Литературное преступление. О проэзии Амана Рахметова

Поэт Амангельды Рахметов из Шымкента — исследователь. Вся его поэзия (и даже проза), кажется, создаётся по принципу: если я посмотрю/послушаю под этим углом, то что увижу/услышу? Видит и слышит он обычно то, что могло бы существовать — и потому можно «без искажений представить образ камня с вытянутой рукой и протекающей мимо людской рекой, и в этом нет ничего странного» — или даже действительно существует, но скорее незаметно, как воздух, и «только невидимый догадается под каким углом посмотреть на это». Это и вызывает интерес к его литературному взгляду, потому что «стихи это нечто большее чем взгляд человека».

Для поэзии Амана Рахметова такой угол острого зрения и слуха — необходимы, поскольку он не просто наблюдает за миром со всеми его событиями (даже ещё не случившимися), явлениями, вкусами, запахами, цветами, людьми, поступками, а скорее — исследует, пробует на вкус. Как отметил поэт Павел Банников в своём отзыве в «Метажурнале» на подборку стихотворений Амана Рахметова в № 23 журнала «Дактиль»[1], «Рахметов даёт камерную зарисовку ничего особо не означающую, в которой нет события (есть даже некоторое мещанское эстетство в календаре с репродукциями Моне), но оставляет в ней несколько ключей, которые разворачивают текст под совсем иным углом восприятия».

Под таким же углом Аман Рахметов показывает читателю и свой прозаический мир — и получается «литературное преступление». Не в прямом смысле — так называется его рассказ, опубликованный в № 44 журнала «Дактиль»[2]. Это проза, максимально приближённая к поэзии, за счёт изобилующей образности («суп был таким солёным что казалось в него плакал весь мировой океан», «я будто смотрел на аквариум где женщина была моим отражением», «за камином стояли живые книги или мёртвые люди с которыми можно поговорить без страха», «а глаза у неё небольшие но аккуратные как бережно пришитые пуговки или как у рыб с арабскими зрачками», «вещи как и душа человека должны быть свободными») и формы. Хотя изначально трудно воспринимать этот текст, написанный сплошным блоком и кажущийся потоком сознания. Но для Рахметова слово — инструмент: и в музыкальном, и в строительном, и в художественном значении. Он выстраивает музыкальные тексты со своей архитектурой и стилем, в которых нет ничего лишнего и недостающего. А отсутствие знаков препинания и абзацев также сближает «Литературное преступление» с поэзией, конкретно — с верлибром. Если разбить предложения на строки, то перед нами однозначно текст поэтический:

 

древние люди подражали огню

чтобы научиться танцевать

и вызывать дожди во время засухи

в ней есть этот первобытный огонь

 

люди научились петь

подражая птицам животным

и прочим явлениям природы

в ней есть эта самая природа

 

Или:

 

я уверен что у неё

пятьдесят родинок по всему телу

как звёздочек на том симпатичном флаге

и каждая родинка символ свободы

а сколько в ней этих маленьких зеркал

и каждое в себя вмещает что-то

эмблемы морского голоса

символы степного шёпота

знаки горного воздуха

это я всё про улыбку

про каждый зуб

в её челюсти

в её прекрасной челюсти

 

Аналогичное — поэтическое — свойство есть у прозы современной казахстанской писательницы Валерии Крутовой, хотя стиль письма у неё совершенно другой; и у прозы сербского классика постмодернистской литературы Милорада Павича. У Крутовой повествование порой выстроено таким образом, что короткие — иногда рваные — предложения придают тексту ощущение поэтичности. И если так же разбить их, записать в столбик — получается поэтический текст. Проза же Милорада Павича насыщена метафорами, слова имеют множество символов, что и роднит прозаические тексты писателя с поэзией. Но проза Рахметова — это проэзия, как он сам её называет, которая, как упоминалось выше, представляет собой прозаический текст, максимально близкий поэтическому, не только за счёт образности, но ещё и за счёт того, что тексты его — в той или иной степени — лиричны. Даже если он пишет о смерти, «потому что смерть — это сон, в котором мы не чувствуем запахи» (из рассказа «Призрачные холмы»). Однако лирика эта — без надрыва и истерики, без намёка на одиозность.

Хотя Аман Рахметов традиционалист, которому близка силлабо-тоника, сейчас он переходит к другой форме письма — в последнее время у него всё чаще появляются верлибры. Для него они — «попытка налить воду в стакан без самого стакана». И «Литературное преступление» также написано не в традиционной форме, в отличие от других немногочисленных прозаических текстов автора. Весь рассказ — одно сплошное преложение, от начала и до конца. Этим он напоминает единственный роман поэта Виктора Кривулина — «Шмон», который написан аналогичным образом. Причём в рассказе Амана Рахметова отсутствие точки в конце оставляет читателю свободу воображения (опять же, в павичевской манере), поскольку «вещи как и душа человека должны быть свободными».

Аман Рахметов свободен от шаблонов и навязанных правил, для него ощущать, осязать — важнее. Поэтому он не стесняется говорить в своих текстах о себе и своей жизни, о том, что он видит и чувствует. А потому и в нарраторе рассказа «Литературное преступление» можно отчасти увидеть самого автора, который любит сидеть в кофейнях, наблюдая за происходящим, я бы даже сказала — исследуя окружающее пространство, и писать стихи. Не удивлюсь, если рассматриваемый рассказ тоже был написан в какой-нибудь кофейне на углу треугольного перекрёстка, с шатающимися столиками, где подают отвратительный кофе. Поскольку описания в рассказе — «юная девушка с красными сделанными из картона оленьими рогами на голове», «треть стен были огромные окна треть книги треть белые кирпичи с чёрного потолка свисали тёмно-серые конусообразные люстры а с них в свою очередь свисали искусственные снежинки напротив входа стоял небольшой камин он тоже был искусственным но за камином стояли живые книги» и др. — напоминают дневник наблюдений натуралиста. Но это и делает прозу живой и поэтичной.

В одном из интервью Аман Рахметов признался, что обучение на семинаре прозы у писателя Юрия Серебрянского — это «была попытка не писать поэтическую прозу, а писать чисто прозу». Возможно, обучение не оказалось для автора достаточно продуктивным, поскольку проэзия никуда не делась. Но с другой стороны — а была ли эта попытка ему нужна? У Амана Рахметова уже есть свой — узнаваемый — поэтический голос. И если этот голос станет чаще звучать ещё и в проэзии — как отдельном жанре казахстанской литературы, — то это не будет совершенно никаким литературным преступлением.