Почему красный

Действующие лица: 

 

Голос из кабины (Г)

Бабушка лет 80 (Б)

Парень в наушниках (П)

Женщина неопределённого возраста с ярко накрашенными губами (ЖН)

Женщина лет 35 (Ж)  

Мужчина лет 40, спутник женщины (М) 

 

 

Действие первое 

 

Действие происходит в трамвае. Некоторое время едут молча. Кто-то дремлет, кто-то занят своими мыслями. 

ЖН. Я не поняла, мы куда едем? 

 

Все начинают смотреть в окна. 

 

ЖН. Водитель! Водитель! Это что вообще, это как это? Следующая остановка должна быть «Дом культуры»!  

М. Не понял. Я вообще эту улицу не узнаю. Э, водила, алё! Чё происходит?

П. Блин, я думал, меня отпустило уже…

 

ЖН пытается встать с кресла, но у неё не выходит. То же самое с остальными. 

 

Ж. Мне показалось или мы сейчас проехали мимо средневекового замка?

М. Замка? В нашем, блин, промышленном городе?! 

П. О, а вон ту башню я видел в эрпэгэшке про орков… 

Б. А ведь почему-то не страшно. (Все прислушиваются к ощущениям.) Я себя знаю, я гипертоник. Давление бы уже было за двести. А тут даже пульс не участился. Хотя я уверена, что садилась на Садовой. А того, что за окном вижу, просто быть не может. Это я точно понимаю, я ещё в здравом уме, да. 

Ж. Действительно, не страшно. Просто интересно, как будто кино смотришь. Миш, смотри: горы! Снежные… Наверно, Тибет. 

М. Мать твою за ногу!  

П. Вот это вайб! Вы чё, все тут с утра уже это?.. 

Б. Да бог с тобой, внучек. Я, конечно, таблеток побольше твоего пью, но раз уж все это тоже видят, то я даже не знаю…

ЖН. Трамваи ходят по рельсам! Они не кошки какие-нибудь, чтоб лазать, где вздумается! Здесь должна быть поликлиника, а не поле пшеницы! Откуда на центральной площади Триумфальная арка? Тут были клумбы с петуниями! Что творится-то, господи? Может, мы в столб врезались? Или с самолёта распылили что-то? И почему я встать не могу?

 

Нарастает общий гомон, впрочем, без истерических ноток. Его прорезает чёткий голос из динамика над закрытой водительской кабиной. 

 

Г. Уважаемые пассажиры, минуту внимания! Как вы уже заметили, трамвай изменил маршрут. Чтобы выйти на своей остановке, вам нужно ответить всего на один вопрос: почему красный? 

 

Пауза.

 

Ж. И?..

М. Не понял. Кто красный? 

П. Это что, квест? Где камеры? Чуваки, у меня днюха в октябре так-то. 

ЖН. Водитель! Вы нам голову не морочьте! Объясните по-человечески! 

Б. Он же сказал: нужно ответить, почему красный. 

ЖН. Кто?

М. Конь в пальто!

ЖН. Вы со мной так не разговаривайте, я заслуженный работник медицины! У меня грамота есть от директора поликлиники! Но я тут понимаю не больше вашего. И, честно говоря, на психушку смахивает. 

П. А может, это типа «Пилы»? Нам задания будут предлагать на выбывание. Руку там отрубить…        

М. Слышь, дитя сенсимильи. Ты тут женщин не пугай. 

Ж. Так не пугается. Ни чуточки. 

Б. Товарищи, ну он же понятно сказал: нам надо ответить на вопрос. 

М. Да что за вопрос?! «В чём сила, брат?» — это вопрос. Или там: «Сколько электриков надо, чтобы вкрутить одну лампочку?» В конце концов: «Пойдёте ли вы на выборы?» А тут как будто тебя спросили: «Почему ваш трамвай не Барсик вон той культурно-заслуженной хозяйки?» А ты в ответ: «Потому что красный!» И всё, выходишь! Прямо в заботливые руки санитаров… Нет, давайте думать. Мне кажется, это шарада. Или загадка. 

 

Думают.

 

Ж. Загадки другие. Два конца, два кольца, посредине гвоздик… 

П. Это маньяк забил гвоздь в переносицу очкарику! 

ЖН. Это что сейчас было, чёрный юмор? Прекратите, молодой человек, я заслуженный работник медицины! 

М. Да в медицине только так и шутят. 

ЖН. А вот и нет. Надо быть выше. Высокое звание — врач! Призвание! Он даёт клятву Гиппократа, жизни спасает! 

М. Ну тут уж как повезёт… (Молчит.) Знаете, я всё жду, когда же появится чувство, что я конкретный олень. Типа как у людей, которые узнают, что их скрытой камерой снимают. Вот пришёл сорокалетний менеджер госкорпорации домой, залез в ванну, достал любимых резиновых уточек и устроил бой флотилий. Брызги, пена во все стороны, мужик счастлив! И вдруг стены падают, и он оказывается с голой жопой в свете софитов. Перед полным зрительным залом! Понимаете, да? Вот это чувство, оно должно быть по всем законам логики. А его нет. Ну невозможно же на какие-то базовые настройки людей повлиять! Видимо, правда инопланетяне или тот свет…

П. Или психотропы. Я одну историю знаю…

ЖН. Не надо нам этих ваших наркоманских историй! У нас перед подъездом всë в шприцах! Все знают, что это из двадцать пятой квартиры парочка. Они странные, днём не встретишь в подъезде. Только под вечер вижу через глазок: выходят, а капюшоны натянуты по самые глаза! 

П. Может, они айтишники. 

ЖН. А я про что! Говорю же — наркоманы! 

М. Я вас боюсь. Зачем вы по ночам за соседями подглядываете?

ЖН. Вам должно быть стыдно! Я не подглядываю, а слежу за порядком. Я старшая по дому. А вдруг они чего учудят? Участковому за месяц уже раз восемь на них пожаловалась. Теперь трубку не берёт…

Б. Ну вы даёте!   

М. Я б на его месте ещё и перевёлся в другое отделение. 

 

ЖН с негодованием отворачивается. 

 

Ж. Вы о соседях заговорили, и я тоже один случай из детства вспомнила. Лихие девяностые. Мне тогда лет семь было. Самый замес, когда перебои со светом и водой, вместо зарплаты — ящик сгущёнки, а у соседа — ящик консерв. И ходите, меняетесь… Мы в четырёхэтажке жили. Помню, мамы всем подъездом выходили и на костре готовили кушать. У кого — лук, у кого — крупа, у кого — немного картошки. И потом нас, детей, этим «общественным» супом кормили. Сейчас уже тот голод не помнится. А помнится, что у нас детство было — вот такое детство! По недостроенным зданиям в «сифу» играли, как-то бомжа напугали… Войнушка, лазание по деревьям, «кондалы», «классики»! Классное время! А тогда под нами на первом этаже хозяева квартиры побросали, потому что не было ни воды, ни электричества. И туда заселились цыгане. В одной квартире они жили, а из другой — не догадаетесь ни за что — хлев сделали! 

