Обходной маневр, или иными словами

— Что ж, сделаем обходной маневр, — сказал Дима и наполнил рюмки.

Валера вяло усмехнулся:

— Обычное шунтирование, оно лишь продляет иллюзию. Веритас, так сказать, ин вúно. — Банальность, которая не помогала и не поможет. Но я не отказываюсь, ты меня знаешь.

Он чувствовал усталость, хотя и не был уверен, что от этого именно разговора. Рюмки были маленькие, Саша с Димой выпили по полной, Валера — половину.

— Он прав, — сказал Саша. — Шунтирование не решает вопроса. — Вон посмотри, — он махнул рукой вверх, в открытое окно, где над соснами виднелось несколько звёзд. — Как ты думаешь, константа Хаббла имеет конкретное значение или нет?

— Как тебе сказать, — протянул Дима. — Может, она вовсе и не константа…

— Да, но если она константа, мы имеем право знать её точное значение. А если функция, имеем право знать, от каких она аргументов и какого вида.

Дима опять вскипел:

— Какое там «право» к чертям собачьим! Никаких у нас «прав» нет и не может быть!

— Хе-хе. Может, прав и нет, но у нас есть требование этих прав. И уж это требование — безусловная истина, я тебя уверяю.

— Он хочет сказать, — пояснил Валера, — что в «Декларацию прав человека» было бы естественно включить пункт: «Каждый человек имеет право знать истину».

— Да ты вдумайся в базар-то! — не унимался Дима. — Получается, что истина у тебя — не то, что есть на самом деле, а то, чего ты требуешь.

— Демагогия! — крикнул Саша.

Помолчали, пытаясь сообразить, действительно ли это есть демагогия и в каком смысле.

Потом Саша добавил:

— Не обижайся, Димыч, но ты…

У Саши в прошлом году умерла жена, и он очень изменился: стал какой-то неприкаянный. Видимо, ему трудно было сидеть дома: ходил на все тусовки и по гостям, часто оставался ночевать. Кроме того, и разговор его стал более жёстким, звонким, безапелляционным. Но Дима с Валерой его не щадили и вели себя так, будто ничего с ним не произошло.

— Так что там с обходным маневром? — напомнил Валера.

— Ах да… — Дима взял бутылку и снова наполнил рюмки. Там водки оставалось уже меньше, чем на треть. Но у Валеры была ещё одна в запасе. В темноте за садом, у железной дороги, чеканно щёлкал соловей — а потом булькал и заходился руладами. Это было тридцать первого мая. Истина ли это, вру я или не вру — вам самим предстоит решить, вы имеете на это полное право.

— Пускай, — сказал наконец Дима Саше. — Право ты имеешь — и подавись этим своим правом. У тебя нет средств им воспользоваться. Главный вопрос в том, способен ли ты познать истину. Например, в случае с константой Хаббла — у тебя нет надёжного инструмента, чтобы её измерить.

— Нет, погоди, — возразил Валера. — Дело не в этом… Так мы продолжаем или нет? — он взял колоду и стасовал её.

Дима и Саша хмуро на него посмотрели.

— Разве твоя раздача? — усомнился Саша.

— Неважно. На, подсними… — Валера быстро раскидал карты. Две остались посередине в прикупе.

Дима посмотрел в свои и фыркнул.

— Пас, — сказал он после секундного колебания

— Пас, — немедленно отозвался Саша.

Валера улыбнулся, словно того и ждал.

— Вот оно ваше право! Вы спокойно миритесь с тем, что его у вас нет.

— Что ты имеешь в виду?

— Простую вещь. — В прикупе две конкретные карты. Это истина, которая от вас скрыта. Вы имеете право знать эту истину или нет?

— Конечно, имеем! И мы её сейчас узнаем! — сказал Саша.

— Нет, а до торгов? — ядовито подхватил Дима.

— Ну ты передёргиваешь! Право знать будущее? Я не это говорил.

— А что ты хотел знать? Прошлое? Настоящее? — Вот оно настоящее: две карты лежат перед тобой рубашкой вверх. Что это за карты?

Саша запнулся на мгновение, обдумывая какой-то решительный ответ, но тут вдруг за окном, со стороны калитки, завыла собака. Негромко, но противно — с жалкими всхлипами и подскуливаниями и, кажется, совсем близко. Саша вздрогнул и высунулся в окошко.

— Что это такое?

