Бюро

В субботу после полудня Джона Сейджа вызвали в Лондон. Ему надлежало прибыть в Бюро к одиннадцати утра вторника. Времени оставалось в обрез, следовало поторопиться, а Джон спешки не выносил, считал, что излишняя торопливость изнуряет творческую натуру и лишает полёта фантазии. Правда, и опоздание равносильно забвенью, с чем он, конечно, не мог согласиться.

Последние годы Сейдж работал на североамериканском континенте, занимал ответственную позицию в корпорации, и пришлось экстренно улаживать текущие дела. Он передал грузному мексиканцу из сто пятого номера, бывшему наркобарону со сломанным носом и простреленным глазом, который любезно согласился подменить его на несколько дней, три большие склянки несвежей на вид, но ещё вполне пригодной крови, истрёпанный временем скальп с густой шевелюрой седых волос и пару ушей с разорванными мочками, которые любил особенно нежно. Показал, как надлежит хранить замороженные кисти рук с лохмотьями мяса и кожи и обрубок ноги в стоптанном тапке с синей кисточкой на носке. Прочие части тел Сейдж не использовал: считал вульгарным возиться, например, с кишками — они быстро портились и источали тошнотворный запах, от которого кружилась голова.

Сейдж не признавал новомодные компьютерные технологии, предпочитал действовать по старинке, с натуральным контентом, как сейчас принято говорить, и потому считался не самым успешным специалистом. На что, в общем-то, не обращал внимания.   

Напоследок в блокноте мексиканца Сейдж крупно вывел каллиграфическим почерком, привитым ещё в годы обучения в аббатстве св. Августина, телефон местного кладбищенского смотрителя Фростера, который занимался необходимыми поставками. Убедившись, что ничего не забыл, Сейдж занялся подготовкой к отъезду.  

Собирался долго. Всё раздумывал, какой костюм надеть, будет ли соответствовать он обстановке, и остановился на чёрном смокинге и чёрном в большую серую клетку пальто. Добавил белую манишку и узкий, чёрный же галстук. Нацепил было цилиндр, да вовремя вспомнил, что такие давно вышли из моды, и вытащил из дорожного сундука элегантную шляпу из бобрового фетра, купленную в своё время по случаю в роскошном магазине на Елисейских полях.

Шляпа имела неважнецкий вид, местами залоснилась, пришлось присыпать поля мелкой солью и нежно пройтись щёткой. Результат Сейджа удовлетворил, но он так и не вспомнил год пребывания в славной французской столице.  

Оглядев себя, Сейдж остался доволен: уже немолод, но седина в бородке не портит. Монокль сидел кривовато, и ему пришлось подклеить его к брови, чтобы не потерять.

 

***

 

В дороге Сейдж простыл и беспрестанно покашливал. Самолёт болтало, в багажном отделении стоял полумрак, холод, пахло соляркой и псиной, что скулила в узкой металлической клетке. Сейдж с трудом устроился среди баулов, сумок и чемоданов, набросанных в спешке бойкими грузчиками. Он не любил длительных перелётов, предпочитая им морские лайнеры, где и народу побольше, и всегда найдётся, чем развлечься, но время поджимало. Он нарочно прилетел чуть раньше намеченного, рассчитывая прогуляться к Вестминстерскому аббатству и навестить старого приятеля.

Стояла осень, и в Лондоне моросил нудный дождь. Туристы глазели на Тауэр, пищали теплоходы на Темзе, голуби гадили на Трафальгарской площади. Всё как обычно. Город шуршал автомобильными шинами, ворчал боем Биг Бена, дышал выхлопными газами, речной тиной и туманом, клубившимся вдоль набережной.

Добравшись до Парламент сквер, Сейдж не на шутку расчихался, чем распугал группу туристов в марлевых масках. Телевизор Джон не смотрел, питал слабость к чтению газет, наслаждаясь запахом типографской краски и шуршаньем разворачиваемых страниц. Это наводило на воспоминания, и он любил падать в прошлое памяти, как в глубокий колодец, дна у которого не имелось.

О заболевании, грозящем человечеству, Сейдж прочитал в воскресном USA Today, сопоставил с размахом испанского гриппа 1918 года, и подумал, что волноваться, собственно, не о чем.    

Отца Бенедикта в аббатстве Сейдж не застал. Дважды прошёлся по влажным дорожкам сада Гарт, где монах любил размышлять в тишине и аромате цветущих магнолий, но и там никого не оказалось.

Отзвенели Вестминстерские четверти, и Сейдж заторопился.

