Лерок

Действующие лица

1

Шлагбаум. Около него — пограничник. Перед пограничником Тёма и Куля.

Тёма. А че, дальше прохода нет?

Пограничник. Есть. Пограничная зона.

Тёма. Так а проход в пограничную зону есть?

Пограничник. Есть. Но — пограничная зона.

Тёма. Так нам можно пройти?

Пограничник. Пограничная зона… Но пройти можно.

Тёма достает бумажник.

Куля. Тёма, подожди… А Шипалы-тас в этом ущелье?

Пограничник. В этом.

Тёма. Все нормально, Куля, говорил же — здесь. Нам к Шипалы-тасу.

Пограничник. Деньги не берем. Нельзя — пограничная зона.

Тёма. Чёрт! Так а че нужно-то, чтобы пройти?!

Пограничник молчит. Куля садится на камень у шлагбаума.

Пограничник. Ничего не нужно. Пограничная зона.

2

Около центрального городского собора. Тёма, Жан и Куля идут по аллее. Вдали на бордюре сидят нищие.

Куля (Тёме и Жану раздраженно). Дебилы, в ночь перед Пасхой напились. Не могли праздника дождаться.

Тёма. А то, что Жан приехал — разве не праздник?

Жан. Куля, извини, я даже не думал… Не знал, что ты православие приняла.

Куля. Что ты вообще знаешь?! Ладно, я в храм.

Жан. Я думал, ты шутил насчет Куляны…

Тёма. Лучше бы шутил…

Жан. Нет, это ее право. Хоть и казашка… Почему нет? Я, как и ты — атеист и либерал, уважаю право каждого… Она кроме твоего сериала снимается сейчас где-нибудь?

Тёма. Нет. Пробовалась там… в двух проектах, но не прошла кастинг.

Жан. Странно. У нее же такая яркая и необычная внешность. Я думал, она нарасхват.

Тёма. Кому на хер сейчас яркие и необычные нужны…

Жан. В Голливуде нужны. Может, вам туда уже пора?

Тёма (кисло усмехнувшись). Может… Вот досниму оставшиеся триста серий, и сразу отправимся.

Жан. Нужно, пока она молода. Ловить время…

Тёма (ловит какое-то насекомое около своего лица). Мне уже сорок три, Жан… Недавно машину на ремонт поставил, на метро проехал. На девчонку одну загляделся, а она мне место уступает — садитесь, ага. Тебя-то тоже уже наверняка агашкой называют — с твоим выводком. Старшему уже сколько?

Жан. Семнадцать. Поступать в этом году будет.

Тёма. На кого?

Жан. Не знаю… Сначала в медицинский хотел, как я, но Айгулька на экономическом настаивает.

Тёма. Нормально… А у меня до сих пор никого. В старости стакан воды никто не подаст.

Жан. Куля подаст. Она у тебя до сих пор как девочка. Слушай, а мне в церковь можно, если я некрещеный?

Тёма. Можно, почему нет…

Жан. Пойду посмотрю — интересно.

Тёма оглядывается по сторонам. К нему неуверенно, бочком направляется один из нищих — Михалыч.

Михалыч. Христос воскресе, добрый человек... Добрый человек, подай на пропитание, Христа ради нашего воскресшего…

Тёма ищет в карманах мелочь, идет навстречу Михалычу, подает ему, потом подходит к другим нищим, бросает в плошки монеты. Около одной из нищенок останавливается, изумленно на нее смотрит.

Тёма. Лерок?

Лерок (улыбается). Тёма… Здравствуй. Ты хорошо выглядишь. Не видела тебя здесь раньше.

Тёма. А ты как здесь? Что с тобой… случилось?

Лерок. Большой праздник сегодня. Где же мне быть, как не рядом с Его домом. А добрые люди помогают. В праздник всегда хорошо помогают.

Тёма. Я тоже… Могу тебе помочь… В смысле крупной суммой. Расскажи только, что с тобой произошло?

Лерок. Не надо, Тёма, крупных сумм — мне хватает. А ты поседел на висках — аж серебрится. Серебро Господа моего… Помнишь, как у БГ — мы вместе слушали…

Тёма. Помню, конечно…

Михалыч. И я помню. «Я ранен светлой стрелой… Меня не излечат… Серебро Господа моего… Серебро Господа… Я ранен в сердце… Чего мне желать еще…»

Нищие вокруг смеются. К ним подходит пожилая пара. Они тоже смеются, бросают монетки в плошки. Ободренный успехом, Михалыч продолжает петь, громче и фальшивее: «Серебро Господа моего… Серебро Господа… Разве я знаю слова, чтобы сказать о тебе…» Вокруг него собираются еще прохожие.

Лерок. Христос воскрес, Тёма. До свидания. Рада была тебя видеть.

Тёма. Воистину воскрес… Да, я тоже.

К Тёме присоединяются Куля и Жан.

Куля. Вот теперь можно домой — разговляться и употреблять лёгкие спиртные напитки. Легкие. А не то что вы, алкоголики старые…

Жан. В соборе красиво… Куляш, тебе очень идет платок.

Тёма. Жан, ты помнишь Леру Ставрикову из нашего класса?

Жан. Лерку, с которой у тебя еще… Кхм… Ставрикову, да, конечно помню. А че?

Тёма. Нет, ничего. Просто похожую на нее женщину сейчас встретил, вспомнил вдруг.

Куля. Все о прошлых бабах своих мечтаешь… Не можешь дождаться, пока…

Тёма (обнимает Кулю). Куля, че ты глупости говоришь. Сегодня же великий праздник. Пойдем лучше разговляться... Легкими спиртными напитками, как ты предлагала…

3

Комната с очень скромным убранством. Старая мебель, вещей почти нет. В углу — иконы.

Лерок лежит на полу. В комнату входит Михалыч.

Михалыч (испуганно). Лерочка… Что с тобой?

Лерок. Ничего.

Лерок поднимается с пола.

Михалыч. Господи, напугала ты меня… Почему на полу лежала?

Лерок. Устала.

Михалыч. С тобой все в порядке? Ничего не болит? Ты же в монастырь сегодня еще собиралась…

Лерок подходит к столу, передвигает чашки, убирает лишнее со стола.

Лерок. Завтра пойду.

Михалыч. Случилось что-то?

Лерок. Нет.

Михалыч подходит к столу, тоже начинает двигать посуду, но бессмысленно и бесцельно.

Михалыч. Я же вижу… Лерочка…

Лерок. Помнишь, рассказывала тебе однажды про отца Милки? Это он вчера к нам около собора подходил. Я думала, что он давно в Москве живет. А он, оказывается, здесь…

Михалыч (кривляется и паясничает). Ах он подлец! Что же ты сразу не сказала. Я бы ему начистил его поганое рыло!

Лерок смеется. Михалыч, довольный, что шутка возымела действие, смеется вслед за ней.

Михалыч (серьезно). Что он тебе сейчас? Сама же говорила, что он давно уже тебе никто и что у тебя один жених… Подожди… Или ты боишься, что он на Милку права заявит?

Лерок. Он и не знает о ней. Нет, Михалыч. Действительно, только глупости всё… Просто неожиданно так… У меня еще мысль в тот момент предательская, глупая и стыдная — ну… что я перед ним на паперти. Представить себе не могла, что у меня глупая гордыня и эго еще когда-нибудь так смогут голос подать… Прости меня, Господи, за такие мысли. И ты, Михалыч, прости.

Михалыч (с готовностью). Прощаю, Лерочка. И ты меня прости… Так ты расклеилась, значит.

Лерок. Нет, Михалыч, все нормально. Ладно… пойду в монастырь.

Михалыч. Иди, Лерочка… Может, все просто оттого, что слишком строгая ты иногда?

Лерок. Наверное, Михалыч. Но и жизнь строгая. И Господь наш строгий, несмотря на свою любовь бесконечную. Не дает жизнь сначала на черновике расписать, а потом набело прожить.

Михалыч. Я вот про Милку. Думаю, дети — они же неразумные. И сами мы, прости Господи, неразумные. Куда нам с нашим свиным рылом… Единственное, что можем дерзновенно позволить себе — прощать. Ходить, прощать каждого и самим у всех прощения просить, прости Господи… Но дочку-то… Ей поддержка и деньги сейчас очень нужны. На институт и остальное.

Лерок. Зачем она в институт пошла?

Михалыч. К образованию человек тянется, к свету…

Лерок. Образование не ведет к свету. Все знания не имеют значения, если они не избавляют от страданий.

