Милость Великой степи

Бекжан проснулся от холода. Веки не слушались, плотно смыкались, поэтому он долго жмурился. «Сейчас открою глаза, а рядом храпит старший брат, и мы на топчане под навесом, на улице, потому и холодно, и птиц слышно», — с надеждой подумал он и, наконец, разлепил веки. Некоторое время он не понимал, где находится, только лежал, подтянув к себе ноги, пытаясь согреться. Нет, это не сон: он один посреди бескрайней степи. Над ним безмятежное предрассветное небо. И он провел здесь ночь! И никто его ещё не нашёл, а, может, и не искал. От этой мысли что-то холодное заворочалось в пустом желудке. Бекжан сел, поджав под себя отёкшие, озябшие ступни и тоненько захныкал, размазывая слёзы по грязным щекам…

Вчера днём они пасли скот с отцом и старшим братом Айдаром. Айдару четырнадцать, а Бекжану всего восемь, но они уже помогают отцу, чабану Еркену, со скотиной, особенно на каникулах, постоянно выезжают на выпас. Айдар уже ездит верхом самостоятельно, его саврасого жеребца зовут Кайнар, что значит горячий. А Бекжана отец сажает перед собой на смирную кобылку Коныр[1], и они едут не спеша. Айдар зорко следит за стадом со всех сторон. То едет вальяжно, приспустив поводья, то пускает коня галопом, зная, что отец в это время смотрит на него с гордостью и одобрением. Два алабая[2] — белый с подпалинами, Актос, и серый, Мойнак, — обычно бегут трусцой рядом с лошадью, высунув языки, и стоит какому-нибудь барашку отстать, как они с громким лаем гонят его назад в стадо.

Всё было, как обычно. Мать с утра накормила их завтраком, положила в сумку большой кусок отварного мяса, лепешки таба-нан[3], испечённые накануне, несколько яблок, термос чая с молоком. Поцеловала Бекжана в лоб, а Айдар как-то увернулся, — стеснительным стал в последнее время, — лихо вскочил на лошадь и, слегка ударив пятками по её бокам, выехал со двора.

Бекжан прилип к матери, он был кенже – младшенький, потому и крутился возле неё, когда был дома, и сам ластился к ней и аже[4], вот и в этот раз обнимался с ними, пока отец не прикрикнул на него.

Он клевал носом, покачиваясь в седле. Они гнали овец на пастбище по дороге между пологих склонов, покрытых свежей весенней травой; запахи травы, овец, кожи щекотали ноздри. Овцы гурьбой шли по дороге, вслед за вожаком своего стада, крупным чёрным бараном. Бекжан замечал, что всё стадо его слушается, он ляжет на траву — и остальные ложатся; Черныш вскочит на тонкие ноги и проблеет грубо: «Бэ-э-э!», — и всё стадо вскакивает и отвечает ему почти так же, только как-то нежнее: «Бе-е-е!», — и все идут, куда он идёт. А он идёт за лошадью Айдара. Даже Мойнак и Актос как будто слушаются Черныша, особо к нему не цепляются.

Овцы и бараны разбрелись по пастбищу, собаки деловито сновали между ними, Айдар степенно восседал на лошади, пуская её то с одной стороны, то с другой, всем своим видом показывая, кто тут старший. Солнце поднималось всё выше, становилось жарче. Весенний день был бы чудесным, если бы не появился долговязый одноклассник брата, Мукаш, бездельник и двоечник. Еркен его недолюбливал, бывало, даже прогонял, потому что, как только тот появлялся, обязательно что-то случалось: то овца убежит, то лошадь взбрыкнёт — однажды Мукаш взорвал исподтишка взрывпакет прямо перед ней. Отец тогда страшно был зол, дал ему слегка подзатыльник и сказал, чтоб тот больше не являлся к ним. Мать Мукаша была вдовой, растила его и дочку одна, потому сельчане к нему относились с презрительной жалостью: дурачок, мол, что с него взять. Потому и спускалось ему многое с рук: прогулы в школе, задирания тех, кто помладше и послабее, и даже мелкое воровство.

Вот и сегодня, увидев его, Бекжан нахмурился. Брат с ним, конечно, общался, потому что Мукаш умел льстить так, что даже умный парень вроде Айдара не мог устоять перед столь явным благоговением, почти раболепием. А Бекжана исподтишка Мукаш мог и стукнуть, и обругать такими словами, что и подумать страшно. Бекжан, шмыгнув носом, решил, что лучше держаться возле отца, потому как отца их Мукаш боялся и, конечно, всячески избегал встречи.