Б. Батюшки!

Ж. Да-да, три или четыре свиньи у них там жили. В ванную зайдёшь, а они там ниже по стояку хрюкают… А вонь!  

П. Санэпидемстанцию туда надо было, администрацию, полицию! Вопиющий случай! Так, а вы что, ничего не сделали? 

М (со смешком). Сделали бы шашлык! 

Ж. Вроде не сделали. А может, и сделали — не помню. Тогда мне не казалось, что это что-то сверхъестественное. В детстве вообще всё воспринимаешь как данность. Или, наоборот, всё кажется новым и страшно интересным. 

М. Ага. У нас во дворе, когда я пацаном был, стояла железяка большая, с крюками, чтобы качели вешать. Качелей не было, ясен красен. Но дети всё равно лазали. И один пацан умудрился этим крюком себе руку распороть — от запястья до локтя! Хорошо, скорая как раз к соседнему дому подъехала, одну бабульку откачивать. Вот нам тоже всем было страшно интересно: он пока добежит до скорой, то ничего жизненно важного по дороге не потеряет?..

 

Б. крестится. 

П. ржёт. 

 

ЖН. Да что вы говорите такое! Вы же взрослый человек!

М. Самые тяжёлые в жизни мальчика — первые сорок лет… Но мы, кажись, от темы ушли. 

Ж. Зато эмоции возвращаются потихоньку. Или нам их возвращают. Заметили? Вон, смеёмся уже. Но, кстати, всё равно не страшно. 

М. Нам бы ещё здравый смысл вернули, очень надо. 

П. А у меня ещё версия. Трамвай, в котором мы ехали, разбился, нас всех ввели в искусственную кому и отправили сознание в виртуальную реальность.

М. Ты в каком веке живёшь, парень? Какая виртуальная реальность? В нашей больнице только одна реальность — с зассатыми матрасами в палатах и вечно похмельным хирургом в приёмном покое. 

ЖН. Ой, а может, это террористы? Ну нас взяли в заложники. 

Ж. Требование у них странное какое-то тогда, не считаете?  

ЖН. А вы не критикуйте, а предлагайте варианты, как нам выйти. Мне вот домой надо, Наденька ещё не кушала. Она когда не покушает вовремя, очень нервничает. Хулиганит. На шкаф прыгает, фикус грызёт. 

М. Странная девочка. В вашей семье нет психических расстройств? 

ЖН. Кто девочка? Наденька? Никакая она не девочка! Она кошка, сиамская. Вот таким котеночком её подобрала. Там вообще такая история получилась, знаете. У нас в доме мусоропровод. Нет-нет да и появляются крысы. Их уже и СЭС травили, и дворник. А я на первом этаже живу, да ещё и через стенку от мусоропровода. И они дырку прогрызли в мою кладовку, представляете? Я один раз водички ночью пошла попить. Свет включаю, а она сидит на столе — большущая, серая, наглая! Я криком весь дом перебудила. И на следующий день пошла за котёнком в приют — у меня там подруга работает. Там ведь какие хочешь есть. И вот смотрю я, выбираю. Котята разные: трёхцветные, чёрные, весёлые! Пищат, играют. И кошечка одна в сторонке сидит. Я как-то сразу поняла, что это кошечка. Спрашиваю подругу: чего, мол, больная, что ли? Да, говорит, живодёры хвост перебили, пришлось ампутировать. Представляете? И вот сидит она в углу, лапки поджала. Взросленькая уже, не котёнок. И мне вдруг так сильно её захотелось забрать! Чтобы был у неё дом, и миска, и чтобы её любили. Знаете, как важно, чтобы тебя любили? От этого внутри цветы расцветают. А когда не любят, то эти цветы высыхают и в труху осыпаются. А иногда и того хуже — внешне в порядке, как восковые, а внутри гниют. В жижу превращаются — чёрную, горькую… Живёшь с человеком бок о бок годами, а он сквозь тебя смотрит. «Соль подай», «К Петровым в выходные пойдём, погладь рубашку», «Я завтра снова задержусь на работе»... И ты подаёшь, гладишь, киваешь. А внутри цветы гниют!    

 

Пауза. 

 

М. А крысы? 

ЖН. Какие крысы?.. А-а-а. Я Наденьку домой принесла, а в следующем месяце крыс чем-то термоядерным потравили и мусоропровод запечатали. На улицу теперь носим отходы, в контейнеры. А Наденька умная оказалась, чистоплотная. Вот только фикус иногда грызёт, ну да я ей разрешаю. Что взять с кошки-то.  

Ж. Простите, а можно вопрос? Цветы какие? Ну эти, которые внутри, когда тебя любят. 

ЖН (робко улыбаясь). Я гвоздики люблю. Кого знаю, почти все их считают похоронными цветами. И дети рисуют с какими-то острыми, колючими лепестками. А они мягкие. Их просто тоже любить нужно.  

М. Так, давайте кошек и цветы отставим. Мы, между прочим, всё ещё пытаемся понять: мы все уже умерли или пока только с катушек съехали? 

П. Или это пранк! 

Б. Это чего, ругательство новое?

П. Не, это прикол, розыгрыш.  

Б. А я как-то в газете читала, что у нас одну женщину инопланетяне украли, да. Она там корреспонденту рассказывала про свет и про зелёных человечков… Может, нас тоже украли? Вместе с транваем? 

М. Человечков не вижу. Античные колонны вижу. А вы знаете, чем дорическая капитель отличается от ионической? 

П. Чего?

М. Капитель. Это верхняя часть колонны. Дорическая капитель — самая простая, а ионическая — с завитками, которые называются «волюты»… 

ЖН. Ой, голову не морочьте своей валютой! Её даже предложить некому, чтобы этот фарс закончился... Хотя я взяток не одобряю!

Ж. Может быть, инопланетяне с нами пытаются общаться через образы из наших мозгов? А вопрос вообще просто нам неправильно перевели? (Громко, вверх) Уважаемый инопланетный разум, здравствуйте! Как нам попасть обратно домой? Нам очень надо, правда, у нас дети и кошки. 

ЖН. И работа! 

Б. И пенсию получать пора, завтра второе число, да!   

 

Все смотрят вверх.  

 

Б. Товарищи, я предлагаю всё-таки сделать то, что нам с вами предложили. А там будь что будет. Давайте вспоминать истории про красный цвет. 

Ж. Это как не думать о белом слоне. Сразу всё, что связано с красным, испарилось из головы… Только стандартная ассоциация — любовь-морковь. 

ЖН. Пионерский галстук! Советский Союз!

М. Батина басуха.

П. Логотип «Нетфликса».

 

Пауза.

