Запах этого соуса

Июль в нашем доме всегда был временем, когда все члены семьи, вне зависимости от возраста и пола, погружались в тяжёлую, но общую работу. В июле мы начинали готовиться к зиме: варить варенье и закрывать банки со всякими вкусностями. В июне, когда вся семья только собиралась, мы ещё принадлежали себе, мы могли валяться в гамаке, спать после обеда, грызть зелёные яблоки, стоя на самой верхней ветке дерева,  бегать в сланцах в дальнюю часть сада и играть там. В июне мы с братом наслаждались летними каникулами, к нам приезжали сёстры из Ташкента, и все вместе мы носились по двору со шлангом. Мы могли часами висеть на телефоне, не спать допоздна, подолгу болтая на раскладушках, выставленных в ряд под усыпанным звёздами небом. 

В июле в нашем доме всё менялось. В июле мы все принадлежали маме. Двор занимали пластиковые вёдра с блестящими, хрустящими огурцами, медные тазы с горячей вишней и кипящим абрикосом. Под виноградник, в котором мама разворачивала летнюю кухню, слетались осы, а воздух наполняли запахи чеснока, жирных, сочных томатов и сваренного в турке кофе. Мама в это время заметно оживлялась. Она вставала раньше обычного, пила много кофе, присаживаясь на пару минут в тень виноградника и руководила нами, как маленькой армией. Она не просто готовила. В июле мама превращалась в военного стратега. У неё был план, и она строго ему следовала. А мы делали то, что велела нам мама — командир. В июле даже папа должен был следовать маминым приказам — негласное правило, о котором всем откуда-то было известно. Папа переставал загонять машину в гараж, потому что маме могли понадобиться соль, много соли, листья лопуха, связанный в лохматые пучки укроп. «Женя, нам нужны ещё помидоры и сахар», — отдавала приказ мама, и папа садился за руль в третий или четвёртый раз за день и ехал на базар. Маму слушали все, маме все подчинялись, потому что мы все — беспомощные, а мама одна знала. Только мама знала, сколько килограммов соли ей нужно для малосольных огурцов и бочковых помидоров, сколько малины она перекрутит, а сколько будет варить, только она понимала, через сколько минут закипит варенье в двадцатилитровой кастрюле и сколько банок мы должны перемыть за то время, что оно остывает.

— Галина, накрой персики марлей, чтобы вас не покусали осы. Лёша, собери вишню с дерева у забора, доварим с косточкой, банки остались.

— Почему я должен собирать вишню? Пусть Галя собирает.

— Лёша!

— Ну мама!

Лёша шёл, недовольный, с ведром в сад, размахивал им, чтобы все вокруг знали, как сильно он зол, и бурчал под нос что-то, вероятно, обо мне, неприятное. Но он ставил лестницу под вишнёвое дерево и собирал столько ягод, сколько нужно было маме. Вечером мама отправляла нас в баню, и когда на улице становилось совсем темно, мы, уставшие, но счастливые, садились все вместе за стол с цветастой клеёнкой пить мамин вкусный чай с чабрецом, смородиновым листом и вишней. Мы макали лепёшку в остывшие сацебели, которые мама сварила с нашей помощью. Это было очень вкусно. Мы смеялись, много говорили, и мама делилась с нами своими планами на следующий день. 

Мы давно не живём с мамой: ни я, ни Лёша. Раньше мы собирались в доме хотя бы на лето. Даже если было много работы, даже если отпуск совсем короткий, пару недель солнечного июля мы проводили вместе. Но 603 дня назад я поняла, что не могу больше ездить к ней в гости. 603 дня я не видела наш дом и сад, в дальней части которого на деревьях всегда есть вишня. 603 дня я не видела маму.

Мама заставила папу срубить старое абрикосовое дерево у колонки и сменила виноградники перед домом на кустовые розы. Июль для неё — по-прежнему время подготовки к зиме. К зиме, которую они с папой проведут вдвоём перед телевизором, откуда уже 603 дня кричит о нацистах в Украине обезумевший ведущий. 

— Галя, я вам с Лёшей банок передала. Там сацебели, томатный сок, ткемали и абрикос с косточкой.

— Спасибо, мама.