Мёртвые белые мужчины

Метеоритный дождь

 

Мой отец свято верил,

Что нашу цивилизацию спасёт только пришествие со звёзд,

Что космос полон разума, доброты

И праведников.

Однажды мы вышли в поле

Ясною, безоблачной ночью,

Я вцепился в его штанину, а он воздел руки,

Громко крикнул:

«Кто из вас без греха — первый брось в нас камень!» —

И на землю обрушился метеоритный дождь.

Его убило самым большим камнем.

Сейчас мне столько же, сколько ему тогда.

Метеоритные дожди всё идут и идут.

Ясными, безоблачными ночами

Я надеваю дождевик, беру большой зонт,

Усаживаюсь на скамейке у его могилки,

Свечу себе телефоном, листаю

 «Науку и религию» и «Технику-молодёжи» —

Его старые подшивки,

Смотрю в небо, думаю о Гобо и Ганседо,

О Ливане и Альенде,

О неназванных праведниках

Из Витима, Сихотэ-Алиня, Царёва и Челябинска,

И о том, как выглядят, начертанные палочкой на песке,

Их настоящие имена.

 

 

То Барсик был

 

Три мудреца рассуждали о человеке.

«Человек подобен цветущему розовому кусту,

В который положили дохлую кошку», — сказал первый.

«Куст из-за того цвести не перестанет», — ответил второй.

«Но вонь дохлой кошки, смешавшись

С ароматом цветущих роз, создаст поистине

Инфернальное злоухание», — заметил первый.

Третий — третий

Присел на корточки над дохлою кошкой

И думал: «Как же её звали? Может, Дымка?

Может, изо всех сил своих девяти жизней

Она демонстрировала хозяину,

Что её небольшая приязнь — независима, незаметна,

Но всегда рядом? А может,

То была не Дымка, а, скажем, Барсик?

Да, совершенно определённо, нераздельно и неслиянно,

То Барсик был».

 

 

Отложи книгу: скоро зима

 

Вот и сервис аудиокниг уходит из наших сёл.

Оставляет нам осень, опавшую глухо, густо.

Забирает книгу — шаги утихают — совсем ушёл —

«В поисках утраченного пространства» Марселя Прокруста.

 

Глухота, а сестра-слепота — уж всегда была,

Впереди неподвижность — третья сестра.

Утрамбуют в щель, сведут на нет,

Перебинтуют свет.

 

Скоро в сёлах — зима-погреба на века.  Ей не понять,

Как ты выживешь, мёртвая куколка, как ты

Все книги успел у себя на ничто записать,

На оборотной стороне катаракты.

 

 

Мёртвые белые мужчины

 

 1

— Эй!.. Есть тут кто?

— Есть, есть. Ползи сюда.

Вот так... Осторожно.

— Не видно ни пса...

— Ни пса, ни кота. На то оно, биджо,

Тюрьма, а не профилакторий.

— «Биджо»!.. Я скорее сэр...

— Да ладно, хоть партайгеноссе!..

— Н-да, ха-ха... Ну что же,

Раз шутите, значит, живы.

— Живы пока. Ты как попался?

— Да вот, оставил след в культуре.

— Ххэх!.. Вот дурень.

Тебя же предупреждали: не ходи туда.

Чего попёрся? Впрочем,

Какая теперь разница. Двигайся ближе, будем вместе

Прозревать тьму.

 

2

— Привет, ласточка!

— Привет, Дюймовочка.

Что, вырвалась? Отпустил?

— Крот-то?.. Да нет, он уснул.

— Бедная ты моя...

— Да ничего,

Ничего! Я привыкла. А ты —

Как ты? Всё читаешь, глаза портишь?

Тут так темно...

— Ну а что мне ещё остаётся.

— И что читаешь? Что у тебя, в этой вашей тьме,

В первых строчках хит-парадов?

— «Стоунер» Джона Уильямса.

— О... это

Да. Это — да.

— Знаешь, вроде бы

Ничего особенного:

Обыкновенные мёртвые слова

В обыкновенном мёртвом порядке,

Но читаешь — и так сердце поёт!

— И плачет?

— Да.

И поёт, и плачет.

 

3

На иконе Рождества Христова

Праведный Иосиф Обручник притутулился и сидит отдельно.

Вот к нему пришли блуждающие в пустыне

Некоторые мёртвые белые мужчины.

 

— Тук-тук, кто в теремочке живёт?

— А вы кто такие будете?

— А я говорил, что Бог умер.

— А я говорил, что ад — это другие.

— А я — что стоимость прибавочная.

— Ну ладно... раз вы теперь бездомные,

Идите к нам жить.

Куда ж вам ещё.

У нас вон тут и вол, и осёл,

И вам места хватит.

— Спасибо! Только... у вас тут случайно

Нету ли какого феминизма?

— Да ну, у нас-то откуда! Вот даже

Мать подтвердит.

 

4

Ну... скажем так: просто

Этот Иосиф прекрасный обручник,

Гортаннопоющий свои русские стихи еврей,

В этих круглых очках,

В этом своём университетском пиджачке,

В котором пачка «Парламента» в правом кармане,

Вдруг оказался, как банальный попаданец,

В пустыне мира, среди снега, песка и звезды,

И принимал Эти роды.

 

И потом всю жизнь

Не мог не вспоминать о том, что видел.

 

5

— Мёртвые белые мужчины, знаешь,

Вовсе лишены эффекта белого бетона «под молоток».

И зернистость их рёбер — кажимость.

— Но Нерви…

— Наплюй на Нерви!