 

Ж. У меня книжка в детстве была с красной обложкой. Про удильщика Долопихтиса. Это рыба такая: зубастая, глубоководная, из головы растёт «фонарик», чтобы всякую рыбью мелочь для еды приманивать. В книжке рассказывалось, как маленький удильщик путешествовал к поверхности океана. Там всё познавательно-доброе было — сказка всё-таки. А потом я выросла и узнала правду. Оказалось, самец глубоководного удильщика — существо маленькое и такое, ну… обречённое. Как только он находит самку — а она его в несколько раз больше, — то вцепляется в неё зубами. Висит так день, два, неделю... И постепенно прирастает к ней губами и языком. Челюсти, зубы, глаза и всё остальное отмирает за ненадобностью. В конце концов он превращается в простой придаток, вырабатывающий сперму по сигналу. И на одной самке может быть четыре-пять таких самцов! Представляете?

П. Офигеть. А чё до сих пор комикса нет про такую рыбвумен? 

М. Теперь я и тебя боюсь, Надь.

Ж. Ой, да ладно ржать. Я просто подумала, что у нас как раз всё хорошо. Мы ртом ни к кому не приросли. 

Б. Да. Всего-навсего пытаемся понять, как выйти из транвая, который с ума сошёл. 

М. Анекдот вспомнил. Сын спрашивает: «Папа, а жить сложно?» Тот отвечает: «Нет сынок, это то же самое, что ехать на велосипеде. Который горит. И ты горишь. И всё горит. И ты в аду…» 

 

Все смеются, кроме ПЖ.

 

Б. Так интересно у нас голова работает, правда? Как что втемяшится — не вытравишь, а как надо придумать — иди ты! Сидишь как дурак. Красного цвета ведь вокруг — как той крапивы за гаражом. А поди ж ты, вспомни… Ну вот гаманок у меня красный…  

ЖН (задумчиво). Гвоздики… 

Ж. Что «гвоздики»?

ЖН. Ну гвоздики в основном красные. 

П. А у меня красный диплом. Вот, только получил. (Роется в рюкзаке, показывает.)

ЖН. Похвально! На кого выучились?  

П. Психолог.

М. Красава! Поздравляю! Родители гордятся? 

П. Ну так…

М. Что, в контрах, что ли? 

П. Батя бухает постоянно. Я вообще чудом дипломную сдал: писал на ноуте, а когда было уже готово процентов восемьдесят, закинул в облако. Фиг знает, что дёрнуло. Вернулся домой из универа, а ноута нет. Батя его на мойке какому-то водиле продал. 

Ж. А мама?    

П. А мама его жалеет. Сколько раз предлагал развестись. Нет, говорит, пропадёт он без меня. Поплачет, а потом продолжает пахать на двух работах… 

Б. Внучек, ты не падай духом. Ты для матери опора.

П. Да нормально всё. Не знаю, зачем я вообще это всё вам рассказал. Не надо меня жалеть. 

М. Ну тут как получится. Кто-то пожалеет, кто-то позавидует. Несмотря на все жизненные гадости, вон, красный диплом! Человек ведь обо всём, с чем сталкивается, думает через свой жизненный опыт, через себя. Даже одну и ту же фразу мы все услышим по-своему. Например, у Маши грустный взгляд. И ты, который вчера не пошёл с Машей пить кофе, думаешь: наверно, она на меня обижается, поэтому грустная. А я, к примеру, знаю, что Маша просто устала как собака, она мне недавно об этом говорила. И тогда я думаю, что этот грустный взгляд — следствие её недосыпа, того, что она обязана сегодня здесь быть и у неё раскалывается голова. Какая-нибудь Оля, допустим, Машу недолюбливает, и её вообще не колышит Машино настроение. А Маша на самом деле думает о том, что резинка на трусах давит и что всё вокруг опять через одно место. И понятия не имеет, кто и что о ней думает, исходя из своего опыта, состояния в данный момент и отношения к ней… Короче, я вам сейчас всё это рассказываю — про Машу, про себя, про мальчика того с рукой — а вы слушаете и слышите про себя. Понимаете?  

Б. А вы тоже психолог? 

М. Да какой! Просто пожить успел и при Союзе, и в лихих 90-х, и в современном оютубленном обществе. 

П. Спасибо вам, правда. Я… Я вспомнил сейчас одну хорошую историю. Мы как-то гуляли в парке. Парк большой, уже вечер. Сели на лавочку, смотрим — кошелёк. Ну я поднял, конечно, посмотрел. А там две стодолларовые бумажки! 

ЖН (назидательно). Чужое брать нельзя. Тюрьма по вам плачет, молодой человек! 

П. Да мы же не взяли. Весь прикол в чём. Там, в кошельке, фотография была. Я смотрю, а это мой сосед! Дядя Вова из 57-й квартиры, он каким-то начальником на заводе работает. Я ему кошелёк и отнёс. Не представляете, как он рад был! Отблагодарил даже. И кошелёк как раз красный был. Ну красно-коричневый какой-то.  

Ж. Ты всё время «мы» говоришь. Это кто «мы»?

П. Я и Настя… Она добрая, на ветеринара учится. Родители строгие: папа преподаёт в университете, мама — в школе. Она меня в гости сколько раз звала, мне как-то стрёмно было. Ну чё, интеллигенты, а у меня… Потом всё-таки согласился. Пришёл. У неё родители как раз уехали куда-то. Поэтому и пришёл, честно говоря. Дома так всё красиво, чисто. Плазма на стене, ремонт дорогой. Живые цветы на столе, белая ваза в форме лица — видели же такие? Как в кино. И Настя во всём этом такая классная. Смотрю и думаю: ну куда я ей? А она чай ставит, что-то болтает. Я прям правильный такой. Сел на диван, отвечаю невпопад. Но мы ничего не делали такого. Хотя казалось бы, да?.. Просто хороший день был. А потом… В общем, через пару дней меня прямо с занятий менты забрали. Квартиру Насти вынесли. Ну и когда спросили, кто был в гостях, она меня назвала… А я нищеброд неблагополучный. У них пазл и сошёлся… 

М. Ну а ты?.. 

П. Вот и вы сразу. Да не я это! Почему раз семья не очень, то и ребёнок сразу для всех потенциальный наркоман или преступник? А может, он, наоборот, всеми силами не хочет жить так, как родители? Я из дома хотел уйти ещё в старших классах. Батя чего только не творил. Один раз чуть квартиру не сжёг, другой — толпу бомжей с улицы привёл домой и отрубился, они полхаты растащили... А потом протрезвеет — «простите-извините»… Блин. Я просто не мог уйти, потому что мама не уходила. Как я её одну там оставлю? А она: «Сынок, мы же с папой тридцать лет вместе, он без меня сопьётся». Мам, говорю, он уже! Все мозги пропил! Неделями бухать — это жесть, откуда здоровья столько? Даже у меня больше трёх дней не получается. (Горько усмехается.) Мама зато то с давлением, то с сердцем. Я её сколько раз уговаривал: мам, уходи, ты себя только гробишь. А она молчит, полотенце в руках теребит… И я учился, старался. Чтобы набраться практики, нормально зарабатывать, квартиру ей купить.