Михалыч. Может, ты и права, Лерочка. Ну прости еще раз.

Лерок. Прощаю, Михалыч. И ты меня еще раз.

Михалыч (после паузы). Но она ведь тоже у тебя прощения просила. Хоть и кровь у нее, как ты говоришь, не та. Что кровь-то? Одинаковая у всех — у всех выльется, утечет в песок, как водица.

Лерок. Нет в ней ничего моего. И хватит об этом, Михалыч. Все, я пойду.

Лерок уходит.

4

Большая светлая кухня с дорогой мебелью. За столом сидят Тёма и Жан, пьют коньяк.

Тёма. После того как увидел ее сегодня, одну странную историю вспомнил…

Жан. Че странного-то… Первая любовь, конфеты-ромашки. Но только у нее строгое воспитание — не давала тебе. А тебе после школы в универе какая-нибудь горячая девчонка попалась — секс, страсти, все дела… У всех так было — че там…

Тёма. Не так было...В общем… Мы же потом еще тоже, позже… И секс был, и все… Но я не об этом вообще...

Жан. А о чем?

Тёма. Была одна история… Необычная, на самом деле, даже мистическая — ты не удивляйся. Помнишь чердак пятиэтажки, в которой я в детстве жил? Мы там еще лазили пацанами.

Жан. Конечно помню. Кроватную сетку еще туда затащили и стулья — почти как квартира у нас там была. Пока Медведиха не выгнала и замок не повесила.

Тёма. У меня были ключи от того замка. Медведиха отцу один ключ дала, а я незаметно копию с него сделал.

Жан. А че мне ничего не говорил?

Тёма. Из-за той истории и не говорил. Я однажды с отцом сильно поцапался, очень сильно. Мне вообще тогда в старших классах как-то херово все время было, сейчас даже не знаю, почему. Я тебе тогда не говорил, но даже собирался одно время с собой покончить... В тот вечер после ссоры с отцом как раз точно решил, что сейчас поднимусь на крышу и брошусь вниз. На крыше я сначала лег на спину, лицом вверх, и уставился на звезды. Небо в тот вечер удивительно чистое и прозрачное было. И очень глубокое — как будто за собой в эту глубину мой взгляд тянуло, через звезды, за них — в темно-синюю бездну. Прямо как будто через звезды полетел туда. И в то же время почувствовал, как обратный отсчет для меня пошел — мгновение, еще мгновение, еще, и через несколько таких мгновений мне уже прыгать с крыши. Я поднялся на ноги, а сам продолжаю на небо смотреть. Медленно, но уверенно иду к краю крыши. И со всем этим космосом, со всеми этими мгновениями — почти живыми и дышащими — стало мне невыносимо от того, что я сейчас в одиночестве буду умирать, один покидать этот мир. Что-то в душе моей вдруг резко и мощно обратилось к этой темно-синей бездне вверху, беззвучно, но с таким посылом типа «если есть там что живое — приди сейчас ко мне». Но в тот же момент я усмехнулся этому чувству в себе — нефиг тут слабости проявлять, опустил голову и шагнул на бортик крыши. К решимости добавилась какая-то отрешенность. Подумал еще: «Вот сейчас сделаю пять последних свободных вдохов на этой земле и прыгну». Раз вдох, два вдох, три вдох — и в этот момент я вдруг увидел мотыльков вокруг себя, очень странных. У меня прямо так и мелькнуло в тот момент: «Какие странные мотыльки, не похожие на земных…» Они летали на расстоянии метра-двух от меня, не подлетая ближе, и я их очень смутно видел. Их было немного, можно сказать, такая маленькая разрозненная стайка… Я даже протянул руку, чтобы примахнуть их к себе и разглядеть поближе, но они не подлетали. И тогда во мне что-то случилось. Я почувствовал, что я не один, ощутил что-то мистическое и одушевленное от этих мотыльков. Трудно передать словами. Но я сошел с бортика, внутри — странное и невероятное ощущение счастья. Я снова лег на крышу и уставился в небо. Мотыльки все так же летали метрах в двух надо мной. Через некоторое время я пошел домой. Потом я часто стал приходить по вечерам на крышу, смотреть на небо, и ко мне снова прилетали эти мотыльки. Я понял, что теперь как-то связан с ними. Мне казалось, что они внушают мне что-то хорошее. Как себя вести, что делать… Что мне нужно пойти в режиссеры и снимать великое кино, которое будет делать людей лучше, а эти мотыльки будут мне во всем помогать…

Хлопает дверь, в кухню входит сонная Куля.

Куля. Чt вы все бу-бу-бу да бу-бу-бу… Когда наговоритесь уже. Спать из-за вас не могу. Налей мне тоже коньяка, херово как-то…

Тёма. Может, тебе не надо все-таки…

Куля кривит презрительную гримасу, настойчиво протягивает бокал. Тёма наливает ей, потом Жану и себе.

Жан. Прости, Куля, Тёма тут делится одной из своих теорий, почему мухи на говно слетаются…

Куля (чокается с Жаном и Тёмой). За вас, неразлучные друзья.

Жан подставляет Куле стул, она садится. Некоторое время все неловко молчат.

Куля (Жану). Как Айгулька? Расскажи хоть о жене, а то все о детях да о детях, а жены как будто нет.

Жан. Айгулька… Кхм… в порядке. Мы разводимся. После развода, наверное, будет еще больше в порядке.

Тёма. Как разводитесь? Почему ты не говорил?

Жан. Вот, говорю…

Тёма. Вы же так мирно жили всегда…

Куля. У вас же четверо детей…

Жан. Возможно, потому и разводимся. Айгулька считает, что я плохо их обеспечиваю.

Куля. Вот дура… Ты же стоматолог в частной клинике — стоматологи же все нормально зарабатывают… Сам же рассказывал, что ее отец тебе место в министерстве предлагал, а ты отказался. Значит, зарабатываешь больше, чем министерские.

Жан. Я отказался, чтобы с детьми больше времени проводить... Министерские с восьми до восьми на работе — когда им с детьми...

Куля. Ну вот. А ты детей любишь, с ними столько времени проводишь… Говорю же, дура…

Куля хочет налить коньяк Тёме и Жану, но у них еще полные бокалы. Наливает себе, выпивает.

Жан. У нее благодаря своему папочке в Астане уже другие запросы… Короче, с олигархом каким-то сдружилась.

Куля. Ни хрена себе…

Жан. Да все нормально… Насчет детей главное договориться…

Куля. Молодец ты — все о детях думаешь… Держись. Все нормально будет — дети ведь тебя любят…

Куля наливает себе коньяку.

Тёма. Куля, завтра съемки…

Куля (выпивает коньяк, медленно поднимается). Куля, завтра съемки… Куля, ты должна всегда быть сool…

Куля снова гладит Жана по плечу.

Куля. Ничего, Жаник, главное — что ты хороший. Значит, все будет хорошо. Ладно, главреж приказал — я пошла спать. Не деритесь только и не кричите. Спокойной ночи.

Куля целует Тёму в макушку и уходит.

Жан разливает коньяк.

Жан. Она не очень-то счастлива с тобой.

Тёма. У нее рак.

5

Комната Леры. В углу — иконы. Михалыч сидит на табуретке. Лерок делает уборку.

Михалыч. Мила ко мне вчера приходила.

Лерок. Деньги просила?

Михалыч. Нет-нет. Сама… хлеб, молоко там… принесла. Про тебя спрашивала. Посидели с ней, чай попили. Говорю же — строгая ты все-таки с ней, Лерочка…

Лерок. Наверное, Михалыч. Но и Господь наш строгий, несмотря на любовь… Михалыч, вытащи на улицу ковер, пожалуйста. Я его потом во дворе помою.

Михалыч. Сейчас, Лерочка.

В комнату входит Тёма. Лерок его не видит, продолжает уборку. Тёма молча разглядывает комнату, принюхивается к чему-то. В комнату входит Михалыч.

Михалыч (Тёме). Здрасьте. Вы на исцеление? Или о другой помощи помолиться? Ой, это вы… Ладно, я пойду, дела еще…

Лерок. Здравствуй, Тёма. Неожиданно… Михалыч, а ты есть не будешь…

Тёма. Привет, Лерок.

Михалыч (мнется). Может, бутербродик с собой мне… Или нет… Ладно, я потом еще зайду, а то сейчас срочные дела.