Все прислушались.

— Ну вот, — сказал Валера. — А я-то хотел объявить мизер. Теперь не буду.

— Мизер? — удивился Дима. — Так там же тузы.

—  Нет, тузы все у меня. Там две хозяйки, я на них-то и рассчитывал. Но поскольку собака предупреждает… Ладно, сверху.

Начали кидать сверху. В прикупе оказались дама бубей и восьмёрка червей. Валера взял одну — перехватил на туза. Дима — три. Остальные — Сашины.

Записали. Собака продолжала выть. Соловей, кстати, тоже не умолкал.

— По-моему, это у Антонины на участке. Это её собака, — сказал Дима и тоже высунулся в окно, пытаясь заглянуть за угол дома, где светил фонарь за кустом сирени.

— Пошли посмотрим, в чём там дело, — предложил Саша. 

— Думаешь, там есть дело?

— Наверняка. Кто эта Антонина?

— Старушка. Живёт напротив. Собаку зовут Муся.

— Так, может, она померла? Одна живёт?

— Дочка в Москве. Иногда сюда приезжает.

— Вы вот что… — сказал Валера и взял бутылку. — «Давайте, мужики, под самый выходной всем бедам вопреки пропустим по одной»… Поздравим Александра Борисовича с повышеньецем на пять пунктов, а после пойдём гулять.

Согласились. Выпили. Пока обсуждали, собака вроде бы успокоилась, но через минуту снова начала подвывать.

— Надо взять фонарик, — сказал Дима.

— Может, ещё и топор на всякий случай?

— Бери. В комнате у печки лежит.

Они вышли в тёмный сад. На востоке между соснами светила луна, убывающая, чуть больше половинки.

— Она на луну, что ли, воет?

— Вряд ли. Никогда раньше не выла. Да и полнолунье уже прошло.

— А какая у неё собака?

— Маленькая. Болонка вроде. Я не знаю.

— Болонка — воет??

— Откуда я знаю? Может, не она. Всё же тоненько воет, не басом…

За калиткой горел фонарь на столбе. Через улицу, чуть правее — участок Антонины. На втором этаже светилось окно, но не ярко. Первый этаж не был виден за кустами и двухметровым сплошным забором. Они прислушались. Редкие судорожные взвывания, перемежающиеся длинными — взахлёб — поскуливаниями, доносились то ли с участка, то ли из дома — не понять было.

— Похоже, она воет на крыльце, — сказал Дима, пытаясь заглянуть поверх калитки.

— Просто Антонина Геннадьевна наказала собаку и выставила за дверь, — сказал Валера. — Пошли назад. Скоро она сжалится и пустит обратно.

— Нет, погоди…

Тут в свете фонаря появился на велосипеде старик, Саша Мерлушкин, с огромной овчаркой на поводке.

— Парни, вы чего? — окликнул он резко. — Чего тут происходит?

— Сань, привет. Да ничего. Собака воет у Антонины.

— А, это ты, Димыч. А я в темноте не вижу. Думал, чужие.

— Слушай, у тебя есть телефон Антонины? У неё калитка заперта изнутри.

Мерлушкин слез с велосипеда и прислонил его к столбу. Подошёл вместе с овчаркой.

— Сидеть, Гром, — приказал. Тот взглянул равнодушно и сел.

— Телефон, говоришь?... Должен быть. Сейчас посмотрим, — старик вытащил из кармана мобильник и стал шарить в контактах.

— Чего ты смотришь? На «А» ведь.

— А, ну да… — он вызвал номер и долго слушал. — Ничего. Длинные гудки… Давно воет собака-то?

— Минут двадцать уже.

— Странное дело. И не отвечает… Надо идти смотреть.

— Подведи сюда велосипед, — сказал Валера. — Я встану на раму и с неё на забор.

Так они и сделали. Валера перелез и открыл калитку. Вошли. Гром вдруг забеспокоился — сначала чего-то заворчал, а потом и слегка подвыл.

— Ты-то чего? — прикрикнул Мерлушкин. — Молчи! Стыдно! — А между тем он отстегнул поводок от ошейника: — Иди-ка побегай… Только Муську не тронь…

Гром и не думал идти к дому. Вместо этого он рыскнул влево, вдоль забора, и скрылся в кустах жасмина. По дорожке между цветущих яблонь они подошли к террасе, и оказалось, что там открыто окно с левой стороны. Собачьи всхлипывания происходили на террасе внутри — то ли под окном, то ли под дверью. Дима пошёл на крыльцо и подёргал — дверь была заперта. Он стал стучать. Собака притихла и тявкнула пару раз, но больше в доме ничего не отозвалось.