М. Эх, пацан… Ну ты это, будь готов к тому, что на квартиру ещё не скоро заработаешь. Дай бог маме долгих лет, конечно…

Ж. Миша! (Поворачиваясь к парню) А воров-то нашли? 

П. Нашли. Оказалось, соседка навела. А я с Настей общаться не смог больше. Она же поверила, что это я…

М. Иногда чтение мыслей было бы капец какой нужной суперспособностью.

Ж. Нет, это как раз самая ужасная. Ведь даже близкие иногда о тебе такое думают… Ну, вспомните себя. В своих головах мы все свободны, там никто не осудит за негатив. А ты такой взял и «прочитал» человека в момент его гнева или слабости. Ты же потом этого не забудешь никогда! С такой суперспособностью либо кукухой поедешь, либо… В общем, я за чтение намерений. Чтобы человек, которому хочется показать свою искренность, разрешал в себе именно это «посмотреть». И чтобы такое только по согласию можно было сделать, а не по принуждению. 

М. Ну началось. Серия «Классики фантастики».

Ж. А вот это всё снаружи тебя не смущает, да? Не ёрничай.

М. Это защитная реакция. 

ЖН. Юноша, так что там у вас ещё красное? 

П. Да я не спал просто ночью, поэтому глаза… А-а-а. Вы в этом смысле. Да, блин, не знаю. 

Б. И что, внучек, прям больше никогда не видел свою Настю-то?

П. Она мне сначала писала, звонила. Я трубку не брал и в «Инсте» её заблочил. Гордый же. Под Новый год сорвался. Звоню — телефон отключен. Поехал к ней сам. Как в кино: я с мягким медведем подмышкой звоню в домофон… А её мама отвечает, что Настя улетела учиться в Америку несколько дней назад. И вот стою я перед её подъездом, хочу сдохнуть прямо тут, а она в Америке. Новый год ещё, отец в запое, мама в больнице с сердцем… И мне так сильно вдруг себя стало жалко. Я так-то не нытик, но в тот момент накрыло. И я пошёл туда, где электричка ходит. Достало всё. И вот снег блестит, темно, я стою на рельсах. Всё ещё зачем-то с медведем этим в руках. Думаю: надо так, чтобы быстро и наверняка. И тут вдруг слышу поскуливание, жалобное такое. Башкой кручу — а там недалеко железяки какие-то навалены, и из-под них блестят два глаза. И слышу: электричка идёт. А собака опять жалобно так заскулила, как будто на помощь зовёт. И я выбрал: к ней пошёл. В общем, там молодой пёс, лапа застряла между железками. Лохматый, худой, замёрзший. Из последних сил скулил, мне кажется. Вытащил я его. А у него глаза умные такие. Как бросить? Там и не ходил никто: место безлюдное, промзона. Взял, короче, на руки и понёс. Он — сама благодарность, по дороге в нос меня лизнуть всё пытался. Думаю: надо же, чтобы лапу перевязали, промыли. Вообще состояние посмотрели. А то вдруг у него бешенство какое или глисты… А время уже часов десять вечера, Новый год. Где искать работающую ветеринарку? Ну и с деньгами у меня не очень тогда было, если честно. В общем, позвонил одному другу, объяснил ситуацию. Тот поржал, типа, с тобой вечно неведомая фигня происходит. И номер дал девочки знакомой, волонтёра. Я позвонил ей, она прониклась, сказала приехать прямо к ней домой. Они там с друзьями праздновали вовсю, но собаке помочь — святое. И вот я стучусь в дверь, она открывается, и я вижу Настю! 

Ж. Ой, прям как в историях из «Кул гёрл»… 

М. Ну и как она там оказалась?

П. Она не уезжала никуда, оказывается. Просто родители запретили ей со мной общаться, а телефон она разбила, когда ругалась с отцом. И на Новый год её просто отправили к сестре, в «утверждённую» хорошую компанию. 

ЖН. Чего только не бывает, а… 

Ж. Что, правда, вот так её мама и соврала про Америку? Можно же найти девушку по месту учёбы, через знакомых… 

П. Да фиг знает, что там у мамы в голове было. Да и я хорош — сразу во всё поверил. Ну просто и в голову бы не пришло, что родители так могут… В общем, мы с Настей поговорили, лапу Рэду перевязали, накормили его, Новый год здорово отметили… Случайности не случайны. Я сейчас рассказываю всё это и думаю: тогда я его спас или всё-таки он меня? Ведь всё могло бы вообще не так быть. 

Б. А получилось так, как получилось. И в мире стало больше на двух счастливых людей и одну счастливую собаку, да. 

М. А как пса назвали, ещё раз?

П. Рэд. 

 

Трамвай останавливается. Парень встаёт и выходит. За дверями солнечно, слышен собачий лай и женский смех. 

 

Б. Мне кажется, для паренька это было новогоднее чудо. 

М. Да просто совпадения. 

Ж. Да ну тебя. Желания сбываются! Правда, как в том анекдоте — сбываются тогда, когда уже на фиг не надо. У меня знакомая очень хотела машину. Вырезки из журналов делала, на ватман клеила — карта желаний, всё как полагается. И машина ей правда досталась — правда, через пять лет, в наследство от папы, и «жигули», которые полвека в гараже стояли. Или вот ещё пример: знакомятся два человека, влюбляются друг в друга. И всё настолько прекрасно у них, что аж глаза щиплет: музыку одну слушают, оба любят прогулки, собак и донеры. А потом вдруг выясняется, что один в любую погоду спит с открытой форточкой, а другой вечно мёрзнет! Ирония судьбы, понимаете? Всё идеально, кроме одного, но это «одно »сводит с ума. Капает, как вода на темечко. Кап, кап, кап… БАХ! 

Б. Скорее плюх.

Ж. Да хоть дзинь. Мне кажется, у любого такое в жизни было. 

М. Ну ведь всё можно исправить. 

Б. Не скажите. Вот курице голову отрубил — всё, хоть заприкладывайся обратно, не прирастёт. Хотя она, конечно, ещё бе-е-егает по двору без головы! Умора, да!

Ж. Ну вы сравнили… 

Б. Я почти всю жизнь в деревне прожила, с чем мне ещё сравнивать? С поросёнком ещё могу. Вот когда ему… 

ЖН. Не надо. 

Б. Эх вы, молодёжь… Слава богу, конечно, что у вас есть куча всяких штук, которые всё за вас делают. Стирают, убирают, готовят. А за нас никто ничего не делал. Всё сами. Дети войны… 

ЖН. Я историю вспомнила. Вы сказали, что за вас никто ничего не делал, и я вспомнила. Удивительно всё-таки, как наш мозг это делает — за любое слово, вещь, запах или вкус хватается и молниеносно составляет цепочку ассоциаций. Как фокусник! Причём никогда не знаешь, как именно эта цепочка пойдёт. Вот, к примеру, вижу я кружку на столе. И могу вспомнить, что мне её муж привёз из командировки в Сочи в позапрошлом году. А Сочи наведёт на мысль об отпуске. А ещё я могу возмутиться, что он опять чаю попил и кружку не помыл. Уйду в мысли об уборке и о том, что нужно купить в хозяйственном. И вот таких цепочек-параллелей столько и настолько они непредсказуемы! Удивительно! 