Тёма. Извини, я, может, невовремя…

Лерок. Н-нет, нормально. Михалыч — свой. Тактичность вдруг проснулась. Ничего страшного — вернется еще. Ты садись, я сейчас закончу, чай поставлю.

Тёма. Постою пока. Тебе помочь?

Лерок. Нет, спасибо. Ковер Михалыч вынес, а остальное я уже почти закончила. Говори, что хочешь сказать. Или просто посмотреть пришел?

Тёма (садится на стул, начинает уверенно говорить, как будто повторяет заученный текст, но время от времени сбивается). Я пришел, чтобы тебе помочь. Шокирован был, конечно, когда… там тебя увидел, среди нищих. Не знаю, что у тебя в жизни случилось… У каждого может случиться: как говорится, от тюрьмы да от сумы… Но всегда можно подняться обратно. Нельзя вернуться в прошлое и изменить свой старт, но можно стартовать сейчас и изменить свой финиш. Я хорошо обеспечен. Могу дать тебе денег — в долг или так… У меня много связей: знакомых, друзей, которые могут помочь найти тебе работу.

Лерок заканчивает уборку, ставит чайник. Тёма опять принюхивается к чему-то, оглядывается.

Лерок. Работу? Зачем? Когда же я тогда молиться буду?

Тёма. Ты что, целый день молишься, что ли?

Лерок. И день и ночь. С тобой сейчас разговариваю и тоже молюсь.

Тёма. Я, может, мешаю?

Лерок. Не мешаешь, Тёма. Я рада тебя видеть. Я уже давно привыкла — когда с кем-нибудь разговариваю — одновременно молюсь.

Тёма. Понятно… А если работать и одновременно молиться?

Лерок. Так и делаю — когда в монастыре помогаю или в церкви. А на такой работе, про которую ты говоришь — не получится работать и молиться.

Лерок разливает чай по кружкам. Тёма сконфуженно молчит.

Лерок. У тебя тоже скоро все будет хорошо. Я чувствую. К тебе тоже Его посланники придут, как ко мне пришли. Я знаю, тебя многое сейчас удивляет. Но ты не представляешь, как все на самом деле устроено. Какие благодаря Господу нашему вокруг счастье и любовь. Рай уже в этом мире, уже во всех предметах, внутри нас. «Царство божие внутри нас» — так просто сказано, и так и есть. Только открыться ему надо, тогда и оно для тебя дверь навстречу откроет. Я знаю — тебя ко мне боль привела. И ничего на этом свете тебя от этой боли не спасет, пока к Небесному Царству внутри себя не обратишься и не откроешься ему. И тогда боль исчезнет навсегда. Я тоже эту боль чувствовала, всю жизнь чувствовала — но особенно когда старший брат погиб, года через три после того, как ты от меня ушел. Я еще с Милкой на руках тогда…

Тёма. Милкой? Какой Милкой?

Лерок (потерявшись). А, Милка… Н-ну… Это кошка у меня тогда была… У нее еще почки больные были, возилась с ней много… В общем, да — боль. Боль в районе сердца и постоянная тоска — все с них начинается. У меня так было. И с них начинается твой самый главный путь. А без них — никак. Только они тебя могут разбудить. Без них — проплывешь бревном по течению и ничего не увидишь, ничего не узнаешь…

Тёма (снова принюхиваясь и оглядываясь). Что это за запах? Какой-то очень знакомый и приятный. Но не могу вспомнить. Даже голова начинает кружиться — так хочется вспомнить.

Лерок. Иконы мироточат. Сегодня Иисусова и Николая особенно сильно. Тот запах, о котором ты говоришь, от Николая. Действительно, до боли знакомый, но непонятно, что именно. У меня первое время тоже голова кружилась оттого, что вспомнить хотела, но не могла. За два года так и не поняла.

Тёма. В смысле? Мироточат? Как в каких-нибудь монастырях, где как чудо показывают?

Лерок. Да, чудо. Хотя я уже привыкла к нему. Несколько лет так уже…

Тёма встает и подходит к иконам. С удивлением оборачивается к Лере.

Тёма. Николая… Из дерева прямо течет?

Лерок. Не из дерева — из глаз…

Тёма. Но как же ты никому не расскажешь, не покажешь. Чтобы научную экспертизу провести или что-то там…

Лерок. Зачем?

Тёма. Ты же сама ученым хотела стать, на биолога как раз училась?

Лерок. Что ученые могут…

Тёма. Прямо из дерева жидкость идет? А какая она? Ты пробовала на вкус?

Лерок (смеется). Нет, не пробовала. Мне и без этого от нее хорошо. А тебе разве нет?

Тёма. Не знаю.

Лерок. Ко мне кто приходит — все говорят, что от ее запаха благодать чувствуют. Все ее мирой называют. И я так называю.

Тёма. А куда она потом стекает? Куда девается?

Лерок. Испаряется… В запах превращается… Я однажды до нее дотронулась одним пальцем, так от одного такого касания все тело ей пропиталось, целую неделю вокруг меня облако сплошного аромата было. Даже на улице все оборачивались. Я смущалась все время, что центром внимания везде стала — отвыкла от такого. Больше ее не трогала.

Тёма (с усмешкой). «Смущалась сильно»… Я помню — ты иногда вдруг из-за какой-нибудь невинной ерунды так смутиться могла… Как тогда из-за шутки с баклажанами, на базаре — помнишь?

Лерок (с улыбкой). Помню…

Тёма. А иногда — наоборот. Даже я стесняюсь, а ты — напролом прешь. Я никогда не мог угадать, кто внутри тебя может включиться в следующий момент — или робкая девочка, или железная леди…

Лерок (продолжая улыбаться). Я и сама никогда заранее не знала… И даже не задумывалась об этом.

Тёма. Может, прогуляемся в парке? На час забудем, зачеркнем все эти двадцать лет…

6

Парк, скамейки. Все ярко и солнечно. Тёма вставляет в магнитофон кассету и включает его. Начинает играть «Браво»:

Тёма приглашает Леру на танец. Они танцуют. Потом, танцуя, двигаются по аллее. В какой-то момент Лера спотыкается — сломался каблук. Музыка обрывается. Солнечный свет, парковые скамейки и деревья исчезают. Они снова в комнате Леры.

Лерок. Каблук старый — отваливается все время... Я прибивала сама уже несколько раз — все равно не держится…

Тёма (садится на стул напротив, берет у Леры туфлю, пытается починить). Здесь уже сам каблук разваливается — не исправить. Новые нужно купить.

Лера (забирает туфлю обратно, что-то поправляет, бьет туфлей о край табуретки). Ничего… Еще продержится немного. На следующей неделе буду в монастыре — посмотрю что-нибудь из пожертвованной обуви.

Тёма. Прости меня. Знаю, глупо сейчас, через столько лет, просить прощения… Но просто хочу, чтобы ты знала — все это время я чувствовал большую вину перед тобой.

Лерок. Это ты меня прости. Я такой эгоисткой тогда была… У меня ведь даже болезнь была с говорящим названием — непроводимость сердца. Только я о ней не знала еще тогда. Представляешь — само название за себя говорит. Сердце бракованное — любовь не проводит. После смерти брата я о своей болезни узнала — криз начался. Врачи сказали, что никак не лечится. Что умру скоро. Вот закружилась я тогда в дьявольском танце. На весь мир злость и обида была. На всех ее вымещала. Ну а ко Вселенной, к мироустройству, к Богу — особые претензии предъявляла. В ванной, бывало, запрусь, и кричу в потолок: «За что? За что ты меня так? Садист, извращенец!» Это Бога я так обзывала. И еще гораздо худшими словами. А потом вдруг, одним вечером, чувствую, что вышла из меня вся злоба, и я — неожиданно для себя — смирилась со всем. Сижу опять в ванной, но теперь не кричу, не выхожу из себя, а наоборот, готова все принять. Все хорошо, всех люблю. Завтра умру — и хорошо. Все устроится, все будет продолжаться, и здесь, и там. И поняла в тот вечер, что действительно очень скоро умру — может быть, прямо этой ночью. Легла, попрощалась мысленно со всеми. А ночью мне необычный сон приснился, очень реалистичный. Как я лежу на кровати в странном состоянии — и не сплю, и не бодрствую. Пошевелиться не могу, но все вижу и слышу. Непонятно, день это или ночь — все немного размыто. Но вижу, как прилетает стайка светлых мотыльков. Некоторые из них мне прямо в грудь и сердце залетают, двигаются там, щекочут. Мне очень хорошо от этого делается — прямо счастьем все тело заполнилось. Потом они улетают. Когда я утром проснулась — понимаю, изменилось что-то во мне. Нет такой тяжести в сердце, как раньше, одышки нет. Через несколько дней я сходила на обследование — болезни нет. Как будто не было. Врач говорит — извините, наверное, раньше ошибались.

