Момент истины. О новом романе Тимура Нигматуллина

Эту книгу берёшь в руки, не подозревая, чем она тебя одарит. Берёшь, может, даже не без опасения, что под её добротной обложкой окажется банальное чтиво, не очень-то достойное внимания. И так вот, преисполненный скепсиса, пробегаешь глазами страницу, другую, третью. А потом и четвёртую, и пятую, и десятую. И уже не просто скользишь взглядом по строчкам, и уже текст вовсе не типографская причуда, а некая вторая реальность. Ты и не заметил, как она властно притянула тебя к себе, и подчинила, и сделала заложником непрочитанных страниц. И эта вторая реальность вдруг стала важнее первой. И уже наперекор сверхзанятости, вопреки неотложным делам ты не можешь выпустить эту книгу из рук. Ты озадаченно и с самозабвением будешь читать её дальше и дальше.

Хотя, казалось бы, какое нам дело до событий, имевших место сто лет тому назад на окраинах Российской Империи в казахской степи, полузабытой Богом? У нас на кону события обжигающей свежести, у нас творится на глазах, возможно, даже не без нашего участия, свой животрепещущий детектив. Но в том-то и магия истинной литературы — суметь подчинить себе душу читателя и даже в далёком прошлом высветить то, на что не может не откликнуться наше сокровенное «я». И по мере чтения вдруг осознаёшь, «как мелки наши с жизнью споры, как крупно то, что против нас». А дальше надо принять как данность мудрый совет того же Рильке: «Когда б мы поддались напору стихии, ищущей простора, мы выросли бы во сто раз».

А собственно, о какой стихии идёт в данном случае речь? Об этом заявлено уже в самом названии романа — «1916. Волчий кош».  Название многогранно, в нём каждый знак, каждое слово исполнены грозного, даже вещего смысла. И каждая из этих граней раскрывается по мере чтения. Речь, в частности, идёт о восстании Амангельды Иманова в 1916-м, оно как скопившийся грозовой разряд перед неизбежно назревающей бурей. Мы присвоили Амангельды статус народного заступника, мы изваяли его в бронзе. В историографии навели на его мятежный облик неистребимый глянец, и в соответствии с ним наш классик-живописец Кастеев запечатлел Иманова в своём вполне ожидаемом нами помпезном полотне. А вот подлинного портрета не было и нет.

В романе Тимура Нигматуллина «1916. Волчий кош» дана попытка портрет этот воссоздать. По логике вещей то должен быть предельно «красный», твёрдокаменный большевик и многоопытный ленинец. Но в действительности он был неискушённым степняком, далёким от всякой политики, плоть от плоти своего народа, страдающего от безысходности в хищных тисках могучих империй, пытаясь вместе со своим народом тиски эти разжать. Мы, его далёкие потомки, знаем, что он заложник истории, он обречён на гибель. Его убьют через два года после описываемых событий. Но пока он жив и преисполнен жажды справедливости, он яростный сгусток протеста. Он с мучительным мужеством ищет правоту и правду, пытаясь на свой лад  осмыслить происходящее, впадая в крайности, стремясь найти в этой предреволюционной буче тех, кто может послужить опорой. Он противоречив, он может ошибаться, он смертен, наконец. Едва не утонул в непредсказуемой степной реке. Его, уже почти с того света, вызволил со дна реки Халил, главный герой романа, быть может, в какой-то мере второе «я» Иманова. Халил дал ему возможность бежать от, казалось бы, неизбежного пленения. Иманов, недосказанный, исчезает в Степи, исчезая и со страниц романа. Но в читательском сознании остаётся противоречивая фигура бунтаря. И в недосказанности, быть может, главная правда об Амангельды Иманове, за что мы должны быть благодарны автору романа. Перед нами не полая пустота внутри забронзовевшей легенды, а именно живой человек со всеми его большими бедами и малыми победами, без хрестоматийных ухищрений. Большевикам все эти сложности живой души человеческой были ни к чему. Они, уложив Амангельды в прокрустово ложе эпохи, сложности эти за ненадобностью просто отсекли. В романе Тимура Нигматуллина сделана попытка вернуть нам облик Иманова во всей его жгучей полноте и правдивости, возвращая нам облик стихийного бунтаря без ретуши и лакировки.