На эти там свойства человеческого глаза, способности слуха,

На досужие домыслы играющих в архитектурные игры :

Первое дело — в сердце.

— В сердце?

— Да.

Мёртвые белые мужчины

Во что бы то ни стало хотели спасти сердце мира от мира

И потому разрубили его на части.

Левое предсердье, левый желудочек и митральный меж ними клапан —

Как раз спрятаны в Ватикане.

И кровь хрипит, густеет, но се, обращается и жива —

Вот убедись сам, приложи руку.

— И правда…

А второе, второе дело — в чём?

— В том, что все эти белые мёртвые

Ватиканские мужчины

Совершенно несхожи между собой,

Но у них есть общее:

Все они не считали себя вправе

Быть равными Христу,

И всех их распяли вниз головами.

— Не считали?..

— Ну некоторые, 

Может, и считали,

Но не вышло.

 

6

— Мы, не понимая по-церковнославянски,

Не дерзнём и не будем!

— О!.. А мы-то, переведя на современный

Русский разговорный

И немного уразумев, в чём там дело,

Тем более не будем!

 

Деннонощно слыша всё это,

Библеист Десницкий плачет, молит Бога,

Прося дать ему понять: что же

Делать с вавилонским смешением языков — принять его

Как проклятие или как благословение.

 

7

В Великую Субботу

С тихим вздохом сошёл Ты во ад

Мёртвых белых мужчин

И сокрушил главы,

Части, предисловия, сноски,

Библиографические аппараты

Таящихся тамо книг.

 

В аду пусто,

Тихо.

Сквозняк шевелит страницами.

 

Теперь надо выйти наружу.

Там, снаружи, — канонада, рёв,

Магма толп, дым.

Поглядел в щелку, прислонился

Спиной к двери, закрыл глаза.

Медлишь.

«На счёт три».

 

 

Линор Горалик и книге «Всенощная зверь»

 

1

Вышел Иоанн-пророк

На речной порог.

 

Иисусу рёк:

— Ты кто?

— Человек.

 

Грянул ор,

Запел хор:

— А ты Его крести!

Да под лёд спусти!

А Он будет крещён!

Да под лёд спущён!

Человек крещёный —

Яко вор прощёный!

Кто под лёд спущён —

От всего прощён!

 

А случившийся Перельман Костик,

Художник-гностик,

Набрасывал сцену быстрыми штрихами,

Пастозными мазками:

Струи, у струй под ногами —

Бледно-голубой то ли Иордан, то ли Нил,

Миру-то чего, он про обоих забыл,

О них же повествуют

 «Итинерарий» паломницы Эгерии

И «Армянский лекционарий».

 

2

Сегодня ночь, но девочка не спит.

Она выходит в ночь, взяв поводок

И не заметив, что забыла пса.

В домах нигде не светится ничто.

Сгустилось небо, и начался снег.

Спазм в животе, в глубокой глубине.

Там похоронен мёртвый белый отчим.

За сорок лет она его убила

Сто девятнадцать раз, сегодня — сто двадцатый.

Сгустился снег, и небо началось,

То небо, что, как девочка считает,

Прекрасно тем, что пусто и не тесно.

Спазм в животе, в глубокой глубине.

Там не живот, там именно что — чрево.

Там чрево, чрево, чрево, чрево. «Чрево» —

Багровое, извилистое слово,

Глубокое, как эта ночь сама.

Через песочницы, парковку, через ночь

Шла девочка и повторяла слово.

Снег валит сплошь; там, видимо, — звезда.

Она остановилась, оглянулась:

Микрорайон не спит и смотрит в ясли,

Осёл и вол стоят и смотрят в ясли,

Орёл и лев пришли и смотрят в ясли,

И даже пёс, увы, забытый дома,

Примчался, сел и тоже смотрит в ясли.

И Бога нет, и хочется, что есть.

 

3

Но мы и пишем и поём

Не для девического вздоха.

 

Мы также пишем и поём

И не для мужеского вздоха.

 

И не тогда ведь пишем и поём,

Когда нам плохо.

 

И не когда особо хорошо,

Мол, это просто летний дождь прошёл,

Или когда трамал, ох, наконец, зашёл

В отросток тела, и там нерв нашёл.

 

— (Рацетимическая смесь

Двух энантиомеров,

Правовращающий,

Левовращающий,

Во ад возвращающий,

Во рай превращающий) —

 

Мы пишем и поём не вдруг,

Мой совершенный, посторонний друг,

А лишь когда сердца горят,

И все издохлые животные ивритом говорят.

 

 

 День пионерии

 

Вот звучит пионерская зорька! Рано встанем сегодня.

На площади — праздник,

Горн, барабан, синее звонкое утро.

Помнишь ли ты — сколько воды утекло —

Утром таким же на площади этой, всем миром собравшись,

В пионеры ангелов мы принимали.

Строен был ряд, и клятву каждый принёс.

Горла их чистые шёлком пометили алым,

Ликующий взреял салют: Агнца завету верны!

И рассыпался строй пионеров,

И веселЫми ногами металлолом побежали сбирать,

И собрали все танки и пушки,

Бомбы, ракеты, патроны, копья, мечи и рогатки

И из города вынесли вон.

В поле бескрайнем зияла громадная жалкая куча.

Время и ржа милосердная делали дело своё.

Прахом железо стало давно, высоким быльём поросло,

И в поле теперь только чистое небо, да солнце, да ветер,

Да ликующих лики цикад, да ромашки в рост человека,

Да мы с тобой, человечество ростом с ромашку.