Тёма. Может, действительно ошибались…

Лерок (с готовностью пожимает плечами). Может. Зато потом я узнала, что мотыльки — это на самом деле ангелы. Люди их большими всегда представляли, ростом с нас. А оказывается — они такие вот маленькие, три миллиметра всего. Мне Его посланники потом рассказали. А душа человеческая еще меньше — не больше миллиметра. Те ангелы теперь всегда со мной.

Открывается дверь. Входит Михалыч. В этот же момент в углу комнаты взлетает стая мотыльков.

7

Большая светлая кухня с дорогой мебелью. За столом сидят Тёма и Жан, пьют коньяк.

Жан. Что врачи говорят?

Тёма. Она не ходит к врачам. Отказалась от традиционного лечения.

Жан. Почему?

Тёма. У нее отец от рака умер. Лечился у всех лучших врачей, и здесь, и в Москве. От химии намучился больше, чем от болезни. Куля сразу сказала: «Не хочу так» — и всё.

Жан. А нетрадиционное лечение?

Тёма. Ходили к одной бабке... Пьем разные настои. Но пока без результатов. Сейчас на повестке психоэмоциональные методы. Визуализация, работа со своим внутренним состоянием — «уйти от рутины той жизни, в которой ты больна, и войти в новую жизнь, в которой будешь здорова», и тэдэ и тэпэ...

Жан. И?

Тёма. Все еще на повестке… Здесь у нас есть один такой духовный мастер. Говорят, многих так излечил.

Жан. Не могу поверить… Она… такая яркая… такая живая…

Тёма. Я в интернете читал, что рак в первую очередь поражает людей с сильным характером, сильных личностей. По необъяснимой пока причине.

Жан. Сильных личностей? Тогда — да, в самое яблочко…

Тёма разливает коньяк по бокалам.

Тёма. Только не говори ей ничего и не показывай вида…

Жан. Постараюсь, хотя… Блин, трудно это будет.

Тёма. А ты постарайся. Очень постарайся — ради нее. Давай, за ее здоровье.

Тёма и Жан выпивают.

Тёма. Я тебе не дорассказал про мотыльков…

Жан. Блин, ты с Кулей меня так огорошил, а тут про каких-то бабочек…

Тёма. Это важно. Ты можешь, конечно, посчитать меня психом, но я чувствую, что это очень важно, и именно сейчас — для Кули. В общем, те мотыльки потом со мной поселились. Ну не все время, конечно — не как домашние животные или насекомые… Но я все время чувствовал их присутствие рядом. В какие-то важные моменты они физически появлялись — прямо в моей комнате или на улице. Или когда я снова на крышу вечером выходил и смотрел в небо. Я поэтому и не сказал тебе, когда у меня снова ключ появился. Боялся с кем-то поделиться — даже с тобой. Боялся, что тогда мотыльки исчезнут или все разрушится… Хотя потом все и так разрушилось. Я чувствовал, что как-то не то делаю, не тем занимаюсь. Я же молодым пацаном еще тогда рекламу начал снимать, деньги появились. Ну и сфера такая — все время какие-то тусовки, мероприятия. Прикольно, конечно, было. Но стал замечать — мотыльки все реже ко мне прилетают, я их присутствие все реже чувствую. В какой-то момент я опомнился. Начал серьезно учиться, читать, киноклассику смотреть. Примерно тогда же мы с Леркой окончательно расстались. Я думал — что к лучшему. Поставил себе цель в большое кино попасть, начать снимать что-то настоящее. Собирался много работать, понимал, что семья только отвлекать будет. Потом до меня слухи дошли, что у Леры какая-то черная полоса — со здоровьем не очень, брат погиб, в науку не смогла пойти, как хотела. Я тогда в Москве жил, не мог с ней встретиться и разузнать, а по телефону не хотел. Но я тогда мотыльков стал просить, когда они прилетали, чтобы они и у нее появились, ее поддержали и помогли в этой жизни, как мне помогали… Чёрт… Я понимаю, что выгляжу абсолютным психом…

Жан. Выглядишь…

Тёма. Спасибо. Короче, потом у меня как-то быстро все закружилось: учеба на высших курсах, опять какая-то работа, опять поездки, тусовки. Пришлось опять много работать, чтобы за учебу и за квартиру платить. Брался за все подряд. Потом уже на сериалах прописался — опять ради денег. Но что-то не очень у меня получалось. То есть на среднем уровне — получалось, да. Денег более-менее хватает, проекты идут, продюсеры и коллеги более-менее ценят. Но вот именно что как-то «более-менее». А сам чувствую — что выше прыгнуть не получается. Все время что-то мешает. То в работе дедлайны… То знакомые отвлекают, то поездки… Потом — с Кулей встретились, оба тогда как с цепи сорвались… Красивая у нас с ней история была, конечно… В смысле — и есть еще, продолжается… Но потом в один момент я вдруг осознал — про мотыльков-то я забыл. А они и не прилетают больше, уже давно — исчезли, как и не было. Сначала я не поверил, что они исчезли, залез на крышу дома — как раньше, смотрю в небо, оглядываюсь по сторонам, пытаюсь почувствовать то, что раньше чувствовал. Пытаюсь мотыльков разглядеть, позвать их как-то. Ни фига… Так и не знаю, что это было. Иногда думаю, что, может, действительно, их никогда и не было, а все это только мои галлюцинации и воображение. Но иногда вспоминаю те чувства — когда мотыльки рядом были — и как я тогда был уверен, что они меня защищают и спасают от смерти. Думаю, что может быть, если бы они сейчас вернулись — могли бы и Кулю спасти?

Жан. Тёма, я не знаю. Скажи лучше, как я могу помочь. Ты знаешь, у меня друзья-связи всякие в медицине. Через Айгулькиного отца — в министерстве. Гордость свою в жопу засуну, к нему на поклон пойду, к Айгульке и к ее олигарху пойду — к кому угодно. Все, что смогу, сделаю — ты только скажи, что нужно.

Тёма. Я бы уже сказал тебе, Жан, если б знал.

8

Шлагбаум. Около него — пограничник. Перед пограничником Тёма и Куля.

Тёма. А что — дальше прохода нет?

Пограничник. Есть. Пограничная зона.

Тёма. Так а проход в пограничную зону есть?

Пограничник. Есть. Но — пограничная зона.

Тёма. А как пройти туда? Нам к Шипалы-тасу — лечебному камню.

Пограничник (пожимает плечами). Да как обычно…

Тёма. Так а шлагбаум?

Пограничник. Вы с Алматы?

Тёма. Да.

Пограничник. А Баху знаете? Толык такой… толстяк, короче. Прикольный. Его все знают.

Тёма. Нет, не знаю. Куля, ты знаешь?

Куля. Не знаю.

Пограничник. Э-э… вы че… Его все знают. Прикольный такой. В ютубе еще. Толстяк. Его все знают.

Куляш. Мы не знаем.

Пограничник. Да вы не с Алматы, наверное… Или только переехали… Его все знают… А вы… это… в Алмату поедете — можете родителям мясо взять? Моим родителям. Они в Бесагаше.

Тёма. Какое мясо?

Пограничник. Да тут… Чабан барана подарил. Мы его на джайляу пустили. Он подарил. Мы плов сделали. Еще мясо осталось. Я родителям дам. Передадите? В Бесагаш.

Тёма. Передадим.

Пограничник. А плов хотите? Костер там… Разогреем…

Тёма. Нам бы к Шипалы-тасу… А плов потом можно…

Куляш. Хочу!

Пограничник уходит, возвращается с казаном плова.

Пограничник. Хороший плов, мяса много.

Пограничник, Тёма и Куляш садятся вокруг казана.

9

Комната Леры. Лерок стоит на коленях перед иконами и молится.

Лерок. Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй нас грешных. Тревожно мне. Что-то нарушилось внутри… Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй нас грешных. Хочу, чтобы не видеть его больше и не встречаться с ним. Хочу, чтобы не было больше тревоги. Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй нас грешных. Ты сам все знаешь наперед, на все времена… Просто чтобы не встречаться с ним больше. И тревога уйдет. Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй нас грешных. Ты сам все знаешь…

В дверь стучат. Входит Тёма. Лерок поднимается с колен.

