Истины из тины

Думают люди, что рыбам, наверное, снится

Тёмной воды глубина, тишина,

Жучки и сломанные крючки,

На которые не попадётся из них ни одна —

Сколько ни кинь. И хищников нет,

А ещё сквозь толщу воды пробивается солнечный свет.

Знаете, рыбам видится совершенно не то!

Они представляют себя в башмаках и пальто,

Гуляющими по зоосаду, кушающими сладкий зефир...

Надо точнее представить вам рыбий мир!

Снятся им степи и горы, леса и поля, города,

Машины, трамваи и даже порой поезда.

Как будто на них они едут куда-то вперёд

И открывают от удивления рот.

Смотрят в окно и считают прорехи в лесах,

Ветер шумит и играет в их «волосах»,

А иногда, если крепко-крепко уснуть им,

Видят себя они прыгающими на батуте.

Из банки варенье едят во снах своих рыбы

И мажут масло на хлеб — ну, или могли бы,

Если бы руки у них были, а не плавники:

Грезят о чуде рыбы в глубинах реки.

Люди, ведите себя вы немножко потише:

Вдруг рыба спит и шум внезапно услышит?

А ей, ну, именно в этот самый момент

Во сне кто-то делает комплимент...

Пускай они погуляют по парку вдвоём

И прыгнут

С разбегу

Обратно

К себе в водоём.

...часто случается, что именно с пустяка начинаются самые важные в мире вещи.

Харуки Мураками. Хроники заводной птицы

Я вытащил пружину из часов,

Верчу в руках, насвистываю лихо,

Подкручиваю кончики усов,

Но в доме тихо.

Подкрался сбоку к ним — и не дышу.

Боюсь услышан быть, а в горле сухо.

В желудке — пусто, в ухе — белый шум,

В окошке — муха.

Тоска в груди: разобран по частям

Остов часов, а то ли — мой. На мушке

Я временной сижу, в уме считаю сам

«Ку-ку» кукушки.

Когда лучистый диск, как наяву,

Мне явится в окне — и вновь родится —

Раздастся скрип. Ведь, в общем, я живу,

Пока смеётся заводная птица.

Сначала прилетели снегири

И гроздьями на яблоне повисли.

Махали крыльями, распугивая мысли

И беспокойство утренней зари.

Под звуки флейты стыдно умирать,

Такой концерт, а ты с петлёй на шее.

Они сюда три сотни вёрст летели,

Чтоб петь, а уж никак не отпевать.

А следом — воробьи. Вся птичья их родня

На ветку села, оголённую, как провод,

Друг к другу жалась, перебарывая холод,

И пристально глядела на меня.

Мол, брось батон. Голодная весна.

Полцарства за кусок, когда в желудке пусто!

Я дал. Они настолько ели вкусно,

Что расхотелось прыгать из окна.

Желание жить будили и грачи,

Смотрели в стёкла и показывали ноздри,

Что семечки напоминали, звёзды

И угли, разомлевшие в печи...

Я благодарен. И хочу запомнить:

Похожа жизнь на крошки хлеба воробью

И, может быть, на мёртвую петлю.

Но всё же я рискну её исполнить.

Выгорает лето. Проступает

Августовским солнцем на ресницах.

Я касаюсь пальцами стекла и

Памяти, осевшей на страницах

Маленького лета. В разноцветных

Сумерках мне видятся дороги,

Позабывшие о ветре. Предрассветных

Снов оставив нежность на пороге,

Догорает лето. В робкий шелест

Превращая шум дождя, а на границе

С темнотой грустит остывший лес.

И ему уже не возродиться.

У королевы муж — король. Преданий ветхих

Гласит закономерность: жизнь — игра.

Подруги с завистью смотрели бы, но нет их.

Повсюду лесть и благочестие двора.

Пасть ниц — король идёт! Трусливый заяц

Едва слугу завидит — так блажит:

«Меня прикрой скорей! Визирь мерзавец!»

И королева делает кульбит —

Встаёт под стрелы, копья — уж готова,

Но огненный всполох надежды лжив.

Как призрачна свобода — духа, слова,

Сквозь зубы только: «Деревянный жив».

Для королевы царство чёрной власти —

Как тридцать две причины — для тоски.

Они простой и когнитивной масти,

Их половина — часть одной доски.

В бессильной злости все ей виноваты.

Что муки совести? На голове венец.

Пускай летят круглоголовые солдаты

За край линованной доски. Её конец

Недолог. Ведь в соседнем королевстве

На троне — белый царь, что моложав,

Умнее мужа, помыслами девствен.

Пытаться сохранить баланс держав

Снаружи и внутри довольно сложно.

Но жизнь становится чуть-чуть белей,

Когда седая королева осторожно,

Под гул и пляски дрессированных коней,

Несется прочь от мужа окаянного

По стыкам чёрно-белым — на пустырь.

И на задворках царства деревянного

Растит в груди хрустальные цветы.

Первый побег происходит в неполные пять:

Красное платье надежно укрыто в малине,

Мама в саду и пытается нас отыскать

С помощью самой волшебной на свете молитвы.

Солнцем прогреты дорожки — игривым, курносым,

Ноги босые нещадно кусает за пятки.

Лучики солнца, случайно запутавшись в косах,

Греют, как мамины руки. Все снова в порядке.

Как же легки на подъём перелётные птицы —

В небо взлетают и крыльями режут рассвет.

Им невдомёк, где придётся остановиться,

Каменной россыпью пасть, невозвратностью лет.

Долгие зимние месяцы, белые нимбы

Над головами у всадников — ликов немых.

Мы продолжаем стоять и настаивать: лишь бы

Платье не выдало красное. Лишь бы не мы.

Смотри, из кармана торчит боевой пистолет!

Мне вырезал папа. Ты знаешь, как метко стреляет

Вишнёвыми пулями? Выпишет волчий билет

Любому. Но ты не сболтни кому важный секрет!

Я прячу наган под подушкой, и мама не знает

О том, что по улицам города бродит герой,

Секретный агент: его истинный лик зашифрован.

И был он на мушке, и был под огромной волной,

И в пекле, и в стуже был, выбравшись верой одной

В великую силу карающей пули вишнёвой.

Она не исчезнет. Ты можешь обманывать всех,

Взрослея. В печали и злости тянуться на жилы,

В груди раззадоривать жар, состоять из прорех

И прятать внутри самый сладкий мучительный грех.

Живая вишнёвая косточка даст тебе силы.