Поминальная молитва

Бабушка умерла, когда я сидела в кинотеатре и смотрела высокобюджетный фильм — «Апокалипсис». Медленное осознание её смерти доходило до меня вспышками, в одну из которых я с удивлением обнаружила, что сижу на верхней полке купе, а за окнами тянутся аулы. Стоянка минут на десять, сухая степь, ярко-зелёное пятно плакучей ивы у пруда, бараны, кривая изгородь, мальчик на лошади, чёрное поле выгоревшей полыни, деревянный мост через канал, ребятня в этом же канале, металлическая стелла «Шиели». Дома, дома, дома… В монотонной аульной пасторали было что-то медитативное, я заснула сидя, уронив голову на грудь. Мне приснился младенец в банке. Я постучала ногтями в стекло, он открыл серебристо-серые пустые глаза и не моргая долго смотрел на меня. На подступах к городу поезд замедлился, дёрнулся, я открыла глаза и увидела развалины целлюлозно-картонного завода с тёмными глазницами окон. 

К жаре в шестьдесят градусов подготовиться невозможно — солнце слепит, смыкает веки, сухой ветер вздымает мелкодисперсную взвесь соли и песка, осыпает всё вокруг серыми крупицами, словно пеплом. Некоторое время я стояла у вагона, привыкая к лихорадочному зною, и вдруг увидела отца. Он шёл навстречу, пошатываясь от ветра. Мы обнялись. От него пахло крепкими сигаретами, бензином и баурсаками. Мой взгляд уткнулся в старое здание вокзала с памятной табличкой, сообщавшей год постройки и то, что наш городок около ста лет назад был столицей.

— На днях спутник запустили, — отец поглядел на часы. — Хамит-ага прилетает ночью, не успевает на конак асы[1].

На следующий день после смерти устраивался гостевой ужин — конак асы, позволявший в давние времена родственникам из дальних кочевий отдохнуть и набраться сил. Учитывая современный темп жизни, конак асы как традиция ещё не скоро утратит своего смысла.

По дороге домой отец рассказал, что бабушка умерла во сне. За две недели до этого отказалась от еды и воды, заявив, что жизнь перестала быть интересной. Он повёл машину по новому мосту через реку. Я вспомнила одноклассника, утонувшего в четвёртом классе. После уроков мы всем классом пошли к нему домой, по дороге вдруг начали смеяться какой-то шутке и никак не могли успокоиться. У двери в квартиру учительница прикрикнула на нас, и мы замолчали, хотя кое-кому из ребят с трудом удавалось сдерживаться. После, когда мы сидели за столом и пили чай, который наливала заплаканная мама погибшего мальчика, на наших лицах то и дело вспыхивали спазматические улыбки.

Яксарт, Сейхун, Инжу[2], Сыр-Дария. Я проводила взглядом узкий ручеёк в середине иссохшего русла — всё, что осталось от реки.

— Рис поливают?

Отец молча кивнул.

Большой чёрный казан во дворе под навесом встречал гостей. Дом был заполнен людьми, большинство из которых приходились мне родственниками. Ко мне со всех сторон потянулись руки. Пройдя сквозь череду объятий, я оказалась в малом зале, где уже убирали столы. Двое мужчин, покачиваясь от тяжёлой ноши, внесли бабушкин сандык, украшенный орнаментом из кованого металла. Женщины от мала до велика побросали свои дела и входили теперь в комнату. Они усаживались на пол, с интересом наблюдая, как мама с тётей поднимают тяжёлую деревянную крышку. Кондиционер не справлялся, но похоже, кроме меня никто не обращал внимания на жару. Я почувствовала щекочущую струйку пота на виске, облизала солёные губы. На зубах заскрипел песок. Кто-то протянул мне полотенце.