Тёма. Привет. Извини, я не помешал?

Лерок. Нет, Тёма, здравствуй, я рада тебя видеть. Сам знаешь — я всегда молюсь. Проходи. Будешь чай?

Тёма. Да, спасибо. Я тут…

Тёма выкладывает на стол печенье, конфеты.

Лерок. О, спасибо.

Лерок ставит чайник, подвигает Тёме стул, хлопочет по хозяйству. Тёма садится на стул.

Тёма. Как у тебя дела?

Лерок. Все хорошо, Тёма. А как же еще может быть, когда Господь рядом?

Тёма. Да, хорошо. Знаешь… Я к тебе по делу, вообще-то… У меня жена… кхм… болеет сильно. Рак. Ты можешь помолиться за нее… Ну… Мотыльков-ангелов своих попросить, чтобы они помогли… излечили ее… Ее Куля зовут. Куляш в смысле.

Лерок. Хорошо, Тёма. Я помолюсь.

Тёма. Может, если нужно — я вместе с ней к тебе приду? Ну… Если особая атмосфера нужна… тут же у тебя иконы, чудеса эти с мироточением…

Лерок. Я… Мне нужно… Я позвоню тебе и скажу.

Тёма. Можно ли прийти?

Лерок. Да. Я помолюсь, а потом позвоню тебе.

Тёма. Хорошо, Лерочка, спасибо! Ты знаешь…

Открывается дверь, в комнату входит Михалыч. У него синяк и ссадины на лице. Лерок идет к нему навстречу. Тёма тоже хочет встать с табуретки, но Лерок его останавливает.

Лерок (Тёме). Посиди пока.

Лерок подходит к Михалычу.

Лерок. Кто тебя так? Болгарин?

Михалыч. Не-а. Студенты какие-то, мимо шли… Прости их, Господи…

Лерок. Дай промою и зеленкой обработаю. Лейкопластырь еще где-то был… Говорила же тебе — что ты мимо тех общаг ходишь…

Тёма сидит на стуле спиной к Лере и Михалычу, время от времени оборачивается посмотреть на них. Лерок обрабатывает ссадины Михалыча.

Михалыч. Я там не ходил, с другой стороны шел… Елки, и сумку потерял…

Лерок. Что в сумке?

Михалыч. Золото, драгоценности…

Лерок. И челюсть вставная, золотая — знаю…

Михалыч (заливается смехом). Нет, челюсть я теперь в сейфе храню.

Тёма (встает со стула). Давайте я помогу.

Лерок (строго). Тёма, сиди, мы сами разберемся.

Тёма снова садится на стул.

Михалыч. Я слышал — их общагу уже на следующей неделе расселять будут, и — сразу под снос.

Лерок. Потом, значит, наш квартал?

Михалыч (улыбаясь). А потом — наш, красных фонарей.

Лерок. Много болтаешь сегодня, Михалыч…

Михалыч. Может, деньги дадут. Поеду тогда в Россию, своих искать…

Лерок. Кому ты там нужен…

Михалыч. Дочерям. Приеду к ним с деньгами… Гостинцы привезу. Скажу — вот, заработал, вам приехал помочь.

Лерок. Опять ты за свое… Они пятнадцать лет назад тебя здесь в диспансере умирать оставили, уехали — ты даже не знаешь, куда. Никого у тебя нет, Михалыч, и не будет… И никто тебя от боли не спасет, кроме Христа нашего…

Михалыч. А я снова тебе скажу — строгая ты слишком, Лерочка. И как это — «не знаю, куда». Про Новосибирск они говорили…

Лерок. Пойдешь всех Николаевых в Новосибирске обходить?

Михалыч. Да и обойду — что мне…

Лерок. Все. Лейкопластырь, правда, у меня только большой. Будешь теперь пугать всех ходить.

Михалыч с большим лейкопластырем на щеке проходит к Тёме.

Михалыч. Простите, что побеспокоил… Неудобно вышло…

Тёма (встает со стула). Это вы меня извините. Вы — Лерин муж?

Михалыч (смеется). Что вы, что вы… У нее один жених. В чертоге брачном…

Лерок подходит к ним, наливает Михалычу чай.

Лерок. Да хватит уже болтать, Михалыч…Бери табуретку, садись. Для Него — мы все невесты… Все, кто кровью Его спасен…

Михалыч садится на табуретку.

Михалыч. Воистину, Лерочка.

Тёма. Извините, я пойду уже, мне пора…

Тёма протягивает руку Михалычу. Тот подскакивает с табуретки, пожимает ее двумя руками.

Тёма. До свидания.

Михалыч. До свидания… Приходите еще… Очень рад… У вас сердце доброе. В глазах все видно… Глаза — зеркало души. Все видно…

Тёма (Лере). Пока, Лера. Так ты позвонишь?

Лерок. Пока, Тёма. Я позвоню.

Тёма мнется, пытается придвинуться к Лере, как будто хочет обнять ее на прощание, но Михалыч не отпускает его руку.

Михалыч. Извините, вы не поможете деньгами маленько? А то все продукты в сумке… Потерял, пока от студентов улепетывал.

Тёма. Да, конечно… Достает бумажник, извлекает из него купюру, кладет на стол.

Михалыч. Спасибо вам большое. Приходите еще. Дорогу теперь знаете…

Тёма. Спасибо, приду. Пока, Лера.

Тёма уходит.

Лерок берет со стола купюру, комкает ее и выбрасывает в мусорное ведро.

Лерок. Пей чай, Михалыч, да иди домой.

Михалыч (торопливо пьет чай). Что ж ты так сурово с ним… И со мной… Мне за продуктами снова надо…

Лера. У него не бери. Прошу.

Михалыч (смеется). Что, опять кровь не та?..

Лерок. Не твое дело.

Михалыч, пока Лерок не видит, достает из мусорного ведра купюру.

Михалыч (расправляя купюру на коленке). Прощать нужно, Лерочка. Все, что мы здесь дерзновенно позволить себе можем — только прощать. Прости, что не так, Лерочка… Пойду я тоже… Спаси Бог, Лерочка, прости, что не так…

Лерок. И ты меня прости, Михалыч.

10

Лужайка с высокой травой. На противоположных концах лужайки в траве сидят Мила и Артём.

Мила. Меня зовут Мила. Моя мама — святая. Кто мой отец — не знаю. Какой бы святой мама ни была — она о нем всегда отказывается говорить. Ну а, может, она считает, что я была от святого духа зачата. Мама — святая. Но со святыми жить сложно. Поэтому я с ней не живу уже больше года. Тогда ко мне в гости один мальчик пришел. Я была в него влюблена. Он тоже, наверное. Узнал откуда-то мой адрес — решил мне сюрприз сделать, домой цветы принести. Нарядный пришел, с букетом, все дела. От нашей халупы в бараке и от моей мамы у него самого, наверное, сюрприз случился. А мама ему еще и говорит: «Давай я тебя обниму, я кого обнимаю — к тем потом посланники приходят». В общем, на свидания он меня больше не приглашал… Наверное, действительно посланники забрали… Но тогда я расстроилась сильно, расплакалась. А мама, как всегда: «Никакой мальчик в этом мире тебя не спасет, никакой мальчик от боли не избавит… У нас у всех на земле — один жених, небесный». Я ей отвечаю: «Так че, мы ему тут все на земле — гарем, что ли? Хорошо он устроился… Мы ему тут все — христианские невесты, а он там — мусульманин с гаремом…» От обиды, конечно, так сказала. Потом прощения просила. Мама ничего не ответила. Лежала потом одна на полу долго. Плакала, молилась. Потом вечером в комнате такой густой дух стал от мироточения на иконах — дышать невозможно стало. И я сбежала. Поняла, что не могу больше.

На лужайку выходит большая плюшевая Белочка. Прогуливается по ней, глядя по сторонам, потом уходит.

Мила (продолжает). Святой быть хорошо, конечно — внутренняя гармония и сила… Но я не святая. Не получается. И рядом со святой мне трудно. Сначала я у подружки жила. С деньгами тяжело, конечно, было. Но у нас с ними всегда тяжело было. Михалыч мне помогал немного. Потом в институтскую общагу въехала. Подрабатывать начала в типографии одной, дизайнером — немного легче стало. Но все равно тяжело. Много заниматься нужно, чтобы с бюджетного не вылететь, и в типографии работа ненормированная — иногда до двенадцати ночи какие-нибудь срочные заказы выполняешь. Как только будет возможность уйти по специальности работать — сразу уйду. Я ведь на ветеринарном учусь — как всегда мечтала. Сейчас хотим с девчонками приют устроить для собак.