Еркен, между тем был занят тем, что чинил седло, которое снял со своей лошади: кое-где приструги прохудились, вот он и латал их толстой сапожной иглой. А когда сынишка подошёл к нему, он, не поднимая головы, велел ему смотреть за стадом. Бекжан побрёл назад, погрустнев. Мукаш и Айдар расположились на корпе[5] под отцветающей дикой яблоней, лепестки её устилали землю, как тёплый снег. В воздухе витал сладковатый аромат этих лепестков. Кайнар пасся неподалёку, отгоняя хвостом мошкару.

— Эй, щегол! — окликнул его противный знакомый голос гнусаво. — Қалайсың[6], братишка?

Мукаш дал ему подзатыльник и загоготал, как гусь, увидев, как слёзы выступили на глазах у Бекжана.

— Ой, да мы сопли распустили! — завопил он радостно. — Айдаке[7], да твой братишка как девчонка ревёт, смотри! Я его тут жизни учу, а он сопли жуёт!

Бекжан посмотрел на брата с надеждой, что тот заступится, однако Айдар лежал на корпе, заложив руки за голову - ну чистый бай[8].

— Чего ревёшь? — грубовато спросил он. — Давай, дуй, принеси курджун[9] и накрой, да отца потом позови, скоро будем обедать. Хоть на это ты годишься?

От обиды Бекжану стало трудно дышать. Это он ни на что не годится? Он на равных трудится здесь, загоняет отбившихся от стада овец, задаёт им корм, чистит кошару, воду наливает в поилку.

Слёзы побежали ручьями по его смуглым щекам. И это его старший брат! Так хочет казаться важным перед этим дураком, что даже родного братишку готов обидеть. Вместо того чтоб треснуть хорошенько этому Мукашу, которого все терпеть не могут, и даже Айдар. Сам так говорил не раз!

Развернувшись, Бекжан пошёл в сторону отца, однако он не хотел, чтобы отец заметил, что он плакал. Сразу начнёт ругаться: ты же, мол, джигит, чего ревёшь? Если кто лезет — дай сдачу! Отцу не объяснить, что против здоровенного амбала вроде Мукаша, он, Бекжан, — что ягнёнок против волка.

До отца идти было порядком, как двадцать барашков в ряд. А вот сумка с едой висела на дереве, чтоб собаки не достали, недалеко от того, под которым болтали Айдар и Мукаш. Бекжану пришлось встать на камень, чтобы достать её. Он закинул было сумку на плечо и почувствовал, что уже проголодался. Вытащил из сумки яблоко и положил в карман своего чапана[10], а затем оторвал большой кусок лепёшки и стал жевать, присев на камень. Солнце припекало, лёгкий ветерок приятно обдувал его загорелое личико. Бекжан с наслаждением жевал лепёшку и, оторвав ещё один большой кусок, тоже положил в карман. Вокруг него кипела жизнь: у ног, обутых в ичиги[11], деловито сновали крупные рыжие муравьи, проворные жуки — красные в крапинку и серые в полоску. Вот жуки тащат вдвоём соломинку в десять раз больше них. Куда интересно? Забыв обо всём, Бекжан смотрел, куда же они унесли эту соломинку. И зачем? Строить домик для семьи? Тысячу раз уже он видел, как это происходит, но так и не углядел ни разу, куда исчезали жуки и муравьи со своей ношей. Но в этот раз он решил, что не упустит их. Разок посмотрел в сторону брата — тот, как ни в чём не бывало болтал с дружком. И опять исчезли жуки, стоило только взгляд отвести. Раздосадованный Бекжан взглядом проследил, что колонии насекомых двигаются к воде — через жайляу[12] пробегала мелкая горная речка, и он был в двух десятках шагов от неё. Бекжан решил, что там все тайны будут раскрыты, и повесил сумку на место, для чего пришлось опять взобраться на камень. До обеда ещё время есть, так что он может немного побыть у речки, и наконец, найти то место, куда исчезала соломинка.

Но у речки его ожидало другое чудо: на противоположном берегу полосатая земляная белочка-бурундук, вспугнутая им, бросилась в невысокий кустарник у самой воды, и мальчик, забыв о муравьях и жуках, устремился за ней, прошлёпав по воде. Зверёк показался на бугре, поросшем невысокой слегка пожухлой уже травой, и исчез за камнем. Бекжан побежал за ним.

Ему очень хотелось поймать её и принести домой, пусть бы жила у них дома. Мама разрешила бы, и аже тоже. Вот бы поймать её!

Бурундука не было видно, однако Бекжан знал, что он где-то рядом, потому что слышал, как тот тревожно зацокал совсем близко. Мальчик притаился, как самый настоящий охотник, залёг в траве и затих. Только и слышно было беззаботное чириканье птиц, плеск воды в реке да стук собственного сердца. Прямо перед ним по стебельку травы ползла громадная яркая чёрно-жёлтая гусеница, вся в серебристых шипах, и у неё было не меньше сотни ног, которыми она ловко перебирала, изгибаясь в дугу и выпрямляясь. Бекжан немного испугался её, кажется, такая вполне может укусить. Он зачарованно следил за движениями гусеницы, дивясь тому, как она устроена, точно внутри неё пружинка, которая сжимается и разжимается.