Сандык оказался набит одеждой, звенящими украшениями, отрезами блестящих тканей, словно настоящий пиратский сундук. Мама доставала вещь, демонстрировала её, затем вручала кому-то из присутствующих. Воздух плыл, как в пустыне. Раздав новые вещи, приступили к бабушкиной ношеной одежде. Послышался судорожный вздох и чей-то смех, когда мама развернула выходное платье с блёстками. Женщины, очумевшие то ли от жары, то ли от ожидания, вдруг стали драться за камзолы, платья, принялись вырывать вещи друг у друга. Мама привстала на цыпочки и бросила мне бабушкин серебряный браслет ручной работы. Я поймала украшение, пятясь вышла из комнаты.

Во дворе курили мужчины, переговариваясь вполголоса. Я подбежала к умывальнику, плеснула тёплой водой в лицо, сложила ладонь ковшиком. Сырая вода оказалась солёной.

— Досталось тебе что-нибудь? — спросил отец.

Я махнула рукой, показывая браслет.

— Они чуть не подрались за старый камзол.

— Все хотят получить частичку долголетия.

— Зачем?

У отца в уголках глаз собрались морщинки.

— Жизнь-то продолжается.

Он сидел на скамейке и курил дешёвые сигареты с фильтром одну за другой. Я погладила браслет, ощупывая завитушки орнамента. Жить сто лет? Подсела к нему и просидела там, пока не показались первые звёзды. Ветер стих. Появилась низкая полная луна, испещрённая старческими пятнами. Глядя в чёрное бесконечное пространство космоса с дрожащими точками я внезапно осознала, что конец света уже наступил, только этого никто не заметил.

Вышла мама, и мы, наконец, обнялись.

— Куляш-апа обиделась. Она думала — будет омывать голову.

— Пусть омывает, — сказал отец.

— Нет. Бабушка сама назначила всех сүйекші[3].

Отец рассмеялся, мама нахмурилась.

Наутро женщины сүйекші приступили к омовению. Я ушла на летнюю кухню, где жарились баурсаки. Разговор шёл о родственниках, которые поженились, хотя приходились друг другу роднёй в шестом колене. «Был страшный скандал, — прошептала одна из сестёр, — они всё равно поженились, но им пришлось уехать. Если подумать, это странно, шесть поколений назад у них был общий дед».

Шесть. Семь. Жеті ата[4]. «Повторяй за мной», — учил маленькую меня отец, и я повторяла за ним имена семи предков, представляя при этом похожих друг на друга старцев. Шежире[5] из уст в уста. Я вспомнила, что его занесли в сеть, достала телефон, чтобы поискать сайт с родовым древом.

— Зачем? — удивилась сестра. — Девочек всё равно туда не вносят.

На сайте имя отца в нашей ветви оказалось последним, словно он был бездетным, хотя мы, четыре девчонки, все сидели тут.

Вскоре мужчины уехали на кладбище, а женщины снова накрывали на стол. Теперь каждый четверг в течение сорока дней готовый дастархан будет ждать гостей.

В пятницу мы с отцом поехали заказывать могильный камень. Бабушка оставила чёткие указания: она не желала, чтобы на камне была её фотография. Мама написала на тетрадном листке имя, род, и перечислила тех, кто этот камень ставит: дети, внуки, правнуки. Мне представились древние кочевники, которые так обозначали могилы, а теперь и мы следуем традиции. Это всегда оставалось для меня загадкой. Словно мы надеемся когда-то восстановить из своих останков клонов.

Контора по изготовлению могильных камней находилась на проспекте Абая, рядом с университетом. Я отдала отцу листочек, но с ним не пошла. Я остановилась посреди улицы, ощутив какое-то мимолётное тревожное дежавю, едва увидела университетский корпус. Миновав изнывающего от жары охранника, поднялась на второй этаж, заглядывая в пустые аудитории, искала музей. Во времена моей учёбы приезжала делегация столичных учёных, они охали, разглядывая экспонаты, и заявили, что это лучший музей естествознания в стране. Когда не хватало свободных аудиторий, в нём читались лекции. «В недрах нашей страны из ста пяти элементов таблицы Менделеева выявлено столько-то, а это практически вся таблица. Наш край богат нефтью и газом…» — бубнил дряхлый профессор, но я слушала вполуха, поскольку тогда впервые увидела младенца.