— Антонина Геннадьевна! — крикнул Валера вверх: там тоже было открыто окно на втором этаже и горел свет.

Никакого движения. Всё тихо.

— Надо лезть в окно, — сказал Мерлушкин. — С ней что-то неладное.

Снова Валера встал на раму велосипеда и с неё перевалился через подоконник. Муська в темноте к нему подбежала и заскулила как-то просительно.

— Дима, кинь-ка фонарик сюда…

— Посмотри, дверь там можешь открыть?

— Нет. На ключ заперта… Ключа нет…

— Тогда мы тоже в окно.

Пока они лезли, Валера нашёл выключатель на стене и зажёг свет.

Ничего особенного на террасе они не обнаружили. Только Муська была какая-то пришибленная. Она вертелась между ними и скулила, глядя вверх сквозь серые лохмы. Пошли в нижние комнаты, включая свет. В первой тоже ничего, а в следующей, где рядом с печкой была лестница на второй этаж, они увидели разгром. Под лестницей была кладовка у Антонины — и вот дверь в эту кладовку распахнута, вещи из неё вывалены и разбросаны по комнате. Тут были два старых велосипеда (один без колёс), сломанная газонокосилка, стопки пыльных книг, перевязанные верёвками, поливальный шланг с насадкой, два шезлонга и садовый зонт от солнца. Кроме того, картонные коробки и мешки с чем-то…

— Антонина Геннадьевна! — снова крикнул Валера, поднявшись на несколько ступенек, но никакого ответа не получил и стал взбираться дальше. Мерлушкин следом. Муська не пошла за ними. Она вроде бы вернулась на террасу и там опять всхлипнула и горестно взвыла.

Комната, куда вела лестница, была тёмная, а рядом, за открытой дверью — свет. Заглянули туда — никого. Это была спальня: они увидели разобранную кровать, шкаф и диван. На диване — ворох одежды, вынутой, похоже, из шкафа. Рядом с кроватью на столике горела небольшая лампа в светло-сиреневом матерчатом абажуре. Ещё был письменный стол у окна, а слева над ним висели иконы в киотах — одна большая и три поменьше. И перед каждой — лампадка, укреплённая снизу на медном узорчатом кронштейне. Все лампадки были зажжены.

Несколько секунд они стояли, молча оглядывая эту картину.

— Интересно, — протянул Мерлушкин. — Куда ж она делась-то?

— Хм… Она спала. Определённо, — сказал Валера. — А потом встала и ушла из дома.

— И что? — Заперла за собой дверь, а окна оставила открытыми? И свет… И эти лампадки…

— Смотри, вон мобильник. Ну-ка, набери. Это её?

Мерлушкин набрал. Мобильник на ночном столике отозвался.

— Она может быть где угодно, — решил Мерлушкин. — Пошла в душ. Или просто в сортир.

— Сортир на участке?

— Не знаю. Пойдём посмотрим. Может, в доме…

Оглянулись — и вдруг оказалось, что рядом нет ни Димы, ни Саши. Куда-то исчезли.

— Димыч, ты где?

Тишина. Только Муська внизу слабенько воет.

Тут Валера заметил, что нет топора, который он нёс с Диминой дачи. Но он перелезал забор, а потом лез на террасу — значит, оставил, скорей всего, у забора. 

Гром залаял в саду, где-то позади дома. Муська перестала выть и тоже затявкала.

— Они на участке, — определил Мерлушкин. — Пошли туда, а то Гром их загрызёт.

Спустились, перелезли назад через подоконник.

— Гром! Ко мне! — крикнул Мерлушкин. Тот продолжал лаять — у заднего забора, где был выход к речке. Они подошли и увидели раскрытую калитку, а за ней — на поляне кучу хвороста и травы, которая горела — верней, в основном, тлела, лишь с одного бока пробивалось слабое пламя. Там какая-то фигура стояла в защитной позе — кажется, с палкой в руке. На неё-то и лаял Гром.

— Сань, это ты? Забери Грома, чего он озлился-то на меня?

— Димыч?

— Да, я.

— А где Сашка?

— Не знаю.