На лужайку выходит большая плюшевая Собачка. Прогуливается по ней, глядя по сторонам, потом уходит.

Мила (продолжает). Деньги нужны, на аренду частного дома и на корм. Дом присмотрели уже один — старая убитая халупа, страшнее нашей, но зато дешево и во дворе много места для вольеров. Я пришла к маме денег попросить. Хотя мама собак не любит, но они же — тоже твари Божьи, ей же должно быть их жалко? И я знаю — ей иногда жертвовали крупные суммы — кому она детей молитвой спасала или еще как молитвой помогала. Но она, оказывается, все в церковь отдала. Мне ничего не дала. Даже на карманные расходы в институте и на еду денег не дала. Как обычно, начала говорить, что «нужно через страдания пройти, через боль наш путь к Богу начинается» и так далее… Как всегда, короче… Иконы опять мироточат, воздух, как всегда, от которого меня подташнивать начинает. Но я вежливо и смиренно себя вела… Хотя думаю — если меня от запаха мироточения тошнить начинает — может, во мне дьявольское что-то сидит? Может, я не от святого, а от дьявольского духа была рождена? Крутой поворот сюжета был бы… Но… На самом деле… Очень хочу узнать о своем отце… Очень… И он мне снится иногда. Никогда его не видела — а он мне снится. Как такое может быть? Правда, выглядит он часто по-разному. То — высокий блондин. То — брюнет. А иногда вообще лысый и толстый. И когда проснусь иногда после такого сна с отцом — прямо не могу — плакать начинаю, так обратно хочется в сон вернуться, узнать о нем все…

Тёма. Куля любит говорить: «Мы в ответе за тех, кого приручили», к месту и не к месту. Но она говорит это как-то так… Поверхностно, что ли… Неискренне… Как будто проболтала языком стандартную фразу по случаю и даже не заметила. Хотя, может, мне только кажется… Я до сих пор у Кули не всегда понимаю, какие слова у нее — мимолетный актерский трёп, а какие — искренние и из самой глубины. Иногда, во всяком случае, когда кажется, что это просто трёп, и реагируешь соответственно — слушаешь вполуха или отшутишься как-нибудь, она вдруг посмотрит на тебя таким взглядом, как будто ты ее предал… И у самого все внутри опускается. В общем, не знаю… В детстве была у меня собака.

На лужайку выходит большая плюшевая Собачка. Прогуливается по ней, глядя по сторонам, потом уходит.

Долго-долго у родителей выпрашивал, года два, наверное… Наконец сдались они однажды, подарили мне щенка азиатской овчарки. На вид такой невероятно смешной и красивый щенок был… До сих пор помню… Но когда вырос — все оказалось совсем не таким, как я себе представлял. Он стал злым, не любил играть. У него появился какой-то свой характер, своя жизнь. Он плохо меня слушался, я с ним все время ссорился, обижался на него. Помню, он все время тянул меня куда-то на поводке, я не справлялся с ним, падал. То коленки обдеру, то в грязи измажусь. Моя жизнь превратилась в мучение. Потом отец с ним стал чаще гулять. Но отец часто уезжал в командировки. Из-за этой собаки родители ругали меня, ругались друг с другом… В общем, отец отвез его потом к какому-то своему приятелю на дачу. Я помню, какое облегчение и счастье я тогда чувствовал несколько дней… Как будто жить заново начал… Когда Куля мне однажды опять по какому-то случаю: «Мы в ответе за тех, кого приручили», — я рассказал ей эту историю. Она выслушала, а потом опять в обычной своей манере — то ли серьезно, то ли просто для красного словца — говорит: «Тебя за тот случай Бог наказал, и поэтому теперь детей не дает. За то, что не умеешь быть в ответе за тех, кого приручаешь». Она сказала — и тут же забыла. А мне с тех пор эта мысль покоя не дает. Чуть только какая-то похожая тема — мысль эта сразу как чертик из коробки: «Не умеешь быть в ответе за тех, кого приручаешь — потому и наказан». И понимаю разумом, что не так это, что там просто такая ситуация была, и вообще я ребенком еще был… А от мысли этой избавиться не могу. Как ее стереть из мозга? Как ее вырвать и уничтожить?

11

Тёма и Куля сидят в кафе.

Куля. Какой классный капучино… Офигенный… Каждую капельку смакую. А пирожное — противное, фу… Гадость какая-то. Жирное такое... Официантка как будто специально его подменила. Она на меня с такой ненавистью смотрела… Попробуй.

Тёма пробует пирожное из ее тарелки, пожимает плечами.

Тёма. Вроде нормальное. И официантка на тебя нормально смотрела. По-моему, тебе показалось.

Куля. Почему ты всегда всех оправдываешь? Почему ты всегда против меня? Никогда меня не поддержишь… Фу…

Тёма. Я тебя всегда поддерживаю.

Куля. Фу… Как я сегодня сыграла?

Тёма. Отлично сыграла. Очень достоверно и с классной энергетикой. Прямо на высоте.

Куля. Спасибо… Да, оставить хоть что-то на пленке — эту мою энергию, которая еще есть.

Тёма. У тебя сейчас крутая энергия и харизма — прямо прет на камеру.

Куля. Спасибо… Я рада. Спасибо тебе, что терпишь меня.

Тёма берет ее руку в свою, потом целует ее.

Куля. Я помню, у Чака Паланика историю одну прочитала. Как древние греки, когда приплывали на какой-нибудь необитаемый остров, оставляли на нем козла и козу или барана и овцу. Чтобы те плодились и чтобы когда эти греки опять когда-нибудь окажутся рядом с этим островом — через пару лет, или через тридцать, — на этом острове их всегда ждал скот, которым можно пополнить запасы мяса. Ну… Чак Паланик в смысле проводил аналогию с Адамом и Евой и какой-нибудь инопланетной цивилизацией…

Тёма. Я понял.

Куля. Я с того момента, как прочитала об этом, теперь только и жду, когда кто-нибудь прилетит на Землю, чтобы собрать урожай и пополнить запасы мяса на своем космолете из невероятно размножившихся нас. И все последнее время я только и думаю — блядь, скорее бы они уже прилетели, чтобы при моей жизни, чтобы мне их застать…

Тёма. Зачем?

Куля (с удивлением смотрит на него). Ты разве не понимаешь?

Тёма. Нет.

Куля. Чтобы осознать — все не зря. Мы все тут — не зря. Вся эта цивилизация, вся эта жизнь — моя жизнь — все не зря. Что все это было для чего-то. Что мы кому-то пригодились. Ты разве не почувствовал бы от этого огромное удовлетворение и облегчение?

Тёма пожимает плечами.

Куляш (продолжает). А я бы почувствовала…. Огромное удовлетворение. И я бы с этим удовлетворением, что все не зря, пошла бы под нож этих инопланетян. С гордо поднятой головой. С облегчением и счастливым осознанием того, что жизнь прожита не зря. Что я принесу кому-то пользу — как набравшая вес, мясо и жирок коза. Или овца… Гордая овца с осознанием выполненного долга.

Тёма смеется.

Куля. Я серьезно…

Тёма. Да, Куля, наверное, я понимаю тебя…

Подходит официант.

Тёма. Еще одно капучино, среднее.

Официант уходит.

Куля. Спасибо, Тёма.

Тёма. Ты действительно классно играешь все последние смены. Я горжусь тобой.

Куля. Спасибо, Тёма.

Тёма. Завтра поедем к Шипалы-тасу?

Куля. Поедем… А еще иногда я думаю — может, фиг с ними, с этими инопланетянами. Но мне хотя бы еще одну весну. Еще раз все эти таяния снега, все запахи, все ароматы… Как птицы начинают петь… Все эти звуки начинаются… Все становится таким влажным, объемным, живым… День, ночь… Жизнь просыпается… Жизнь набрасывается, набрасывается на тебя… Только успевай ей отдаваться, бросаться ей навстречу… В Алмате такая быстрая весна… А потом лето… Но лето уже ладно — без лета я уже могу обойтись…

Тёма. Лето тоже будет. Все будет, Куля. Мы же решили, как обмануть болезнь. Главное — обмануть ее.

Куля. Да, я помню. На такую ерунду всю жизнь потратили… Такую ерунду… И зачем все это было… И как будто не было ничего… А сама думаю: ну хоть бы еще одну весну… Потрачу ее, правда, опять на ерунду — ну и ладно. А что не ерунда? Но хотя бы вдохну это все в себя — всю эту весну — еще раз.