Б. Так, а история-то какая?       

ЖН. Она не красит меня, конечно, но, я так понимаю, здесь надо говорить правду. Так что исключительно ради того, чтобы выйти. В общем, я в университете поменялась серединами зачёток с подругой, чтобы сдать за неё экзамен по философии. (Лицо самого грешного в мире человека.) 

М. Ну, рассказывайте.  

ЖН. Там преподаватель была приходящая, не с нашей кафедры, а пересдавать отправили вообще к другой — ну чтобы была непредвзята. Мадинка работала весь семестр и как-то умудрилась ни на одно занятие не прийти. А я отличница, у меня по философии автомат. И Мадина падает мне в ноги: мол, что делать, меня отчислят, родители убьют. Уж не помню, кто нас на эту идею надоумил, но мы отогнули скрепки на зачётках и поменяли местами середины. Ну как будто её зачётка — моя, а моя — её. Вообще не думали даже в тот момент, что нас обеих за это могут отчислить! И я пошла на пересдачу. Мы надеялись, я быстро сдам — и всё. Не тут-то было. Преподавательница попалась какая-то принципиальная, сказала что-то вроде: «На учёбу не ходите, а оценку хотите сразу. Не выйдет. Тесты не показатель, готовьтесь и приходите ко мне на кафедру пересдавать устно». Ох, какая я оттуда вышла! Как тогда подруга меня слёзно просила пойти ещё раз! Ну что ж, деваться некуда. Мы это уже начали. И я пошла. И меня снова завалили! Я ещё и выслушала напоследок монолог о том, что несчастные прогульщики должны готовиться тщательнее. Вышла и сказала: «Прости, но ни за что больше не пойду». И не пошла. 

Б. А как же она сдала-то?

ЖН. А так и не сдала. Потом как-то через ректора всё решила. Но зачётки мы тогда потрепали изрядно!    

Ж. А красный почему?

ЖН. Ой… А не знаю… Разве что я сама тогда была красная как рак. Меня, отличницу, отчитали за другого человека, ещё и сказали, что я ничего не знаю! Стыд какой! Я ведь думала, что сразу получу зачёт, потому что такая умная. А меня завалили. Понятно, что номинально не меня, а подругу, но… Всё равно МЕНЯ, понимаете? Ой, вот рассказываю, и опять накатывает, как тогда…

Б. Не переживайте. Это было давно. 

ЖН. Да. Гора с плеч. Ну, мне пора. Уважаемый водитель, я вам аргументы привела, теперь остановите, пожалуйста. (Ничего не происходит.) Нет, ну я не понимаю, что ещё вам надо-то? Всё грязное бельё перетряхивать? Я приличная женщина! Заслуженный работник медицины! 

Ж. Посмотрите, там, кажется, яблони цветут… 

ЖН (помолчав). Олег яблони в цвету любил. Я ему говорила: может, дачу возьмём? Посадишь там яблони разных сортов. Я себе гвоздик насажу. Красота… «Какая дача, Галя? У меня работы выше крыши». А ведь он в молодости не такой был. Смешливый, перспективный, кандидат в мастера спорта по биатлону. Я к нему хорошо относилась, вот и приняла ухаживания. Это потом уже… Вы знаете, что тот человек, с которым вы живёте сейчас, и тот, за кого вы выходили замуж или женились много лет назад, — это два абсолютно разных человека? Абсолютно! Не только внешность меняется — привычки, принципы, отношение. Мне вот сначала хотелось, чтоб он смотрел, а в глазах — вся любовь мира, понимаете? И чтобы в этот момент я думала не о том, как его люблю, а о том, какая же я великолепная, что он на меня так смотрит. Упиваться этим хотелось. Наверно, за этим чувством люди идут на сцену, в кино. Чтобы питаться обожанием… Но какое-то равновесие есть в жизни. Потом незаметно я и сама его полюбила. Не поняла даже когда. И уже сама на него смотрела так, со всей любовью мира в глазах. А уже поздно. Онегин и Татьяна… Гниющие цветы. Я что, виновата, что Бог нам деток не дал?! Пахала в своей больнице, как вол, сутками… Думаете, это сказка — анализы разбирать каждый день? Прихожу с работы однажды, а он так спокойно чемодан собирает: «Галя, мы разводимся, у меня есть другая женщина». У меня в голове сразу тишина такая звенящая. И ничего, кроме этих слов. Они в центре этой тишины, и всё больше, больше становятся — так, что им тесно там, а голове больно… Сороклет вместе! Хотя нет, просто сорок лет брака… Я тогда это как-то резко поняла. Но я же тоже человек. Он повернулся, чтобы уйти, навсегда уйти. Мне нужно было его остановить, оставить! На столе лежал нож, и я… Господи… Я вспомнила… (Молчит.) В моей любимой синей вазе стояли гвоздики. Одна капля попала на лепесток. И, поверите или нет, но цветок её вобрал в себя! Впитал, выпил, принял… Я точно видела, потому что сидела и внимательно смотрела на цветок. Больше никуда смотреть не хотелось. Я так люблю гвоздики… (Смотрит на остальных.) Красный — это когда запрещено, правда ведь? У меня вся жизнь прошла под запретом. И больше всех запрещали ни на работе, ни дома, ни где-нибудь ещё. Больше всех я запрещала себе сама. И другим запрещала тоже. Господи, как теперь научиться по-новому жить-то?..

 

Трамвай останавливается. Входят двое, берут ПЖ под руки и выводят. За дверями — дачный домик, грядка с гвоздиками. Если присмотреться, они нарисованы на фанерке и краска кое-где уже облупилась.  

 

 

Действие второе 

 

Б. Ну только мы втроём остались. 

Ж. Я уже всё перебрала в голове, от маникюра до помидора… Конечно, очень красивые виды отсюда, но хотелось бы уже выйти. 

М. А вот куда, кстати? 

Ж. В смысле? 

М. Ну куда выйти-то? Паренёк и эта заслуженная мадам Чикатило — они куда вышли? Они вообще живы ещё? А мы живы? 

Б. Миленькие мои, если бы знать. Но чувствую я себя хорошо. Мне давно так хорошо не было. Обычно то давление, то сахар… 

М. А ну-ка… (Громко) Кирпич! Говядина! Свекла! Тарантино! Коммунизм! (Ж. и Б. смотрят на него удивлённо.) Я просто решил проверить. Вдруг это что-то вроде датчика движения, но на то, что ассоциируется с красным. Не угадал… 

Б. Давайте продолжим истории рассказывать. Вдруг случайно сработает, как у тех... Ну и нескучно. Вот у нас в деревне в подполе ёжик жил. Залез как-то по осени и заснул. Мы отдушину на зиму законопатили тряпками да ватой. А он проснулся, всё это разворотил себе на гнездо, замёрз и помер.

М. Поучительно. 