Мерлушкин пристегнул овчарку на поводок.

— Здесь смотрите что… Фонарик у тебя? — Дай-ка… — Дима посветил фонариком подальше от калитки, и они увидели палатку — на берегу между костром и речкой. Её можно было б заметить и без фонарика, если бы ветви ольхи не наводили кое-где пятна тени на её скат, обращённый к луне.

— Я почуял дым и пошёл смотреть, — пояснил Дима.

— А в дом ты залезал с нами?

— Нет. Нашли там чего-нибудь?

— Дом пустой. Никого нет, кроме Муськи.

— Может, Антонина здесь, в палатке?

— Ты думаешь? — Валера подошёл и с сомнением оглядывал вход палатки, застёгнутый изнутри. Палатка была старая, брезентовая, довольно большая. Человека на четыре. Такие много лет назад использовались в экспедициях — геологических и других всяких.

— С какой стати она туда залезла? — тоже не поверил Мерлушкин. Гром, словно соглашаясь, кратко гавкнул. Мерлушкин покачал задний стояк палатки: — Эй, кто там? Отзовись!

Тишина. Только Муська в доме слабенько воет. И соловей снова защёлкал — теперь уже у речки, на другом берегу.

 

На этом можно было б и закончить, если б события всё же как-то не продолжились с боку на бок. — Через минуту в палатке послышалось шевеление, бормотание, потом выкрик:

— Кто здесь? Кто здесь?... Ага, собаку привели! Это вы опять? Хирурги?

— Антонина Геннадьевна, это вы?

— Оставьте меня в покое! Господи, да что ж это? Умереть спокойно нельзя! Дачу сожгли, теперь сюда добрались! Уберите собаку, а то я милицию позову!

— А соловья не убрать? — ехидно спросил Валера.

— Нет! Он работает на множество! Вы хирурги! Вам не сломать его вашими собаками. Сейчас я позвоню, чтоб забрали вас отсюда…

— Тоня, что с тобой? Ты больна? — неуверенно сказал Мерлушкин. — Это я, Саша. И со мной Димыч с Валеркой. Мы беспокоимся за тебя.

Молчит.

— Ответь чего-нибудь. Ты не веришь нам?

Молчит.

— Почему ты в палатку легла спать? Ты замёрзнешь. У тебя там есть хоть пенка какая-нибудь, что ли, под тобой?

Отозвалась, наконец:

— А где мне спать? Всё сгорело! Всё горит огнём и сгорает! Уходите! Умирать я здесь буду! И вы не смейте мешать мне! Хирурги чёртовы…

Опять затихающее бормотание.

— Надо позвонить дочери, — сказал Дима. — У неё бред.

— Может, в скорую?

— А что — скорая? Что мы скажем?

— А что — дочь?

— Ну в любом случае надо сказать.

— Надо принести сюда Муську, — решил Валера. — Может, хоть выть перестанет.

Дима поворошил тлеющий хворост, присел на корточки и стал дуть. Он старался минуту — и наконец пламя вспыхнуло, взвилось, затрещало, охватив кучу сбоку. 

— Ты телефон знаешь дочери? — спросил Валера Мерлушкина.

— Нет.

— А как зовут?

— Ольга, по-моему… Не уверен…

— Всё равно. У неё, наверное, не так много контактов в мобильнике. Найду как-нибудь.

— Пойдёшь звонить?

— Ну да. А что остаётся?

— Не знаю… Потуши там лампадки тогда, а то действительно ещё сгорит дом…

Валера ушёл.

— …Иск-ры гас-нут под не-бе-са-ми. Пять ре-бят о любви по-ют… — пропел Дима и оборвал. — Как она могла поставить эту палатку? Одна? Такую большую? — задался он вдруг вопросом.

— А что?

— Ну… Кто-то должен держать подпорки, а другой колышки забивать… Молоток нужен или топор…

— А здесь рядом не валяется?

Дима обошёл палатку, светя фонариком.

— Нет ничего…

— Наверное, затащила внутрь. Теперь к ней не сунься — зашибёт.

— Она геологом раньше была? Не знаешь?

— Да нет вроде. Я думал, она врачом работала, терапевтом…

— Антонина Геннадьевна! Эй! Как вы там себя чувствуете?

Молчание.

Мерлушкин присел у костра, достал горящую веточку и закурил.

— Тоня, тебе не холодно там? У тебя спальник или одеяло?