Вот в траве что-то зашевелилось, и Бекжан среагировал молниеносно. Прыгнул и плашмя приземлился прямо туда, где мелькнула полосатая спинка. Есть! Под животом у него что-то отчаянно барахталось. Несколько секунд он лежал неподвижно, пыхтя и соображая, как схватить зверька, и, не придумав ничего лучше, свернулся в тугой комок, запустив руки под живот. И схватил, схватил нечто мягкое, пищащее, рвущееся на волю — хорошенького маленького бурундучка. Счастливый, он прижал свой трофей к груди, представляя, как удивятся отец, Айдар да и этот противный Мукаш тому, что Бекжан сумел изловить такого быстрого смышлёного зверька. А тот пищал и отчаянно вырывался, норовя укусить мальчика за палец острыми, мелкими зубками. Бекжан, однако, крепко держал его, натянув рукав рубахи на кулак, так что укусы особо не ощущались. Будут потом говорить, что он ни на что не годится, заносчиво подумал он, поворачивая в сторону жайляу. Кажется, не туда свернул — где же речка, пасущееся стадо, брат с другом? Где отец, где лошади? И звуки исчезли, не было слышно блеяния баранов. Он что, слишком далеко ушёл? Вроде к речке спустился. Там был брод, и, чтобы догнать бурундука, он прошлёпал по нему в своих ичигах и ушёл чуть дальше. Вот горка небольшая, как стог сена, ну, может два, он вроде забежал за неё, а за нею — степь широкая, просторная, как океан, который он видел по телевизору. Только океан голубой, а степь зелёная.

Ну вот! «Куда же идти теперь?» — растерялся Бекжан, глядя с горки на степь. Он же через эту горку перебежал, и всё вроде. А сейчас повернулся назад, осмотрелся со всех сторон — степь кругом. Он посреди зелёного океана. Стало нехорошо в животе, в коленках какая-то слабость возникла, пот выступил на лице. И зверушка, воспользовавшись моментом, выскользнула из его рук и исчезла в траве, только её и видели. Бекжан заревел в голос, то ли от страха, то ли от того, что потерял бурундука, и побрёл куда глаза глядят.

— Папа-а-а! — звал он, размазывая слёзы по щекам. — Папа-а-а-а! Айдар-ага-а-а! Мука-а-а-а-аш!.. Где вы все?! Где?!

И даже противного Мукаша звал — вдруг это его шуточка дурацкая. Может, Мукаш подговорил Айдара спрятаться и не отвечать на зов братишки? Он такой, он может, горестно думал мальчик. Шёл и шёл по зелёной траве, один во всей необъятной степи, один во всем огромном мире. Шёл, выкликая своих по именам, не зная, что потревожил покой Великой степи, от самых крохотных букашек до самых больших её обитателей…

Просторы степи достигали подножия Тянь-Шаньских гор, из-за которых солнце поднималось на рассвете. Их снежные вершины были укутаны в косматые облака, они были так далеки, что казались миражом, и никогда, ни одному человеку не удавалось добраться в их сердце.

А степь была многообразна. То стелилась чудным пёстрым разнотравьем, по которому можно идти как по ковру, то вздымалась голыми сопками, изрытыми норами мелкого зверья, то становилась каменистой, труднопроходимой. Степь менялась от бесконечных тайных, незаметных движений земной коры, которые происходили тысячелетиями на планете.

Бекжан шёл какое-то время, забыв о том, что он потерялся, — так занимали его облака, похожие на отряды черепах, ползущих по синему небесному простору из-за дальних гор: их тени покрывали землю огромными тёмными пятнами. А вот за этим бугром опять хорошая дорога, по ней легко идти. Немного повеселев, он перебежал бугор и вдруг вскрикнул от ужаса: чуть было не наступил на серую клетчатую змею, свернувшуюся в кольцо под небольшим камнем. Змея подняла маленькую головку над своими кольцами и зашипела, и Бекжан увидел её раздвоенный язычок, который раньше видел только в мультиках. Он быстро попятился и обошел её, теперь внимательно глядя под ноги. Сильно испуганный, он опять стал звать брата и отца:

— Папа-а-а! Айдар-ага-а!

