Абулхаир Темирханов: Рассказы - №43

Море

Мухит бросал камни в море и наблюдал, как расходились круги на воде. Свесив ноги с края палубы, он наотмашь швырял камешки, которые насобирал полные карманы на берегу. Рыбацкая лодка, которая едва вмещала Мухита и его дядю, вальяжно раскачивалась на волнах бескрайнего моря. Небо потихоньку затягивалось облаками, но волны были по-прежнему спокойны. Ветер приятно обдувал прохладой, спасая от палящего солнца. От скуки Мухит обслюнявил палец, скривив лицо от солоноватого привкуса, и поднял его навстречу ветру, но направление ветра так и не определил.

Лодка со звучным название «Ардагер» действительно много повидала за свою корабельную жизнь. Бывало, и в шторм попадала — когда ветер-соровчак[1] разбушуется, волны так и бьются о корму, обливая рыбаков солёными брызгами. Обычно дядя Мухита мог сделать точный прогноз, но недаром у моряков есть выражение: погода большая лгунья. Бывало, смотришь — штиль, на поверхности воды — ни морщинки. Отойдёшь на камбуз почистить картошку, а дядя уже зовёт обратно — ветер переменился. Небо начинало хмуриться, будто матросы в чём-то провинились.

Каким бы страшным море ни казалось проезжающим туристам и зевакам, для жителей города оно было домом. Частью родины, которую они ни на что не променяли бы. Его глубины приносили им рыбу, а волны убаюкивали детей и шептали им сказки перед сном. Родные берега, заросшие камышом, радовали взгляды аксакалов, и они наотрез отказывались уезжать к детям в пыльные, шумные города.

Мухит горячо любил море; как бывалый мореход, он уже не страдал от морской болезни, лишь изредка болела голова во время качки. Каждое лето он старался помогать дяде ловить рыбу и овладеть всеми тонкостями работы в море и после летних каникул в школу приходил с бронзовым загаром. Мухит тянул канаты, собирал сети, управлял шершавым штурвалом. Его руки были все в мозолях, но лицо его светилось от счастья.

— Мухит, поди сюда!

Дядя сидел на табуретке, опёршись о борт корабля. Он закончил настраивать домбру. Сегодня был особенный день для Мухита — ему исполнялось четырнадцать лет. По обычаям предков, он преодолел мүшел жас[2] и становился мужчиной. В посёлке еще соблюдали обычай посвящения в воины — для обряда мальчик должен был сыграть кюй в настоящий ураган. Мухит должен был пройти обряд инициации, легенду возникновения которого он слышал не раз:

«Давным-давно в нашем ауле жил кюйши, которого все уважали. Люди восхищались мелодичностью его кюев: в его руках домбра по-особенному раскрывалась. В один день, когда на море бушевал шторм, на сушу выползли морские чудовища. Они крушили всё на своём пути и забрели на аул кюйши. Чудища никого не жалели: уничтожали юрты, топтали людей, и ни лук, ни стрелы не брали их. Кюйши не мог остаться в стороне, но вместо меча он взял в руки домбру. Он стал играть один из своих кюев и привлёк внимание чудищ. Они глядели на него как заколдованные, и кюйши, продолжая играть, пошёл в сторону моря. Чудища последовали за ним. Он шёл, не оглядываясь, вспоминая все свои произведения, и звучание его домбры разносилось по всей степи. Так дошёл н до самого берега моря. Кюйши развернулся, в последний раз посмотрел в сторону своего аула, который остался далеко в степи. Полный решимости, он пошёл в воду, пока не исчез в пучине вместе с чудовищами, пожертвовав своей жизнью. С той поры день обряда проходит в шторм, чтобы почтить память кюйши».

Мухит погладил домбру — она была гладко отполирована заботливыми руками мастера, а струны были натянуты как тетива лука, что готов ринуться в бой. Даже от такого лёгкого касания домбра зазвенела, как бы угадывая мотивы кюя мальчика. Дядя подозвал Мухита вовремя: занятый бросанием камешков, он и не заметил, что небо потемнело и подул пронизывающий северный ветер.

Ветер пробежался по поверхности воды, нарушив её спокойствие. Небо суровело на глазах, темнея с каждым порывом. «Ардагер» стало сильнее качать от набегающих волн, было слышно, как незакреплённые бочки с рыбой катаются по палубе. Дядя вдохнул полной грудью.

— Приближается ливень.