— Спалили меня огнём!  Отстаньте от меня… — бормотание.

— Чего с ней делать — непонятно, — (Мерлушкин). — Во учудила!

— А чего делать? — подумаешь! Поспит в палатке — не велика беда. Завтра вылезет. А не хочет, чтоб её беспокоили — имеет право.

— Да, но если человек не в себе?... Может, у неё температура сорок — мы же не знаем…

В палатке запиликал мобильник. — Долго: раз шесть пиликнул, потом замолк. Никакой реакции Антонина не явила. Мерлушкин с Димой удивлённо глядели на полог.

— Откуда у неё там второй мобильник? Её — в комнате лежит.

— А я откуда знаю?... 

— Тоня, ты чего трубку не берёшь? Тебе звонят!

Молчание, потом невнятные проклятия.

— А если это Валерка звонил на мобильник дочери? — предположил Дима со страхом.

— Тогда… Ну вряд ли… Тогда я вообще не знаю что…

— Антонина Геннадьевна, ваша дочь там с вами?... — Дима подёргал палатку за переднюю растяжку. — Эй, отзовитесь! Где ваша дочь? Оля — её зовут? Где она? Это она помогла вам поставить палатку?

— Что вы пристали ко мне? Сволочи! Гадские хирурги! Моя дочь сгорела! Сами знаете!... Вы сами сожгли её вместе с дачей!... — потом взрыв ещё какой-то галиматьи, совсем неразборчивой

— Дай мне тоже закурить, — сказал  Дима Мерлушкину. — Свои оставил на террасе…

— Чего вы там делали?

— В преферанс играли…

— Ну? И водку пили?

— Не без того. Хочешь, я сбегаю тебе принесу?

— Да нет, Димыч, спасибо… Тут такая ситуация…

— Чего будем делать? Сидеть тут с ней? 

— А хрен её знает.

Они ещё подули в костёр и поворошили ветки, чтобы пламя было ярче. Молчали. Минут через пять вернулся Валера с Муськой на руках. Гром кинулся к нему, но Мерлушкин оттянул его, прикрикнув: «Сидеть!»

— Ну? Звонил?

— Звонил. Трубку не берёт.

— А у нас тут в палатке как раз мобильник играл. Примерно в это время.

— Во как!...

— Вот мы и думаем…

— Сейчас я Муську туда запущу. Пускай она разбирается… — Валера присел на корточки к костру, поглаживая Муську. — А Сашка не появлялся?

— Нет.

— Надо искать. А то упадёт где-нибудь… Если уже не упал.

— Много выпил? — полюбопытствовал Мерлушкин.

— Все одинаково. Но он у нас друг особо чувствительный.

— Ага, понятно…

— Ты, Сань, что собираешься делать? Тоже пойдёшь? — спросил Дима.

— Не знаю. Посижу тут пока. Мало ли…

— А Галину нельзя позвать Векшину? Они ж подруги. Пусть Галина к ней залезет.

— Прямо сейчас? Да неудобно. Она спит. Утром схожу.

Валера Муську пустил, и та стала бегать вокруг палатки, поскуливая.

— Антонина Геннадьевна! Это Муська к вам хочет. Слышите? Что ж вы её-то одну бросили? А? 

Бормотание, потом крик:

— Ах вы гады! Сгорела Мусенька моя. Вы сожгли её, провалитесь вы пропадом!

— Да вот же она тут бегает. Живая. К вам просится. Пýстите её, а?

Молчание.

Старая палатка застёгивалась не на молнию, а на пуговицы изнутри. Валера просунул руку между первой и второй снизу пуговицами, потеребил и расстегнул нижнюю.

— Ну-ка, Муся, сюда иди, — поймал её и сунул в палатку. Дима с Мерлушкиным наблюдали, что будет. Гром на поводке тоже глядел внимательно.

Ничего особенного не произошло после этого. Муська скулить перестала, повозилась в палатке и утихла. Старуха вообще не издала ни звука. Костёр горел нехотя, дымил. Дым, освещённый высокой луной, медленно, низом уползал за речку. Соловей, оказалось, тоже молчит — и не заметили, когда он смолк.

 

На этом можно было б опять закончить, если б не осталось каких-то непонятных хвостов. — Саша-то ещё не найден. И нет идей, куда он делся и где его искать.