Серое, невзрачное здание Бюро упиралось в двухполосное шоссе, что недавно проложили вдоль Темзы, и потому вход в задание перенесли, пристроив к широкой лестнице навес и металлические поручни. Поначалу Сейдж заплутал, обошёл высотку не с той стороны, рассердился и даже хотел зайти старым проверенным способом — сквозь стену, но бюрократы из Бюро установили защиту, и пришлось направиться через портал. Сейдж пересёк пустой вестибюль, за лакированной стойкой, напоминавшей барную, скучал мордатый консьерж. Проход к лифтам перекрывал стеклянный барьер с детектором личности и вакуумным уловителем на случай внезапных атак. Корпорация любила нагнетать атмосферу страха для собственных сотрудников, а чужие здесь не ходили.

— Вот уж не по мне все эти новомодные штучки, — пробормотал Сейдж, предъявляя скучающей охране образ для сканирования.

— Кабинет 666, этаж 13, — тщательно сверив образ с картотекой, уважительно козырнул консьерж и открыл проход.

 — А то я не знаю, — огрызнулся Сейдж и чихнул. Мордатый поморщился и поправил маску на всякий случай.

Отделанный красным деревом лифт бесшумно взлетел на тринадцатый. Сейдж вышел. Узкий холл, два кресла затёртой кожи, запах гари и тоски, точно с пожара, где сгорели все сокровища мира. Чахлая пальма с жёлтыми листьями в кадке в углу. И она. Силуэт просвечивался отчётливо, девушка всхлипывала, прижав руки с платочком к лицу.

Ему показалось, он её знает. Серые бриджи, гольфы в тон, белое пальто и серёжки с маленькой луной. Похоже, это она, заволновался Сейдж. Ох, сколько ж утекло времени.

Они работали в паре в Кровавой башне Тауэра, в далёком 1912-м. Неужели так стремительно летит время, сто восемь лет пролетело, а будто вчера. Она совсем не изменилась, всё так же молода, свежа, так приятна глазу.

Сейдж чихнул: вот несносная простуда. Он достал платок, промокнул лоб от волнения. Девушка поморщилась и едва заметно сдвинулась вбок.

Он снял шляпу, склонился:

— Простите мисс, прихватил инфлюэнцу над Атлантикой. Вам на который час назначено?

И присел в измятую кожу кресла. Тауэр встал в памяти серой стеной кирпича, Кровавая Башня, славные денёчки, столько пролито доброй коровьей крови.

Девушка утёрла слезу, взглянула на Сейджа с интересом.

— Простите, я немного взволнована.  Мне на десять сорок пять. Я знаю вас, сэр?

Сейдж взглянул на настенные часы: десять тридцать. Быстро же он добрался от Аббатства, возможно, на обратном пути стоило заглянуть в подземелья, отец Бенедикт вполне мог ошиваться там по службе.

— Позвольте представиться: мучитель Джон Сейдж из замка Чиллингем. Являлся некогда его личным владельцем. Это Графство Нортумберленд, слышали эту историю?

Девушка смущённо улыбнулась:

— Туманно, краем уха из глубины времён, но разрешаю напомнить.

Сейдж в нетерпении потёр руки: предстояло заглянуть в колодец, туда, где царил мрак и хаос. Он любил это дело, мало кому интересны воспоминания душегуба.

— Смею заверить вас, мучитель Сейдж не вполне корректное прозвище для барона, кем я являлся. Эдуард Первый, давнишний приятель моего отца, король Англии, смею напомнить, пожаловал мне замок в знак особых заслуг. Прозорливость и ум были моими постоянными спутниками, и служили, смею заметить, на благо отечеству.

Он кинул взгляд на пухлые щёчки девушки, серые, полные тоски глазки и понял, что не стоит изливать несправедливость обстоятельств его жизни.

— Но, впрочем, это не важно. Последние тридцать лет работаю в Новом Свете, простите, в Соединённых Штатах, всё не привыкну к новшествам. Штат Колорадо, Отель Стейнли, представлен там в роли Данрейвена — хозяина, расчленённого чудовищным образом собственной прислугой. Парадокс жизни. Когда-то я сам отрубал головы и прочие части непокорным шотландцам, теперь меня нарезают в фарш каждую ночь. Брр, неприятно, но такова работа, всё познаётся в сравнении. Но вам, мисс, я знаком под именем графа Бирди из шотландского замка Глэмис. Ну, знаете, то самое местечко, где провела своё детство Елизавета I.

Она взволнованно всплеснула руками, в бесцветных глазах вспыхнула искорка.

— Ну конечно, я вас знаю! Только запомнила вас в ярком костюме, камзол и красные узкие штаны, белые чулки, шерстяной берет, помнится, синего цвета, вы выглядели празднично, я бы сказала. Я играла тогда Серую Леди Глэмис, а проще говоря, саму Дженет Дуглас, которой повезло оказаться в королевской семье, стать умалишённой убийцей и позже сгореть на костре. Занятная была роль.