Но Амангельды Иманов, так или иначе, фигура в романе второстепенная, он выхвачен как бы боковым зрением, которое, кстати, у Тимура Нигматуллина крайне обострено. А периферия повествования многолюдна. Там такие самобытные фигуры, как работающий под простака фельдфебель Кривец. Или неукротимый эсдек Феодосий, вдруг выступивший в несвойственной ему роли Ромео. Или скорый на расправу Кривой Арсен, этот тёмный ангел-хранитель Халила. Или многомудрый, сверхсовестливый мулла, обречённый за эти достоинства на неминуемую погибель. Или японский лазутчик Асана-сан, он же по совместительству поручик Асанов и всё так же, по совместительству, поверенный зловещего «деда» из Цюриха.  Или… Словом, целый сонм персонажей, каждый из которых в свой час выдвигается на авансцену, чтобы сыграть свою непредсказуемую роль в этом «истерне», то бишь историческом вестерне, как определил жанр своей книги автор, а потому заставляющий нас, читателей, судорожно предугадывать события, не сумевших, к собственному изумлению, их предугадать.

Мы невольно становимся соучастниками происходящего, и нам как бы даётся возможность отделить козлищ от праведников. И мы поддаёмся на эту уловку. Но вдруг наша прозорливость даёт неожиданный сбой, когда один из кукловодов, один из тех, кто, казалось бы, несёт в Степь неизбежное для номадов зло, уездный начальник Тропицкий во время покушения на него не бежит сломя голову от смертоносной бомбы, спасая свою свехдрагоценную персону, а пытается бомбу обезвредить, спасти хотя бы отчасти окружающих, ни в чём не повинных людей. Наше недоумение — Бог с ним! Недоумевают сами уцелевшие. Он не мог, он не должен был так поступить. С точки зрения благонамеренного гражданина (и читателя!) такой неблагонамеренный человек, как Тропицкий, не имел никакого морального права совершить столь высоконравственный поступок. Но вот поди ж ты — совершил. И погиб — да-да, погиб, как истинный христианин! — исполняя свой гражданский и человеческий долг. Не путать с купцом первой гильдии Кубриным, тот чёрту лысому уже отдал душу, лишь бы завладеть золотом, которое выгребли из банка, взорвав его, большевики.

В отличие от Тропицкого для банды экстремистов, руководимых «дедом» из Цюриха, человеческая жизнь - копейка, люди окрест всего лишь расходный материал, годный на растопку смуты и для ограбления банка. Хранящееся в нём золото экстремистам необходимо для пополнения оружия и боеприпасов. И здесь несомненной удачей автора является фигура Литвина, туберкулёзника на грани умирания. Одной ногой он уже на том свете, но из последних угасающих сил он старается прихватить с собой в царство мёртвых как можно больше людей. Чем больше, тем лучше. Тем значимей и громче будет акция по ограблению банка.

И это золото окровавлённое, и невинно погибшие, а главное, вся эта смута с участием мародёров напоминает нам недавний наш Қаңтар. Что удивительно: даже в далёком 1916-м в захолустном тогда Акмолинске обнаружилась целая орава мародёров. Нечто зловеще вещее есть в этом открытии. Как и в названии «1916. Волчий кош»?

Но — далее. Рядом с Литвиным, с этим оскотинившимся по партийной линии недочеловеком, вполне органично и неукоснительно присутствует его опекунша-спасительница знахарка Акулина, хлыстовка, она же — Анна Веленская, княжна и великосветская шлюха, а заодно, как нетрудно догадаться, сподвижница «деда» из Цюриха, в котором угадывается главный кукловод Октябрьского переворота. В многоликости Акулины кроется природа оборотня. Волчица в овечьей шкуре, само воплощённое зло и жуткое средоточие всех тёмных сил.