Валера с Димой простились с Мерлушкиным — виновато: потому что он собирался ещё сидеть. В саду они оглядели его велосипед под открытым окном террасы. 

— А вот, кстати, и топор валяется, — сказал Дима и подобрал. Потом посветил фонариком вокруг по кустам. Прошёл немного в направлении калитки и остановился, оглядываясь.

— Я помню, что пошёл на дым сразу. А он… Мог он влезть на велосипед и перевалиться на террасу? Не думаю.

— Исчез, — бормотал Валера, — вот фантомас-то! Почему он вообще отключился?

— Ну плохо почувствовал что-то.

— Почувствовал — что? Он раньше нас вдруг понял, что всё напрасно и смысла нет здесь что-то выяснять. И повернул. Так?

— Очень может быть… Но почему нам не сказал?

— Не мог. Смысла в этом не было тоже. Ведь и мы кое-что поняли…

— Что? 

— Не знаю.

— Тогда надо не искать, — решил Дима, — а идти прямо домой. Если он просто вернулся…

Он оказался прав. — Саша  просто лежал на террасе на диване — носом к боковой подушке — и храпел мучительно, с присвистом. У стола горел торшер, и букет сирени в трёхлитровой банке отбрасывал тень на Сашину голову.

— Так, одно дело сделано, — обрадовался Валера, — мы его нашли. Но. — Мы будем продолжать пулю?

Дима усомнился:

— Как? Будить его? — Не надо… Может, завтра допишем.

— А захочем?

— Кто знает? Не захочем — ну и хер с ней. Закроем просто всех. Наливай, что ли, по единой.

— Здесь ничего нет… Подожди, другую возьму. В холодильнике.

— Принеси — там есть ещё пирожки с рыбой.

Валера принёс, и Дима снова сказал то, с чего, вроде бы, всё начиналось:

— Ну что ж, сделаем обходной маневр.

— Н-да, — отозвался Валера, глядя, как он наполняет рюмки. — Лобовой атакой, похоже, тут ничего не возьмёшь.

— Надо действовать «иными словами», — подтвердил Дима.

— Хочешь сказать: двойным описанием, в двух разных системах понятий, что ли?

— Да, как-то так: по типу принципа дополнительности. Тогда получается не лобовая атака, а как бы обход с флангов… А посередине искомое неизвестное.

Валера засмеялся.

— Ты всё равно туда пролезть не сможешь. Ни теми словами, ни «иными».

Выпили и задумались, жуя пирожки.

Дима спросил:

— А ты посмотрел «Побег из тюрьмы», третий сезон?

— Нет, мне первого хватило. Занудство… Идея хорошая, но актёры плохие.

— Почему? — удивился Дима. — Там только главный герой тупой и его брат. И докторша… Но есть же просто гениальные артисты. — «Испанец», например. Или этот вертухай, который за ними следом побежал… Ой, что там с ним творится потом, в третьем сезоне! А в конце концов он вообще пожертвовал жизнью ради них…

— Ладно, не рассказывай. Я, может, посмотрю.

— Кстати, в нашем римейке актёры получше играют. Более живые главные. А «испанец» тоже очень хорош. Но там только два сезона, на третьем застопорились. Турецкую тюрьму надо было снимать, а это, видимо, оказалось сложно, не договорились… Американцы летят в Панаму, а наши в Турцию — из Крыма…

— Всё равно, — сказал Валера, — лучше, чем «Брейкинг бэд» нет сериала. Вот там действительно настоящий режиссёр и настоящие артисты. Двое главных — парень и учитель — просто великие, я думаю. Особенно парень.

— А мне не нравится. Динамики нет.

— Там медленная динамика. Но зато радикальная. Это самое интересное. — Герои постепенно меняются. Вплоть до того, что становятся совершенно другими. Вот это очень трудно сыграть — а как сыграно!

— А Генрих восьмой? — Смотрел «Тюдоры»?

— Нет.

— Тоже меняется. Тоже артист сильнейший.

— В общем-то, наверное, — Валера смотрел на свою рюмку в сомнении, — и не в артистах даже дело, — сказал он, наливая снова.

— А в чём?

— Не знаю. В какой-то убедительности, может быть.

— Это прямо по Станиславскому: «веришь — не веришь».

— Примерно так. А что такого?

— А разве это не артисты, не игра?

— Почему? В «Игре престолов» тоже хорошие артисты, а убедительности нет.