Ж. Мне тридцать пять лет, я еду с работы в трамвае — то ли инопланетянском, то ли загробном. И слушаю про дохлых ежей. В какой момент всё пошло не так? 

Б (весело). Я могу ещё про гангрену… 

М. А вы интересная женщина! 

Б. Да я всю жизнь санитаркой проработала. Как-то быстро научилась и швы накладывать, и скобы, и роды принимать. Там ведь у нас, в сибирской деревне, всё вместе было. Нас, четырёх девчонок, после училища направили в одну больницу, построенную на берегу реки. Жили мы прямо там. За всё лето у нас обычно лежали три-четыре «калеки», которых из райцентра долечиваться отправляли. А нам было тогда лет по двадцать. Ой, как сейчас вижу: никакой серьёзности! Что творили! Закроем больницу, и на танцы… И вот один раз на танцах я увидела Володю. Он как раз из армии пришёл, работал в городе на большом заводе, а в наше село к маме приехал. Ходил в балетную школу, был худенький, щуплый. Девки мои сразу: «Соня, вот тебе кавалер!» А я его как увидела, думаю: господи, сморчок какой! А то! Знаете, тогда в деревне медики как ценились, как нас уважали? Ещё бы я за такого сморчка замуж вышла! А потом как-то раз мы вместе с Володей поехали за зарплатой в райцентр, семьдесят километров от нашего села, зимой на лошадях. И вот как-то так всё началось… Свадьбу назначили на Новый год. Обо всём договорились. А потом я подумала: да ну, это ещё в другую деревню переезжать надо… И устроила им. Говорю Володе: «Не пойду замуж, даже не подходи». А они уже быка зарезали! Караул! (Весело.) Мама его пришла ко мне: «Соня, мы так потратились…» А я взяла и ушла из дома. Да ну вас, говорю. Подружки смеялись — мол, пойдёшь-пойдёшь замуж, куда денешься. Брат приехал, тоже отругал меня! Я тогда нашла причину: сказала, что у меня нет пальто. Так купили! Где-то фотокарточка была со свадьбы — обхохочешься. Я в валенках и в пальто, на Володьке тоже пальто какое-то длинное, до пола... 1 января поженились, через полтора года после знакомства. Он уволился, приехал в деревню, а работы нет. Устроился в заготконтору, ходить по деревням и забивать скот. Сам-то боялся близко к коровам подходить, но там бригада была из шести человек, а денег немножко заработать надо было. А потом его позвали в посёлок, где жили забудлыжные ссыльные, драчуны всякие. Сразу на паровоз взяли, он два месяца поучился и стал лес возить по узкоколейке. А я до осени прожила в деревне одна. Осенью его мама меня загрузила на пароход — к нему ехать. Меня, двух коз, огурцы, варенье, помидоры… А я ещё и беременная была. Приплыли, выгрузили. А никто не встречает, сижу на берегу одна. Два часа ночи. Только козы мои блеют. Как я разозлилась! Думаю: «Господи, на кой чёрт я всё это забрала? Сейчас в речку как побросаю!» И вдруг откуда ни возьмись — мотоцикл с люлькой! Оказалось, Володькин сосед. Он как узнал, кто я, быстро, дуй не стой, его на этом мотоцикле разыскал. Телефонов-то таких, как сейчас, не было. Да и обычных почти не было. 

Так и стали жить. Сын родился, потом дочь… В 67-м Володя стал директором фабрики спорттоваров. Восемь лет там проработал, грамот полный дом. А потом не выполнил план по хоккейным клюшкам, и его выперли с треском. И с партийным билетом у него не пошло, да. Стали к нему придираться по всяким мелочам, а он ведь не терпел никогда. Пошёл в райком партии, на стол этот партбилет выложил и сказал: «До свидания, и без вас проживу». Рассказывал, что второй секретарь чуть не лопнул от злости: «Как ты можешь, какой ты коммунист!» А Володя в ответ: «Ну вот ты теперь им побудь, а я пошёл на пенсию». Его и вызывали, и домой приходили, и говорили мне: «Где вы его спрятали?» Один такой нахальный был в обкоме, даже в наш шифоньер заглядывал… Ой, не могу, смешно сейчас! А Володя всегда со всеми мог договориться, да. Мы как-то с Молдавии ехали в поезде и ёжика с собой в сумке везли. Вонючего такого! Сын поймал. Проводник говорит: «Справку на него давайте!» А мы в вагон уже сели, скорый поезд. И нет никакой справки. И вот не знаю как, но Володя договорился. Как-то мы этого ежа привезли домой. Только не помню, где же нам справку дали, что он здоровый. (Смеётся.) 

М. Это не этот ёжик потом в отдушину залез? 

Б. Нет, то другой был. Там ежей этих… 

Ж. Вот это жизнь у вас. 

Б. Жизнь как жизнь.

Ж. Я вот о чём думаю: ваше поколение небезразличное, что ли. А наше… Вот девушка с ребёнком стоит у супермаркета и просит: «Подайте на операцию, немножко осталось собрать!» И я думаю: вот сейчас подойду спрошу, что она тут стоит. Наверно, это та, про которую в соцсетях писали, что мошенница. Вот сейчас спрошу... Нет, лучше на обратном пути. А на обратном пути: блин, пакеты тяжёлые, что я их, поставлю на землю и буду эту девушку расспрашивать? И насколько это растянется? Надо ещё ужин приготовить и убраться… Ладно, в другой раз. Потом прихожу домой, разбираю покупки. А ведь эта сгущёнка была по акции! Точно помню, что ценник был акционный, и цену запомнила. А в чеке на 200 тенге дороже. Вот козлы, дурят народ! В следующий раз прям сфотографирую. И на кассе выскажу, они обязаны продать по заявленной цене. Сейчас ладно уже, времени нет. Да и что там эти 200 тенге… Потом в соцсети заходишь, а там убирать городской пляж зовут. Надо лайкнуть. В сториз закинуть. Хорошее дело, молодцы. Я, правда, сама не смогу пойти. День рождения у сестры, на дачу поедем. Ну как тут откажешь. Ладно, в другой раз обязательно. И каждый раз — в другой раз. А его может и не быть, понимаете? Если на улице мне плохо станет, упаду, сознание потеряю — ведь мимо будут проходить, подумают, что пьяная! Или каждый будет думать: «Мне некогда, кто-нибудь другой остановится». А я просто умру. 

Б. Ой, дочка. Когда мы молодые были, всё было по-другому. Некогда было размышлять о высоком, надо было за скотом да за огородом смотреть. Счастливое будущее строили, а как же, да! 

М. Да не в поколениях дело. Кто тебе мешает проявлять больше активности? Показывай своим примером, что ты не амёба. Ты же правильно сказала: другого раза может и не быть.

