подлунные перевёртыши

перевёртыш вопросительный

пока хмурые бесы из карманов пальто изо-

бретали сегодняшнюю погоду, чем занимался

ты, стреляный из воздушки певец, храбрый от

 

дождя? грудью кидался на кавалерийские пики

детских зонтиков? жидкий желток прошедшего

равноденствия в алчный водосток выливал?

 

кто видит прозрачные веки потопа ясней —

диктор, замыканием растворённый, или га-

дания горлиц на собственных внутренностях?

что сильнее воды, что скользит над девственной

 

плевой бензина? магма чистотела ли, тела поза-

прошлогодних грибов? вечный школьник, проку-

ривающий голос нарочно в клевере плотоядном, что

проносят над бурей и в раю грызут от бога тайком?

 

 

перевёртыш заутренний

 

мокрые звери отряхиваются и выдувают стекло

в лунные прорези, пятишки платанов подставля-

ются под остаточный гнев праздничных дат,

 

карта, ежовая грозными стрелками, одна на траве,

и одуванчиковые искорки пряток рассыпаются от

неё — света неотстирываемого ссут, атомной крови;

 

эхолот сыча в затушенных соцветиях — толст воз-

дух, гробит маленьких насекомых в лаковых саванах,

из такого зарничного знамени не вынести и сосед-

него отряда девчонку не тронуть за поковерканный

 

чаем ссадин сахар коленки; писклявый шарик под

дулами выводят две калечные птицы, сохнет золото,

обычным танцем своим плодоносная пудра горит —

кто устроил так, что солнце светит и при фашизме?

 

 

перевёртыш алкогольный

 

разотру можжевельник в руках, чтобы пахло

джином — отважу от себя и хозяев жизни,

перепиливших свастику, и летучих мышей

 

неприбранных сумерек комендантского часа;

клеёнка луны тесна гуляющим — тесно вину под

грозящей гильотиной пробки, по часовой — и

 

в смерть, смело! в пиве утопшие комары эро-

тических снов навостряют развратные кры-

лышки, а скалярии лимонных полудолек селф-

хармятся ради тебя — цени это, шут загаражный!

 

и над биркой-пиявкой в морге, и над иммортелью

угнанной лодки водка будет честна и насмешлива,

и каких только стихов не перековеркаешь ты,

шампанское, шампанское, несущееся за моря!

 

 

перевёртыш смертоносный

 

ростовые куклы и другие чужеродные вещи

толпой обступают позади школы, в тылу —

сегодня невинность казнят на слезинках

 

обезвоженных одуванчиков, галстуками

пионерскими давят молчунов-хорошистов;

правда, покемоны на кэпсах нежны теперь

 

по-особенному? ягода смертеника слаще

прогулянного сражения, горше готового

сблевать от крови пластыря — и на зубах

её ковровые семечки больно скрипят;

 

вечер просовывает вглубь резиновые пер-

чатки и ржёт холодный металл врачебного

кресла — и за что мы целуемся, за что

эльфов мушиных убиваем табачным дымом?

 

 

перевёртыш соцреалистический

 

                                                                             д. г.

 

когда был ленин маленький, с кудрявой головой,

он стаканы бил и стеклянную пыль продавал

подозрительным лешим — в мерзавчики сыпать

 

на дно, наклейки бликов лепил на окна и задум-

чиво двигал картошки супротив ветра картогра-

фии, и свирепая грязь оживала, закатные фурун-

 

кулы рвала на знамёна; вот из этой дворовой

забавы, всей в бляшках каторжных клещей на

собачьих губах, мы с тобой родились, но в наших

играх не хватает ни тайны, ни беззаботной злобы;

 

когда мы снова станем маленькими, с кудрявыми

головами, все пальто будут в гости к нам, все им-

перии варёной луковицей развалятся, и всех преста-

релых мы за право на мирную праздность забьём.

 

 

перевёртыш обрезанный

 

                                   д. к.

 

хвала тебе, сок листвы,

и хвала тебе, ночной

советский бассейн,

 

только от вашего шепотка

звёзды с погон возвраща-

ются в некрополь вакуума;

 

позор тебе, вино неверное,

и тебе, подростковый шрамик,

вы точно фингал ставите

в телескопе дистанции;

 

и минута молчания вам,

ролики погоревшие, стрин-

ги луны обескровленной,

лес, не умеющий спать.

 

 

перевёртыш обманный

 

ночной шкаф откроешь — и в нём вампир нафталин-

ный догрызает сброшенную кожу школьной линялой

блузки, смотрит как на труп в гастрономной витрине,

 

вывесишь майку сушиться — галдящие звёзды-постре-

лы верёвку облюбуют, из луж напьются, принт изгваз-

дают помётом сияющим, песню о родине заведут,

 

выдавишь пасту на шею девчачью, задыхаясь в

свечении крови, взрослеющей внизу живота —

из-под койки руку просунет кто-то мёртвый и по-

просит фонарик — обыскать барак разваленный,

 

чиркнешь зажигалкой в четвёртый раз — старый

друг захохочет в скрипучих объятьях посадки,

потрогает за плечо, сплюнет и спросит могильно:

в моём стакане вино по-прежнему, а в твоём?

 

 

перевёртыш огненный

 

костёр выучит чары вражды, а в ответ непогода

тучную меланхолию наведёт на пастбище пере-

вёрнутых лодок — так шипит великая мистика

 

диамата; разодетый, напомаженный шторм

тенькает по бутылочной батарее, перстнями

молний три семёрки превращая в три шестёрки;

 

неприличная надпись соскабливает себя с бетон-

ной сцены, идёт вразнос — вбегает в хоровод

юниоров, возжигающих на дровяной пирамиде

самую светлую из всех восьмиклассниц на свете;

 

над чёрным столовым серебром детского озера нера-

вная дуэль костра и новорождённого лета, драйхампинг

звёзд, сатана вверх тормашками на тарзанке дождя —

и от ночи королевской мне даже грустнее, чем ему.