— Ну сравнил! «Игра престолов» — это сказка для детей. Там вообще другой тип верификации.

— А что не сказка?

Дима хотел ответить, но помедлил и поглядел на Сашу: тот заворочался, подтянул ноги и перестал храпеть.

— Всюду какая-нибудь конвенция, которую ты должен принять априори, — пояснил Валера. — Вне конвенции — иными словами, вне жанра — ты вообще ничего не поймёшь.

— По-твоему, просто языка не достаточно?

— По-моему, просто языка не бывает, это абстракция. Реально мы имеем дело только с речью в рамках того или иного жанра. Ладно, давай… По единой, — поднял рюмку.

— Ну, тогда за разрушение конвенций! — сказал Дима, но с искусственным каким-то воодушевлением, или усталым.

Закусили оставшимся на тарелке салатом с брынзой.

— Кстати, в этом году совсем почти нет комаров. Очень мало. Заметил?

— Так ведь холодно было. Они не успели ещё.

— Птицам будет нечего есть. И кормить птенцов…

— Но вот были же дадаисты, — вспомнил Дима. — Они разрушали конвенции. Любые. И на том стояли. Только этим, можно сказать, и занимались.

— Ну и что? Простояли они совсем недолго. Разбрелись и перегруппировались в сюрреалистов. То есть опять учредили новый жанр.

— Да. Потому что они были какими-то неинтересными. И сами чувствовали это… А какой новый жанр? Автоматическое письмо, что ли? — Вот уж фуфло. Читать совершенно невозможно… И потом, разве это жанр? Какие в нём условности?

— Нет, а как же. — Условности твоего подсознания. Оно же как-то устроено. Не вовсе аморфно. Сны, например. Ты думаешь, ты в снах освобождаешься от чего-то…

— Вот именно: от чего-то. Не от всего. Я так не думаю…

— Ну вот эти конструкции. Особенно у художников.

— От автоматического письма они сами отказались. Попробовали — тоже неинтересно.

— Тише, не ори. Дай Сашке поспать.

— А пусть он в комнату идёт. Саш, эй, — Дима потормошил его. — Ты — как?

Тот повернулся на спину и открыл глаза.

— Нормально.

— Пойдёшь в комнату спать? Я тебя пристрою.

— Да… наверное… Ох, извините, парни, я чего-то… увял… А вы чего?

— Сидим. Ничего особенного.

— Тебе снилось что-нибудь? — спросил Валера.

— Не знаю… Снилось, да. Юля снилась.

— Опять Юля?

— Почему «опять»? Она не снится мне обычно. Я даже не помню когда…

— И что она делала?

— Плыла на какой-то лодке. А я залез в воду… Я рыбу ловил. Я говорю: осторожно, у меня тут донка стоит, ты донку мне сейчас запутаешь. И она стала объезжать. И всё равно за что-то задела. Какая-то удочка запуталась за весло. В общем, устроила какую-то досадную путаницу.

— Одним словом, «рыбачка Соня как-то в мае».

— А между прочим, уже первое июня, — сказал Валера, взглянув на часы. — Без двадцати два.

— Это ты к чему?

— Не знаю.

— Да, а с той старухой-то, — вспомнил Саша, — выяснили что-нибудь? Она в порядке?

— Старушка в порядке, старушка в палатке, лежит на лугу, на сыром берегу.

— И всё-таки я не понимаю, — сказал Дима. — Одна она никак не могла поставить эту палатку. Кто-то должен был ей помогать. Это загадка, но какая-то отгадка у неё должна же быть!

— Мы стоим за калиткой, лунным светом залитой. Перед нами палатка, а в палатке загадка, — снова сформулировал Валера.

— Вы про что говорите? — не понимал Саша.

— Про соседку, Антонину Геннадьевну. Она вышла из дома и залезла в палатку на берегу речки. Причём, возможно, что эта палатка у неё давно там стояла. Хотя… В доме разбросаны вещи. Возможно, она вытаскивала эту старую палатку из-под лестницы. Но тогда…

— Пойдём опять, — предложил Дима. — Навестим Мерлушкина. Посмотрим, как он там.

— Пойдём. Если он не ушёл… Только водку прихватим и угостим его, чтобы не скучал.

— Может, гитару взять? Попоём у костра.

— Бери. Саш, пойдёшь?

— Нет. Меня чего-то… Распластало… Лень. Я лучше ещё посплю.