Ж. И ещё, знаешь, я же при всём этом считаю себя хорошим человеком… 

М. Хороший человек — это всегда относительно. Вот, к примеру, мужик шёл домой и с улицы котёнка подобрал. Молодец? Молодец. Но при этом он бухгалтер и недавно отмутил себе пару лямов бюджетного бабла. Что-то уже не совсем молодец, да? Я сейчас не о законности, а именно о категориях, которыми мы мыслим. Один скажет: да так государству и надо, зато котика от смерти спас. А другой: коррупционер, эти два миллиона могли помочь десяткам кошек и собак! Или давайте ещё пример: женщина изменяет мужу. Плохо, очень плохо! А если он тиран и годами её втихаря метелит? Чаша весов качнулась, правда? Уже ей как будто немножко можно. Но ведь женщина изменяет и всё равно продолжает жить с мужем! Нет, однозначно плохо! А если муж пригрозил, что как только она заикнётся о разводе, он ей шею свернёт?.. Понимаете, да? 

Б. Сынок, сложно всё это. Может, у тебя есть история про борщ? Или про штаны какие-нибудь? 

М. Какие? 

Б. Красные. 

 

М. смеётся. 

 

Ж. Миш, а знаешь что. Послушай. Мы с тобой дружим уже десять лет. Семь из них работаем в одном цеху. Оля твоя — классная, и Сашка с Дашкой мне как родные. 

М. Так, Надя…

Ж. Да послушай, блин! Ты заговорил про хороших и нехороших людей… В общем, прости, Миш, это я тогда Оле сказала, что ты у Аньки ночевал. 

М. Какого…

Ж. Прости, прости, пожалуйста! Оля ко мне приехала, плакала, говорила, что у вас всё плохо не первый год, что она так не может больше. Нарассказывала всякого… А я ведь с вами обоими дружу, понимаешь? И всегда, кто бы из вас что ни говорил про другого, я сохраняла нейтралитет. Блин, слова-то какие говорю… Я была на стороне каждого из вас! И принимала каждого. Потому что иначе как можно дружить с человеком, если ты его не принимаешь? А если принимаешь, то уж со всеми тараканами… Должен быть кто-то, кому ты всё можешь рассказать, вообще всё, не стесняясь! И Оля тогда ко мне пришла со своей болью… Прости, я тебя подвела! Мне её так жалко стало по-женски. Мы выпили, и я просто ляпнула, случайно ляпнула, а потом уже было поздно… Я так жалею, Миш! 

М. Она же ушла от меня! Ушла и детей забрала! Ты что думаешь, она тебе прямо всю правду говорила, взвешенно и непредвзято? Да хрен там! Это её охрененно эмоциональное мнение было! А я по-человечески тебе про Аньку сказал, просто потому что думал — с другом говорю… А ты… Блин, Надя, блин! 

 

Ж. опускает голову.

 

Б. Дочка, муж и жена — одна сатана. Не лезь в дела чужой семьи — останешься крайней…

Ж. Я не собиралась, говорю же… Чёртово вино! 

М. Да молчи лучше! Объяснения свои засунь… 

Ж. Я давно уже сказать тебе хотела. Не знала, как начать. Спасибо трамваю… Я понимаю, что это ошибка… 

 

Молчат. 

 

М (устало). А знаешь, я тоже признаюсь. Раз уж все свои. Я потом даже рад был. 

Ж. Чему? 

М. Всему. Что жена всё узнала. Что больше не нужно было ничего скрывать. Что наконец что-то решилось, блин! Я сейчас понимаю, что жил по принципу «есть проблема — не решай, сама рассосётся». Как будто со стороны на себя смотрел, просто фиксируя в голове свои косяки. Здесь мог бы не орать, здесь — прийти домой пораньше, здесь — сесть и поговорить, а не копить в себе неделями… Это ведь со стороны всё легко: мол, просто говорите словами через рот. А ни хрена. Каждый раз, когда понимаешь, что вот сейчас пора всё высказать, иначе звездец — как будто тебе рот скотчем заклеивают. И сидишь ты такой, весь умный и рассудительный внутри себя, отстранённый от штурвала каким-то своим другим внутренним «я», которого ты даже не разглядел толком. Сидишь, маленький, и смотришь, как этот большой привычно заводит «Доту» и надевает наушники. Говорит тебе-маленькому: «Побереги нервы», «сейчас будет скандал, оно тебе надо?», «терпел раньше и сейчас потерпишь». А ты наблюдаешь за всем этим из себя же и думаешь: либо всё это меня психом сделает, либо сопьюсь на фиг. Правда, ещё третий вариант есть — поговорить. Но он такой страшный, что аж думать о нём не хочется… Я с парашютом прыгал три раза, с «тарзанки» раз шесть. А тут — ссу, блин, поговорить с женой! Так что когда она всё узнала, у меня как гора с плеч. Нелегко, конечно. Как говорится, с кровавыми соплями и слезами, но зато всё разрешилось. Дышится легче. Так что, Надь, живём. И сейчас всё тоже как-нибудь решится. Кто-нибудь что-нибудь вспомнит, и мы выйдем из трамвая. 

Б. Я внимательно вас слушала всё это время и наблюдала… Гляньте-ка, у вас кресло «полиняло». 

М (смотрит на кресло). В смысле? 

Б. Ну оно красное было, как и все остальные. А пока вы тут отношения выясняли, цвет бледнел, бледнел… Смотрите, серый стал.

 

М. начинает смеяться.

 

Ж. Миш, ты чего?

М. Серый — цвет нерешительности. Красиво подкололи, да? Ну нет у меня духоспасательных историй про красный цвет, нет! Вечно буду в этом трамвае кататься, пока кукухой не поеду! Вечно…

 

М. начинает растворяться в воздухе. 

 

Б. Господи святы! 

М. Надя, я тебя… 

 

М. исчезает, только пылинки клубятся на свету там, где он сидел.  

Пауза.

 

Ж. Тут женщина говорила про цветы, внутри которые. Я думала, у меня там гербарий давно уже. Причём такой, из школьных времён — высушенная в томике Булгакова ромашка… Первая любовь стремительно прошла, потом — вторая, третья. Свадьба, дети, работа. Раз в пару лет на море ездим, машину купили. Всё есть, да не всё! А потом — Мишка. Понятия не имею, когда это он порылся в моём Булгакове и поменял сплющенный кособокий скелет ромашки на что-то живое. Но вот сейчас чётко поняла: у меня внутри цветы расцветают именно тогда, когда он рядом. Можно не втягивать живот и не бояться чем-то поделиться, потому что услышишь: «Ты что, дура?!» И главное — с ним всегда возникает чувство, что я дома. Уютно так, тепло и не страшно. Поэтому… Пожалуйста, водитель! Остановите там, где я смогу найти Мишу. Я выбираю его остановку. (Шарит по карманам.) Вот, у меня есть билетик. 

Б. Надо же! Смотри, дочка, чернила-то красные!  

 

Трамвай останавливается. Ж. встаёт, кивает Б., та ей ласково улыбается. Ж. выходит. 