Она захихикала в ладонь, словно стесняясь, что собственные слова навеяли приятные эмоции.

Сейдж задумался: Серая Леди, Дженет Дуглас, худая, маленькая женщина, узкие скулы, зачёсанные назад волосы, прямой нос и холодный, расчётливый взгляд. Больше запомнились маленькие, сжатые до синевы кулачки, свидетельствующие о накопившейся ярости. Совсем не была она умалишённой, усмехнулся Сейдж, ему это точно известно. Тогда они не поладили. Причину Сейдж так и не вспомнил и не стал ворошить прошлое. Они встречались не раз, в разных ролях, всегда отвратительно жутких, но он не спрашивал её настоящее имя.

— А помните Тауэр? Удивительный 1912 год, когда корпорация решила возобновить выступления во всех замках, подвалах и темницах, поток туристов уменьшился, и решение стало панацеей. Вы служили в роли Анны Болейн, помните, постоянно теряли голову.

Каламбур Сейджу понравился. Он не забыл, как дама расстраивалась, что работать приходилось действительно без головы.

Она снова хихикнула.

— Тауэр и Анна мне никогда не нравились. Ваш образ будто в тумане, напомните, плиз…

Сейдж чихнул.

— Простите великодушно. Я представлял молодого лейтенанта, графа Гренфелла, которого вы душили. О, это было нетривиально, ваши острые коготки я будто чувствую до сих пор. После того несколько лет ошивался в образе короля Эдуарда V, которого убили по приказу короля Ричарда III.

— Ах, простите, вся эта Великая История мне ни к чему. Слишком обременительно. Назначили на роль, я и покатила. Сто лет прозябала в родном образе, прежде чем разрешили посмотреть мир, а теперь вот...

Она захлюпала, пуская пустые слёзы. Сейдж всё не мог вспомнить её имя — Лоя, Роя?

— Успокойтесь мисс, к чему эти инсинуации. Что у вас случилось? Для чего вас вызвали в Бюро по перемещению? И простите. Память подтёрлась за столько веков, как зовут вас по рождению?

— Я Хлоя. Настоящее имя — Хлоя. Рабыня из Миртовой плантации, не слышали?  Ну как же, это известная история о любопытной девушке, что обожала подглядывать. Ну же, хозяин застал её за подсматриванием возле дверей своей спальни и отрезал ухо. Она отомстила, испекла для него пирог, в который положила ядовитые листья олеандра. Только отравились жена и две дочери хозяина. Так это я и есть. Последние годы провела в Нормандии, Жанна д’Арк — сгорала на костре, как щепка, ох, тысячи раз. Хотя обожаю Париж, чудесное место, Пер-Лашез и прочее. И вот вызвали для перемещения, куда, за что, почему… Боюсь нового назначения.

Сейдж кивнул, соглашаясь с последним, и он остерегался перемещений, недолюбливал. Никогда не знаешь, куда пошлют.

— Знаете, милая Хлоя, главное, чтобы не послали в Москву. Я отработал там тяжёлые пять лет стариком Кусовниковым. По легенде толкался возле бакалеи «Чай и кофе», что на Мясницкой, пугал прохожих запросами о своих деньгах. О, история стара, как мир, скупой старик таскал свои драгоценности в шкатулке, приболел и спрятал ларец в камине, а заботливый сторож растопил на ночь печь, дабы старик не замёрз. Камни сгорели, хозяин сошел с ума. М-да. Такое гадкое место эта Москва, доложу я вам, вечно холодно и народ непугливый, так и норовят обругать, или что хуже — потрогать. По мне так лучше старой доброй Европы и нет ничего. Ну или Новый Свет: люблю, знаете, Луизиану.

Он не успел закончить. Над чёрной дверью вспыхнули огнём цифры 666. Истошный вой, полный ужаса и отчаяния, заполнил помещение.

— Вызывают, — кивнул Сейдж. — Ни пуха.

Спустя пять минут зарёванная Хлоя вылетела из кабинета, плюхнулась в кресло и затряслась, затопала ножками.       

— Что? — сочувственно спросил Сейдж.

— Князь явно сегодня не в духе. Только представьте — Москва, я француженка Жужа, любовница некого Саввы, Мороз, Морозофф, не выговорить, тьфу. Срок — двадцать лет-т-т.

— Фу-ты, ну-ты, — ужаснулся Сейдж, ослабляя галстук. — Мои соболезнования, милая Хлоя. 

Вспыхнули цифры на двери, кошмарный вопль, его очередь.

— Простите великодушно, должен откланяться, вызывают, — Сейдж с достоинством встал.  — Возможно, увидимся лет через сто.

Он улыбнулся и вошёл в кабинет Князя Тьмы.