Хотя… Если подняться над ситуацией, цели у большевиков благие — осчастливить народ, вывести от гнёта и бедности к светлому будущему. Но не слишком ли много расходного материала? К финалу книги невольно осмысляешь краткий мартиролог лиц, невольно подлежавших утилизации, как расходный материал грядущей революции.  Асана-сан, он же ротмистр Асанов, погибнет от ножа Кривого Арсена в камышах степной реки. Он намеревался убить караванщика Халила, а главное, слишком много знал и многого хотел. Убрать его!.. Бомбист Феодосий погибнет то ли от рук казаков, то ли вместе с тюрьмой, взорванной его же сообщниками. Мулла Карабек слишком мудр и влиятелен, а потому всем мешает. Убрать!.. Тропицкий — ну этот, по логике большевиков, должен быть устранён в первую очередь. А то, что он погибает как человек высокого мужества, — не в счёт. Контра он, контра, и всё тут, а потому — бомбой его, бомбой!..  Фельдфебель Кривец — верный человек Тропицкого и уже потому  потенциально опасен. Убрать!.. Сэр Томас, тоже один из главных кукловодов, но тёмная лошадка. Убрать!.. И дальше, дальше. Всякая мелкая сошка, та же кассирша в театре, вроде тихоня, но подвернулась некстати то ли под нож, то ли под выстрел, то ли под бомбу. Да просто на всякий случай — убрать!..

И, наконец, главный камень преткновения — караванщик Халил. Его-то все одержимые, и правые, и левые — и какие там ещё? — хотели бы убрать в первую очередь, но… Нельзя! Лишь он один знает, где та вожделенная бумага, тот тайный царский указ, сулящий Кенесары и всей Степи — что? Что-о-о?!. Бог весть, но что-то крайне важное. Кому в руки та бумага попадёт, тот перехватит всю инициативу. А это или взорвёт замершую в ожидании Степь, или усмирит её, или… Напоминаем, это год 1916, канун великих потрясений.

А сам Халил — клубок сомнений в тисках противоборствующих сил. Кто друг, кто недруг? Тут равнодушных нет. Он вроде королевской пешки в большой, смертельно опасной игре. В классической литературе есть аналог подобного рода. Григорий Мелехов, тут нет натяжки. Тут всё то же смятённое стремление не потерять самого себя, найти свой верный путь.

А вместе с Халилом и читатель на протяжении четырёхсотстраничного романа пытается понять, зачем и почему бумага эта столь необходима всем, что это за судьбоносный указ царя?.. У Самюэля Беккета есть пьеса «В ожидании Годо». Классика абсурда! Никто не знает толком, кто он, этот Годо, но все в тревожном ожидании его вплоть до финала.

И — вот оно! Мы, кажется, вознаграждены за жгучее, захватывающе нетерпеливое наше ожидание: «Божией милостью, Мы, Николай Первый, император и самодержец Всероссийский и Польский… и прочая, прочая, прочая…» Это надо читать.

Книга самодостаточна по всем параметрам. На обложке её два ёмких отзыва, прочитав которые — а не прочитать их невозможно! — человек уже едва ли выпустит книгу из рук. Здесь надо бы их процитировать, эти отзывы, они стоят того. Но лучше без цитирования. Пусть читатель сам притронется взглядом к фолианту, сам войдёт в контакт с книгой, как с ещё незнаемым добрым и жизненно необходимым человеком.

Один из наших самых, пожалуй, проницательных литературоведов Виктор Владимирович Бадиков наставлял прозаиков: ведите читателя за собой, ведите за руку, пусть читатель обретает твёрдую поступь. И в финале отпустите его руку, пусть он сам, как неожиданность, закрывая книгу, сделает последний шаг. И вот когда он занесёт ногу, чтобы последний шаг этот сделать, ожидая ощутить под ногой привычную твердь, надо, чтобы нога его зависла над пустотой, над неожиданной пугающей неизвестностью. И в том, быть может, высший пилотаж писательского мастерства. Роман Тимура Нигматуллина «1916. Волчий кош» яркое тому подтверждение. Прочтите эпилог романа. Он предельно прост. И обескураживающе беспощаден в своих итоговых оценках, которые даёт как бы беспристрастное время.

И в заключение скажем вот что.

У истории, у этой решительно бесповоротной дамы, не знающей сантиментов, руки по локоть в крови. С ней бесполезно спорить, ей не имеет смысла возражать. Она, естественно, не знает сослагательного наклонения, являясь истинным движителем бессмертного сюжета жизни (и нашего романа). Мы тут бессильны что-либо изменить. И надо ли менять? Воспримем всё как данность. Будем благодарны автору книги за то колдовство, которое сопутствует чтению его романа, за тот захватывающий дух искания истины, который дарован ему свыше и к которому он нас приобщил.