В небе над ним парили орлы, их крестовидные силуэты неспешно выписывали круги над степью под облаками, пронизанными полуденным солнцем. Бурундучок, сбежавший от Бекжана, благополучно добрался до своего семейства. Где-то, услышав голос маленького человека, метнулся из убежища крупный заяц и помчался по степи серым болидом. Вспорхнула из-за груды камней стая куропаток, затрещали тревожно цикады. Эхом летел над сонной степью голос ребёнка. Далеко, на одиноком дереве посреди степи, сердито ухнула разбуженная сова. На дальнем краю степи та самая горная речка, у которой он заметил бурундука, разлилась и слегка заболотилась, заросла камышом и кустами дикой ежевики, облепихи и шиповника, серебристыми деревцами джиды в цвету. Воздух здесь был напоен сладковатыми ароматами цветения и тинистой воды.

***

В зарослях подняла свою сивую голову волчица. Уши её навострились, нос сморщился, она принюхивалась к привычным ей запахам, стараясь уловить, что изменилось, нет ли духа опасности в воздухе. Возле неё копошились три маленьких волчонка, её волк-арлан[13] ушёл за добычей, но вот уже несколько лун его не было. Она сумела за эти дни поймать пару зайцев, и пища у волчат была, но скоро нужно было идти на охоту. Видно, что-то случилось с отцом волчат. А в воздухе что-то изменилось, она теперь явственно это чуяла. Вдруг им всем грозит опасность? Надо увести волчат подальше, спрятать и идти на охоту. И она стала теребить заигравшихся детёнышей и звать за собой, грозно рыча на особо непослушного и самого крупного волчонка, и повела их в самую глубь камышовых зарослей…

***

Когда солнце начало садиться, Бекжан понял, что прошло немало времени с тех пор, как он оказался один в степи. Он даже обрадовался, присел на траву у большого круглого камня, чтобы отдохнуть. Его, конечно же, ищут, мама и аже, наверное, с ума сходят. Весь аул, наверное, на ушах. Скоро его найдут, он даже в этом не сомневался. Как же хочется горячих баурсаков[14]! Он почувствовал, что очень проголодался. Вспомнил, что в кармане есть яблоко и кусок лепёшки. Сел поудобнее и стал с аппетитом жевать яблоко, жмурясь от удовольствия. Хотел съесть и лепёшку, но почему-то воздержался. А вдруг… Нет, эта мысль была невыносима, и он её отогнал.

Солнце неумолимо клонилось к западу, Бекжан с открытым ртом наблюдал за тем, как оранжевый диск постепенно скрывается за горизонтом, вот уже крошечный кусочек остался, с ноготок… вот и он исчез. Резко посвежело в степи, мальчик плотнее запахнулся в чапан. «И темнеет», — с тревогой подумал он. И в то же время веки его отяжелели, вид степи становился всё менее отчётливым, какой-то сизой дымкой подёрнутым. Через минуту он уронил голову на грудь и засопел.

***

В это время в ауле все силы были подняты на поиски Бекжана. Его исчезновение обнаружили спустя пару часов. Сначала Еркен решил, что, возможно, сын ушёл домой, дорогу он знал хорошо. С другой стороны, до этого он никогда не уходил домой самостоятельно, наверное, что-то случилось между ним и старшим братом. Айдару крепко досталось за то, что он, общаясь с Мукашем, упустил Бекжана.

— За отарой смотреть, ещё и за ним? — возмутился Айдар, потирая ушибленный затылок. — Он пошёл к тебе, значит, в ту сторону мог уйти! — И указал в сторону дороги домой. — Да дома он, отвечаю!

Мукаш, чтобы избежать расправы, вскочил на своего ишака и погнал его вскачь, чрезвычайно довольный происшедшим. Хоть он и считал себя другом Айдара, сильно позлорадствовал тому, что тот получил от отца подзатыльник. И теперь во весь опор нёсся в аул, чтобы сообщить новость о том, что маленький Бекжан пропал. Айдар пустил коня вслед за ним, чтобы добраться до дома первым и узнать, не пришёл ли Бекжан домой. Его подзуживала совесть, ведь он увидел, что братишка расплакался, обиделся на него. Ох, то ли ещё будет, если он не дома! Только бы был дома!

Дома Бекжана не было. Зато, благодаря придурошному Мукашу, уже весь аул был в курсе происшедшего, на улице собирались люди, тревожно переглядываясь и переговариваясь. Никогда он не забудет глаза матери, которая выбежала ему навстречу, надеясь увидеть своего младшенького вместе с братом — они были пугающе огромными на побелевшем лице, и в них был страх. Когда поняла, что Айдар приехал один, закричала, сжав ворот платья:

— Где мой сын? Где мой Бека?

Соседки начали её успокаивать, а Айдар развернул коня в сторону жайляу.

— Стой, Айдар! — окликнул его Жантай, сосед. — Искать будем все. Поезжай пока до отца, я соберу ребят!