У Атлантики на краю

***

Я ночью слушал Баха и старел.
И сон не шёл. И свет болезный тлел.
И над пустыней плакали созвездия,
Как гроздья виноградные, как весь я,

Оторванный от плоти и могил,
От гениев, из тени коих пил
Героику, величие обета,
Бесстрашие любви и твёрдость света.

И шум блуждал. И крылья тяжелели
Над озером — подобно ожерелью
Летящих птиц. Господь нас всех обрёк
На эту красоту и этот рок.

 

 

Кариатиды

Песок и камни, солнце и чертёж,
Пила, линейка, маска, тряпка, нож —
Всё это то, что я вообразил,
Когда под эти своды угодил.

Песок и камни, камни и песок.
Узревший древних — мал и одинок.
Ещё больней его укоротит
Величественный взгляд кариатид.

Ревнивость не настигнет лишь глупца,
Снимающего монумент лица.
Иной узрит в них грацию и зов
На эллинских губах притихших слов,

На шевелюре — где замёрз зрачок —
Пред вечностью подобранной в пучок,
На складках платья — там истлел творец,
Сжимавший в длани молот и резец.

И я ему вослед — дитя и гость —
Стою, как Соломон, поддевший трость
Под мышку — и уже мой прах летит,
Куда уставлен взгляд кариатид.

 

 

***

Туда, где шторка поднимает веко,
Глядел я в ожидании человека,
Но всяческой иллюзии лишал
Закатный шар.

Так проплывали лодки и столетья,
И, может быть, я справился б, не встреть я,
Несчастный, той на милом берегу,
Куда я докричаться не могу.

 

 

***

У Атлантики на краю
В стороне от любви стою

Воздух чист как глаза ребёнка
За плечами стихов котомка

Муза с первого дня страшна
Но зато она мне верна

За спиной континент и гибель
И предательство в чистом виде

Я сейчас навсегда уйду
Это надо иметь ввиду

 

 

***

Я говорю о нежности
Глубокой безнадёжности
Эмоциям подверженности
Любви и невозможности

Я призываю облако
Дремоту утешения
Стихотворений олово
Прощение и мщение

Я странствую я плаваю
Ломаюсь словно веточка
И распадаюсь падаю
За клеточкою клеточка

 

 

***

Лебеди, чайки, утки, голуби,
Что вы забыли в этом бездушном городе?

Видел ли я вас дома? Видели ли вы мой дом?
Кому из вас я знаком точно в горле ком?

Весть ли какую кто спрятал в заносчивом клюве
Или, быть может, послание в виде пули?

Строго внимая обиде моей и отчаянию,
Чайки, почему вы не отвечаете?

Речь и душа — это то, что лишилось защиты,
Птицы, стихи мои, пожалуйста, не молчите.

Вздрагивайте! Кричите!

 

 

***

Голубь мраморный,
Птица ветров и свободы,
Где твоя мама?
Где твои молодые годы?

Где твоя родина,
Птенчик с побитою лапкой?
Это она тебя изуродовала?
Говори правду.

Только не плачь,
Мой хороший.
Родина любит обняться сладко.
Только она в прошлом,
А будущее — загадка.

 

 

***

Над Рейном чайки белые плывут —
Я вспоминаю боль моих собратьев —
Их голоса далёкие поют.
Их голоса поют о невозврате.

Я вижу сон. Мне больно видеть сны.
В них родина моих печальных предков.
Душа моя сиротская, усни,
Укрывшись пеплом.

По снам и тротуарам семеня,
Я знаю связь с потусторонним светом.
И каждый крик проходит сквозь меня
Холодным ветром.

Холодным ветром я прибит к пути,
Прибит к любви и голосам из детства.
Душа моя, усердствуй не сойти
С ума и сердца.

 

 

***

Я поймал себя не то чтобы на мысли
а на её отсутствии

Раньше в новых городах
Поэзия глядела на меня своими красивыми умными глазами
Её бутоны вспыхивали тут и там
Источая свет и слёзы

Сейчас поэзия это одинокий тополь на отшибе
К которому нужно прокладывать желание

Паром несёт меня по мраморной ухабистости Босфора
Над городским стамбульским полотном горит закатное солнце
Способное довести до слёз

А я не могу оторвать взгляда от корабельной цепи
Бренчащей в моей памяти

 

 

Сохранил ли я собственные слова

Я говорю на языке мёртвых дорогих мне людей
Копаюсь в воспоминаниях
Раскрыв сундук головы
Беру их привычки
Повторяю ошибки
Копирую мимику
И плачу по ним их собственными слезами

Осталось ли у меня что-либо помимо них

Только зеркало и пустой дом
В котором
Больше от их
Чем от моего присутствия