 

Б. Ну вот, одна я осталась. Ну да мне не привыкать. Товарищ водитель, вы слушаете? А то мне больше рассказывать некому. Да и не знаю я, что именно вам нужно. Мы уже так долго едем, а мне кажется, что мгновения пролетели. Так и с жизнью. Она с каждым годом всё быстрее… Я ведь родилась в 34-м году, ребёнок войны. В 41-м нас сослали из Молдавии в Сибирь. Как мы были в одних рубашечках, так нас и посадили на телегу. Спрашивается, зачем, почему? Только за то, что папа сказал: «Всё-таки при румынах было легче жить». Раньше ж Молдавия под румынами была. И на него донёс родной брат: побоялся, что его тоже сошлют… Папу отправили в трудармию, а мама с нами пятерыми уехала… Она молдаванка была, по-русски ни одного слова не говорила. А детей у неё было девять. Двоих старших сыновей на фронте убило. Так интересно говорю — «убило», как будто это сделало что-то неопредёленное, не люди… И ещё две девочки умерли совсем маленькими. Одна в этом окаянном поезде, на котором мы в Сибирь ехали, ей и полутора лет не было… Мы месяца три ехали. Миленький, дай бог, чтобы и не снилось тебе, как это было! Мы сидели как горох в стручке — шевельнуться нельзя было. Потом высадили нас у какого-то озера в Сибири, и мы всё лето жили под открытым небом. Дальше помню трюм парохода. Вода в маленькое окошечко плескалась… Привезли нас в какую-то другую деревню, выгрузили на берег. Семей, наверно, тридцать. Народу!.. Кто орёт, кто плачет, кто поёт, кто головой об ограду бьётся… Октябрь месяц, дождь со снегом, холод, мы все голые, как зайцы, сидим. И никому не нужные… А потом всех опять погрузили, увезли в лес, в барак: окна плёнкой затянуты, дверей нет, печей нет. Выгрузили, и дуй не стой. И тогда мы все собрались и пошли пешком куда глаза глядят. Гурьбой, кто босиком, кто в портянках. Шли и ревели. Возле одного села нас милиция остановила. Там были бараки, в которых лесорубы жили, и нас поместили туда — по шесть семей в одну комнату размером примерно три на пять метров. Только сидеть и можно было. И одна лавочка на всех была. Я помню, мы по очереди спали: одни маленько поспят, потом другие…

А мой младший брат Яша ещё в Молдавии сломал ногу. У него был гипс, но он его снял на пароходе, потому что там вши завелись, чесалось сильно. И вот нога у него была тоненькая-тоненькая, а сустав разбарабанило, да! Он нисколько, бедный, не спал в этом бараке, всё плакал, что зудится. Мы собственными глазами видели, что в ранке вокруг сустава завелись черви — мелкие, белые. Видать, нагноилось… В сельской больнице ему хотели эту ногу отнять, но мама сказала: «Нет, лучше пусть он умрёт, но не дам этого сделать!» И его выписали — иди куда хочешь. С нами там шибко не церемонились. А в бараке одна старуха была. У нас единственное, что было из багажа, я помню, — штук шесть перьевых подушек, которые папин брат бросил нам в телегу. И старуха эта сказала маме: «Две подушки дашь — я тебе вылечу сына». Мы отдали эти подушки и купили двух чёрных куриц по еёе указу. Она отрубила одной голову и тёплые кишки прикладывала к ранке. А мы ведь все в одной комнате, так что видели, как червячки из ранки на эти кишки переползали… Потом вторую курицу так же. И у Яши стали ранки затягиваться, затягиваться... Эта старуха потом мазь какую-то приготовила из воска и всего на свете. И нога зажила. Он помаленьку оклемался, стал на эту ножку вставать. И всё хорошо стало, просто она осталась немного короче левой. 

А мы тогда в бараке год прожили. Заготавливали лес: никакой другой работы не было. Я удивляюсь, как мама столько лет прожила. Она в лесу пилила дрова в кирзовых сапогах зимой и летом, да. Норма была — один кубометр напилить и расколоть, а она сроду пилу в руках не держала. А папа только в 57 году к нам вернулся, и тогда уже нас сняли с комендатуры. А так все были под комендатурой: и дети, и взрослые. Взрослые два раза в месяц ездили в областной центр отмечаться, что никуда не удрали. А детей уже к нам приезжали смотрели, чтобы мы тоже никуда не делись…

Мы как-то быстро научились говорить по-русски. Я пошла в школу, когда мне был уже девятый год. Хорошо училась, на четвёрки, доучилась до девятого класса. А трудно так было! Мама уже не работала, у неё сильно болели ноги. Папа получал пенсию — хотите верьте, хотите нет — 1 рубль. Но держали скотину: коров, поросят, овечек, кур. Всё своё было. Дом построили… 

Я часто вижу во сне свою школу. Под неё переоборудовали старый селекционный свинарник. Знаете, какие тёмные были классы! И в каждом по тридцать с лишним человек. Так вот, мне часто-часто снится, как на перемене мы выходили в маленький коридорчик. Никуда больше нас не пускали: утром на урок, с уроков сразу турнепс дёргать или лён. Ой, до сих пор ненавижу и лён, и турнепс. И морковку, да! Как же она надоедала! Надёргаешься, ручонки бедненькие аж пузырями возьмутся. Не как сейчас, в 11 классе молодёжь ходит по деревне, ничего не делает. А мы не видели света белого. Дети войны… В 57 году нам дали книжки, что мы не являемся врагами народа. Реабилитировали, значит. Так смешно, читаю иногда эту справку и думаю: господи, какие мы враги были? Ну какие? (Молчит.) Я сейчас отличник здравоохранения, ветеран труда. Медаль, трудовая книжка, удостоверение — всё есть. А моего Володи нет больше. В 64 года тромб оторвался. Прямо на Новый год… А дети разъехались. Поначалу внуков привозили в гости, потом всё реже и реже. Звали к себе, я всё отказывалась. Мы с Володей этот дом строили… Да и тяжело куда-то ехать, как-никак восемьдесят лет уже. Придёт время — просто лягу рядом с Володей. И ни о чём не жалею. Какой в этом смысл? Всё уже произошло, и от моих сожалений не изменится. Детей бы только ещё успеть увидеть, внуков. Я ведь девочку даже не видела ни разу, кроме как на фотокарточке… (Молчит.) Вы нас всех про красный цвет спрашивали. Только… Я смотрела в окно, пока мы ехали. Там был наш огород, по которому бегали внуки — помню, они как-то перемазались черёмухой, хохотали! Был молдавский сад с тутовыми деревьями. Был старый аэродром в васильках и клевере, через который мы к реке всегда ходили. Много хороших мест, много тёплых воспоминаний, в которых можно было бы остаться. Но это всё уже прошлое — то, что в моей памяти и на фотокарточках. А я же вижу: там, где горизонт, что-то есть ещё за этими картинками. Настоящее, всамделишное, важное-преважное, да. Так что поеду я до конечной, товарищ водитель. Хочу узнать, куда идёт наш транвай…  

 

Достаёт из сумки красный платок и повязывает на голову.

 

Конец. 

2022 г.