12

В парке около собора. На паперти сидят нищие, среди которых Лерок и Михалыч. К ним подходит Тёма. Михалыч двигается, уступая ему место около Валерии. Тёма садится около Валерии, снимает свою кепку, кладет ее на землю рядом с плошками нищих.

Тёма (Лере). Лера, здравствуй. Ты не звонила. Я хотел узнать…

Лерок. Здравствуй, Тёма. Я помолилась за твою жену.

Тёма. Может, мне приехать с ней к тебе?

Лерок. Я помолилась за твою жену.

Тёма. Куле хуже. Одолжи мотыльков…

Подходит прохожий, бросает несколько монет в кепку Тёмы. Остальные нищие, кроме Валерии и Михалыча, смотрят на его кепку с завистью.

Лерок. Я бы сказала тебе словами Иисуса из Евангелия от Марка…

Михалыч (с готовностью подхватывает). «Вы сами не знаете, чего просите… Можете ли пить чашу, которую я пью, и креститься крещением, которым…»

Лерок. Нет, Михалыч, другими… Но неважно. Я не скажу. Скажу, что все в ней самой. Как тебе говорила. Что только она сама себя может спасти. Когда она захочет спастись — в ту же секунду и спасется. Когда вся ее душа без остатка, все ее тело будут только одного хотеть — спастись, в ту же секунду она и спасется. В ту же секунду дверь откроется. В ту же секунду она Царство Божие увидит. И Его посланники выйдут ей навстречу.

Подходит прохожая, бросает купюру в кепку Тёмы. Остальные нищие, кроме Валерии и Михалыча, смотрят на его кепку с завистью.

Тёма. Она очень хочет.

Лерок. Ей ни я, ни ты, ни кто-либо другой на этой земле не могут помочь. Только она сама. С Господом Богом каждый из нас всегда только один на один — как со смертью.

Михалыч. А я не боюсь унижаться… Да и унижаться-то нам уже больше некуда — с нашим-то свиным рылом. А одному перед Богом — боязно… Я бы унизился… До самого конца бы унизился… Лишь бы не одному перед Ним. Да некуда уже дальше унижаться-то, с нашим-то свиным рылом…

Подходит прохожий, бросает монеты в кепку Тёмы.

Остальные нищие, кроме Валерии и Михалыча (возмущенно приподнявшись со своих мест). Че ему-то все да ему… Этим жирикам везде как намазано… Деньги к рукам липнут… У нищих уже отбирают…

Тёма вскакивает, хватает Валерию за грудки.

Тёма. Отдай мотыльков! Отдай мотыльков, сука!

13

Лужайка с высокой травой. На лужайку выходят Тёма и Куля. У каждого в руках — неестественно огромный сачок для ловли бабочек.

Откуда-то сверху начинает говорить приятный мужской голос.

Голос. Вы выходите на большую, залитую солнцем лужайку. У вас в руках — сачки для ловли бабочек.

На лужайку выходит большой плюшевый Зайчик. Куля отвлекается — удивляется ему, хочет погладить.

Голос. Вы ни на что не отвлекаетесь. Ваше внимание сосредоточено на солнечном свете, который заливает лужайку, и на ваших сачках.

Куля испуганно выпрямляется, перехватывает сачок. На поляну выходит большая плюшевая Белочка. Тёма отвлекается на Белочку.

Голос. Вы ни на что не отвлекаетесь. Все ваши мысли — как маленькие облачка в синем небе — они появляются и сразу же исчезают. И небо опять чистое.

Тёма испуганно выпрямляется, перехватывает сачок. На поляне появляется большой плюшевый Ежик.

Голос. Ваше внимание сосредоточено на солнечном свете, который заливает лужайку, и на ваших сачках. У вас огромные сачки, и вы знаете, что этими сачками вы можете поймать любых бабочек и любых мотыльков.

На лужайке появляется большая плюшевая Лисичка.

Голос. Ваш сачок — это мощное безотказное оружие, которым вы можете поймать любых бабочек и любых мотыльков. Ваши сачки приятно тяжелят ваши руки. Осознание мощи вашего оружия дает вам бесконечную уверенность в своих силах.

На лужайке появляется большой плюшевый Волчок.

Голос. Но ваши сачки нужны вам только для ощущения уверенности в себе и своих силах. Потому что бабочки и мотыльки сами летят к вам. Солнечный свет исчезает, и теперь каждый из вас становится светом. Каждый из вас — как лампочка, излучающая свет. И на ваш свет слетаются все бабочки и мотыльки.

14

Шлагбаум. Перед шлагбаумом на земле сидят Куля, Тёма и Пограничник. Они едят из казана плов. За шлагбаумом на дороге появляются пятеро цыган: двое мужчин, женщина и двое детей. Кто-то из них обходит шлагбаум, кто-то пролезает под ним, после чего они все подходят к Куле, Тёме и Пограничнику.

Первый Цыган (Пограничнику). Спасибо, уважаемый! Шикарный камень! Лила на него сверху села — геморрой в пять секунд рассосался.

Второй Цыган. Глухой Лачо ухо приложил — теперь все слышит, лучше меня. Чудеса творятся! Радиной ножкой об него потерли — теперь бегает — не догонишь.

Первый Цыган. Как такое может быть? Минерал, наверное… Или радиация? Я себе кусок отколол (показывает увесистый кусок камня) — лечебный бизнес устрою, всех лечить буду…

Цыганка. Какой плов у вас шикарный… Аромат — ай-ай…

Пограничник. Садитесь, угощайтесь…

Цыганка. Ай, спасибо, уважаемый! За все спасибо, уважаемый! Рада, Гожо — садитесь есть, быстро…

Первый Цыган. Спасибо, уважаемый!

Цыгане рассаживаются вокруг казана рядом с Кулей, Тёмой и Пограничником, начинают вместе с ними есть плов.

15

В парке около собора. На паперти сидят Лерок и Михалыч, поодаль от них — еще несколько нищих.

Михалыч. Строгая ты, Лерочка… Что же ты так с ним?

Лерок. Я не с ним, я — с собой.

Михалыч. И с собой строгая…

Лерок. Иначе не могу, Михалыч, иначе не могу… Ты сам не видишь и не знаешь, как смерть рядом.

Михалыч. Ты же говорила, что Царство Небесное рядом?

Лерок. И Царство Небесное, и смерть, Михалыч. Смерть — так же рядом, как рай. В каждой травинке, в каждой частичке вокруг нас. Только мы к ним прикоснемся — и в них сразу — или рай, или смерть. Прости меня, Михалыч, не могу больше говорить, не могу… Чувствую, как тревога все в смерть в одно мгновение может превратить. Прости. Молиться надо.

Михалыч. Хорошо-хорошо, Лерочка. Расскажи лучше, как ты первый раз в раю побывала. Ты как рассказываешь — вся оттаиваешь, и я оттаиваю…

Лерок. Да, я знаю, я тоже именно так тогда почувствовала — когда первый раз туда попала — как будто оттаиваю вся. От тех цветов. Они меня сначала больше всего поразили. Их было очень много, очень разных — на земле, на кустах, на деревьях.

Михалыч. И еще ты говорила — прямо как будто в воздухе висели.

Лерок. Да, некоторые как будто прямо из воздуха росли — очень странно выглядело. Они все одновременно цвели, и в этом цветении от каждого из них свет и тепло исходили. Рядом с ними как будто в поле необыкновенной любви и силы попадаешь. А около них — ангелы-мотыльки порхают. Не зря в древних мифах говорится, что боги нектаром питаются.

Михалыч. Так кто-нибудь из древних людей, наверное, там побывал и потом рассказал. Вот тебе и миф…

Лерок. Да, наверное. Я чувствовала, что меня как будто растворяет в этой нежности и свете, потому что это такая огромная сила, которая ни с чем несравнима и которой ничто не может противостоять. Здесь в нашей жизни эта сила совсем чуть-чуть проявляется, точнее, люди ее здесь только совсем чуть могут чувствовать и ей пользоваться — в миллиарды раз слабее, чем там. И при этом все равно только благодаря ей на земле все существует и сохраняется в каких-то формах и предметах. Без нее бы — уже давно все разорвалось, разрушилось и разлетелось.