Дверь в музей оказалась открыта. Я прошла мимо окаменелого трилобита, эдакой застывшей гигантской мокрицы высотой в метр, мимо чучел кабана и саблезубого тигра, некогда водившихся в здешних краях, мимо полки с древними акульими зубами, бивнем мамонта, фрагментом кости динозавра и обломком метеорита. Стеллаж анатомии прятался за листьями папоротника и монстеры. Прозрачная дверца скрипнула. Я пробежалась взглядом по банкам: сиамские близнецы; сердце с двустворчатым клапаном; поражённая эхинококком печень вместе с самим паразитом; часть лёгкого, поражённого туберкулезом; младенец. По цвету экспонаты напоминали консервированные патиссоны и смахивали на пластиковых. 

Я тщательно вытерла потные руки о рубашку и взяла банку с младенцем. Его волосики трогательно качнулись в жидкости. Мальчик. Всегда казалось, что он вот-вот откроет глаза.  Если не переворачивать, банку он выглядел спящим. Я перевернула. На обратной стороне скошенного затылка имелся уродливый шов, оставшийся после вскрытия, — родился без мозга. Помнится, в новостной заметке говорилось, что родился он в Шиели, в селе, где добывают уран, во всяком случае нам так объяснили анэнцефалию на лекции по генетике. Странно осознавать, что есть что-то невидимое, что убивает не только тебя, но и гипотетическое потомство, перепрошивает твой код, но ты продолжаешь жить, не чувствуя ничего.

Когда я вернулась, отец уже сидел в машине; мы поехали взглянуть на могилу. Кладбище разрослось со времён пандемии: высокие купола, громадные памятники из мрамора и гранита и тысячи металлических лун, отбрасывающих острые блики.

Я вертела головой, ища укрытие от невыносимого света, и заметила женщину в светлом платке, с цветным пакетом, из которого торчал веник. Она свернула налево, на территорию православного кладбища. Вспомнилось, как бабушка ругала дядю, когда тот зачастил на могилу деда. «Оставь отца в покое! Ещё не хватало, чтобы вы на мою могилу так бегали. Человек должен сравняться с землёй, будто его и не было…»

Мусульманская половина располагалась справа. Ровные, симметричные ряды между могилами для удобства пронумеровали. Центральную дорожку и ещё несколько тропинок выстилала брусчатка, в уголках оград копился песок, беспрерывно надуваемый из Аралкума. Солнце отражалось от надгробных плит, слепило до боли в глазах, но мы продолжали идти, как редкие выжившие из апокалиптических фильмов, что в самом конце перед титрами идут по улицам мёртвого города. У самого края, где кончались могилы и начиналась степь, отец остановился возле свежего холмика без ограды и камня. Я покрыла голову платком, мы присели, и он начал читать молитву. Как в детстве, я следила за его руками, чтобы не пропустить момент, когда нужно будет сложить свои лодочкой. Слова звучали неразборчиво, монотонно, словно шелест сухой травы. Наконец мы раскрыли ладони небу, обратив глаза к сухой корочке земли, и после короткой дуа[6] за души умерших провели руками по лицу.

Я сглотнула ком в горле.

— Больше не приеду.

В уголках его глаз собрались морщинки. Он указал на пустой участок левее бабушкиной могилы и сказал:

— Мы с твоей матерью будем похоронены здесь.

[1]  Қонақ асы (каз.) — поминальный ужин, (досл. — гостевой).

[2]  Старые названия р. Сыр-Дария.

[3]  Сүйекші (каз.) — тот, кто омывает покойника.

[4]  Жеті ата (каз.) — семь предков.

[5] Шежіре (каз.) — родословное древо.

[6] Дуа — мольба на родном языке.