посеребрённых, с пушком, как у родившегося первенца. Листья приятно касались лица, баюкая, как материнская колыбельная.

Фарид, сплюнув, бросил окурок под скамейку и принялся настраивать пилу. Она отрывно завизжала в хозяйских руках. Диск вращался всё быстрее. Зубья яростно вгрызались в старую древесную плоть, разрывая сосуды, безвозвратно разрушая вековую систему жизни. Но, не пройдя вперёд и трёх сантиметров, диск неожиданно издал жалостливый писк и резко умолк.

— Проклятье, — выругался Фарид, — сломался! Что за тополь такой! Заговорила тебя бабка, что ли?

Он снова пнул ствол. Сплюнул. Подул на порядком раскрасневшийся мизинец. И стал вновь осматривать дерево.

— Как же тебя спилить, старичок, — приговаривал Фарид, обходя уже раненный тополь, — что же ты не поддаёшься?

Он внимательно оглядел шероховатый ствол и поднял глаза, пытаясь рассмотреть нижние ветки, чтобы спилить сначала их. Вдруг яркий сноп ударил в глаза, заставил зажмуриться, но и при прикрытых веках пылал заревом, отдавая где-то в затылке. Было больно открыть глаза. Фарид инстинктивно прикрыл их ладошками и закричал от боли.

— А ну тебя! Точно заговоренный! — шагнул от дерева прочь.

Долготы его взгляда не хватило совсем чуть-чуть. Там, в глубине ствола, среди морщинистых трещин, к ветке была привязана маленькая иконка. Она и отразила солнечный луч.