Михалыч. А расскажи еще, как ты дышать перестала…

Лерок. Да, рядом с этими цветами я почувствовала, что перестала дышать. Тело мое не дышит, как будто я умерла, но вместо этого все мое тело оказалось пронизанным этим светом и теплом и благодаря ему продолжало жить. И еще в тот же миг я поняла, что тот свет так на меня действовал, потому что и я сама на самом деле из того же света состояла. Это как магнит к магниту притягивается — так свет внутри меня к тому свету неодолимо тянулся. Как в евангелии от Иоанна сказано: «И в нем была жизнь, и жизнь была — свет человеков». Этот свет наш внутри нам только разбудить в себе нужно, освободить, выпустить наружу, и тогда он сам нужную дорогу найдет, сам с тем бесконечным божественным светом сольется. На той поляне еще другие люди были — такие же пока еще ущербные, как и я: зажатые, несчастные, полные земных желаний, страстей и страданий. Их, как и меня, тоже посланники почему-то выбрали и туда привели, чтобы там началось наше исцеление.

Михалыч. А расскажи еще, как посланники выглядели?

На площади перед собором появляется несколько полицейских.

Лерок (продолжает). Мне потом рассказали, что их каждый по-своему видит…

Полицейские подходят к нищим.

Первый Полицейский. Уважаемые, пройдемте в машины. Вас там ждет теплое место, на курорт поедем… Бесплатно вас отвезем на море…

Нищие лениво огрызаются «За что? Куда? Какой курорт…» Кто-то пытается убежать, но его хватают и ведут прочь Второй Полицейский и Третий Полицейский.

Второй Полицейский. Куда дергаешься, говно…

Третий Полицейский. Саммит в городе, президенты в собор приедут молиться, а вы тут воздух портите…

Кто-то из нищих встает на колени и начинает ретиво молиться на церковь. Кто-то — с готовностью идет с полицейскими. Кто-то сопротивляется, и начинается потасовка.

Михалыч (вскакивает). Что такое? Я ни в чем не виноват. Караул!

Первый Полицейский подходит к Лере, берет ее под локоть.

Первый Полицейский. Мадам, разрешите вас проводить…

Лерок. Мне на курорт не нужно. Мне рядом с домом Господа нужно.

Первый Полицейский. Бог везде…

Лерок (нехотя поддается Первому Полицейскому и идет с ним). Но только здесь он плачет по нам.

Первый Полицейский. Не надо плакать… Зачем плакать? На курорт поедем…

Лерок. Как не плакать, глядя на вас.

Первый Полицейский (тащит Леру агрессивнее). Так, мадама, хватит ваших…

Лерок. Благослови тебя Господь… Пусть Его посланники придут к тебе однажды.

Первый Полицейский (еще сильнее толкает и тянет Леру). Э, иди в жопу, дура психованная… Угрожать мне еще будет…

Лерок. Можно я тебя обниму, чтобы они знали, к кому приходить…

Лерок обнимает Первого Полицейского.

Первый Полицейский. Э, дура, иди нах…

Лерок. Придут к тебе скоро. Доверься им и иди с ними…

16

Лужайка с высокой травой. На лужайке сидят Тёма и Куля, у каждого в руках — неестественно огромный сачок для ловли бабочек. Они равнодушно смотрят вперед.

На лужайке появляется то большой плюшевый Зайчик, то большая плюшевая Лисичка, то большой плюшевый Волчок.

Откуда-то сверху говорит приятный мужской голос.

Голос. Окружающая жизнь и ее эгрегоры постоянно навязывают вам свои паттерны для подмены реальности. Вам необходимо избавиться от этой искусственной программы, и тогда перед вами откроется новая реальная жизнь…

Хлопает дверь. Лужайка и все на ней исчезают. Куля тоже исчезает. На сцене остается только Тёма, лежащий на диване. От хлопка двери он садится. В комнату входит Михалыч.

Михалыч. Милиционеры всех бомжиков и всех божьих человечков позабирали. Сказали, саммит какой-то сейчас, президенты все приезжают, и чтобы не видно нас было — всех бомжиков и божьих человечков — в Капчагай. В город, в смысле — не в море. Ну там вообще-то хорошо — рядом Капчагай — море, в смысле. Кто-то даже обрадовался. Только денег там не подает никто, не то что в Алмате. А Лерочку и еще одного, кто молился сильно — тех в психбольницу забрали, говорят, тяжелые они.

Тёма. Где? В какой психбольнице?

Тёма встает с дивана и вместе с Михалычем выходит из комнаты.

17

Во дворе психиатрической больницы. В зарешеченном окне — Лерок. Снаружи перед окном — Мила.

Мила. Мама, ты не святая! Ты просто зацикленный на себе душевный инвалид! Душевный инвалид! Который не способен ничего чувствовать в других людях. Поэтому все мужчины от тебя уходили. И отца у меня из-за этого нет!

Лерок. Прости меня, Мила… Но, Милочка, я же тебе много раз говорила — перед Богом ты всегда одна. Чем быстрее ты это поймешь в этой жизни, тем тебе будет лучше. И никакой отец, и ни я, и ни кто-либо другой на этой земле не избавит тебя от боли и страданий. Это только иллюзия. Но с этой боли и страдания начнется твой самый главный путь на этой земле. Чем раньше ты его начнешь — тем лучше. Тем быстрее к тебе придут его посланники и тем быстрее…

Мила. Говори, мама, говори и дальше! Но только говоришь ты это все не для кого-то, а лишь для самой себя — чтобы себя убедить. Рассказываешь всем свои сказки, чтобы самой в них поверить. Продолжай, мама, говори! Себе ты можешь это бесконечно много раз повторять!

Мила бежит со двора, у входной калитки сталкивается с Тёмой.

Мила. Извините.

Тёма. Ничего страшного.

Тёма подходит к окну.

Тёма. Привет, Лерок.

Лерок. Здравствуй, Тёма.

Тёма. Как же тебя угораздило… Что говорят? Когда выпустят?

Лерок. Не знаю. Я не спрашивала.

Тёма. Но как… Ты не хочешь выйти, что ли? Давай я поговорю с главврачом, возьму тебя на поруки или еще там что-то… Подпишу бумаги, какие нужно.

Лерок. А куда потом? Наши с Михалычем бараки все равно в этом году сносят — развязку строят. А здесь у меня хорошо молитва течет. И люди здесь хорошие. Очень искренние все… Многие со мной молятся.

Тёма. Я помогу подыскать жилье и…

Лерок. И работу — я помню… Но мне не нужна такая работа и такое жилье — слишком большая плата за них.

Тёма (принюхивается). Опять этот запах…

Лерок. Опять мироточит …

Тёма. Ты успела сюда свои иконы перевезти?

Лерок. Нет, не успела — меня с улицы забрали. Я здесь в журнале изображение Иисуса нашла, вырезала и приклеила на стену. К вечеру потекли у него из глаз слезки...

Тёма (после паузы). Как я могу тебе помочь?

Лерок. Тёма, ты себе помоги. Тебе помощь гораздо нужнее, чем мне. Как твоя жена?

Тёма. Она ушла месяц назад.

18

Шлагбаум. Около него — пограничник. Перед пограничником Тёма и Куля.

Тёма. Так можно дальше пройти или нет?

Пограничник. Пограничная зона

Тёма. Черт! Да понял я уже сто раз, что пограничная зона. Как нам туда пройти? К Шипалы-тасу?

Куля закрывает лицо руками, смеется, потом с улыбкой смотрит на Тёму, отходит от шлагбаума в сторону, рассматривает что-то вдали.

Пограничник. Дальше по ущелью — где пограничная зона.

Тёма. Так как нам к нему пройти? Что для этого нужно?

Пограничник. Ничего не нужно. Пограничная…

Тёма. Да знаю, что пограничная зона! Но как тогда пройти? Кто нам шлагбаум откроет?

Пограничник (пожимает плечами). Я могу открыть.

Тёма. Ну так откройте пожалуйста!

Пограничник открывает шлагбаум. Куля, улыбаясь, продолжает смотреть вдаль, в противоположную сторону.

Тёма. Куля, пойдем — нам открыли.

Куля продолжает смотреть вдаль.

Тёма. Куля, пойдем скорее, пока пускают...

Куля. Такое узкое ущелье...

Тёма. Ну и что?

Куля. Так тесно здесь. А там ниже — такая хорошая лужайка… И такие бабочки на ней красивые…

Тёма. Какая разница, какое ущелье, пройдем по нему до Шипалы-таса, тут уже недалеко.

Куля неуверенно качает головой. Улыбнувшись Тёме, медленно уходит в противоположную от шлагбаума сторону.