Мухит в ту же минуту почувствовал резкий, сладковатый запах скорого дождя. Он чем-то напоминал молнию перед громом: сначала ты видишь резкую вспышку света и лишь потом слышишь грохот. В этой нависающий тишине, в которой лишь одиноко завывал ветер, все ожидали приближение шторма.

Мухит ударил по струнам домбры, как только почувствовал капли дождя, но ничего не услышал в ответ. Дождь потихоньку стал набирать обороты и пошёл всё сильнее. Мухит взял другой аккорд и аккуратно стал перебирать струны — всё тщетно. Домбра будто онемела, превратилась в обычное древко без отверстия. Он вопрошающе повернулся к дяде, но и тот не произнёс ни слова. Дождь уже бушевал вовсю, и Мухит, сидевший в одной парусиновой рубашке, был полностью мокрый. Но домбра всё не поддавалась. В отчаянии Мухит швырнул домбру в сторону, разбив её в щепки…

Мухит рывком встал с постели, проснувшись от хронического кашля. Еле отдышавшись, он почувствовал, что весь мокрый от пота. «Ну и сон!» — промелькнуло у него в голове, когда он стал собираться на работу. Мухит выглянул в окно: солнце еле виднелось сквозь песчаную завесу. Песчаный ураган не унимался уже вторую неделю.
В отражении окна Мухит случайно увидел себя: неряшливые волосы, тёмные мешки под глазами, небритое, заспанное лицо. На него смотрел совсем чужой человек. Осколки сна неприятно кололи — уж слишком он был похож на реальность. После таких снов Мухиту было противно идти на работу, которую он и так не любил. Дни казались ещё более беспросветными. Надо было только пережить этот день, потом становилось легче. Сон начинал рассыпаться, растворялся в обычных делах, будто его и не было.

Но сейчас сон не отпускал Мухита. В свистящем чайнике ему чудился вой морского ветра, а в утреннем душе — тёплые капли дождя. «Дурацкая память! Зачем вот такие приколы выдаёт?» — злился он, надевая сапоги. Выходя на улицу, он ещё раз проверил бейджик — в прошлый раз он его чуть не потерял. «Жанпеисов Мухит, старший механик АО "Аралтуз”» — гласил бейджик. Мухит криво закрепил его на рабочей форме и поспешил к машине. Она вся была в песке, и Мухит, матерясь, быстро прошёлся щёткой по лобовому стеклу. Он выехал, уже опаздывая на работу. Ураган не собирался униматься, и Мухит пробивался сквозь песчаную пелену. Когда машина добралась до базы, Мухит уже забыл, о чём был сон.

[1]
Соровчак — резкий, порывистый, пронизывающий северо-восточный ветер.

[2]
Мүшел жас — переходный возраст, который повторяется каждые 12 лет. В течение этого года человек по-особенному уязвим.

Щебет птиц

Григорий проснулся от протяжного звона будильника, но совсем не хотел вставать. Его рука не дотягивалась до источника истеричного дребезжания, и он покорно ждал, пока звон не утихнет. Григорий посмотрел в окно: одна лишь убийственная серость, в такие дни без часов невозможно угадать, который час. Да что уж говорить, солнце не было их частым гостем. Изредка дым от выхлопов ТЭЦ рассеивался из-за порывов ветра, и тогда солнечные лучи пробивались сквозь пелену смога. Компании даже отпускали работников пораньше в такие дни, и можно было видеть, как белые воротнички нежились на лавочках под редкими лучами солнца.

Уже в третий раз будильник завывал на всю комнату. Не выдержав трезвона, Григорий рывком дотянулся до будильника и выключил его. Звон ещё отдавался в ушах, когда высветилось уведомление: «Высокая концентрация частиц PM 2.5. Нежелательно выходить из дома. При острой необходимости не забывайте надевать респиратор». К таким новостям жители уже привыкли, и это было также обыденно, как пробки на улицах или кислотный дождь по субботам. Люди срослись со своими масками, и было неловко видеть кого-то без респиратора.

Внезапно затряслась вся квартира и пошла ходуном, как кубрик во время шторма. Загремела посуда, обувь отбивала чечётку, дверь пошла ходуном, а Гриша лишь накрыл голову подушкой. Он снимал квартиру рядом с космодромом. Аренда обходилась ему значительно дешевле, чем в центре, да и скоростная ветка метро была совсем рядом. Человечество вовсю осваивало другие планеты, но чхать хотело на Землю.

Он уже опаздывал, потому, подобрав с пола вещи, быстро надел их и поторопился к выходу. Дом отживал своё, а взлёты ракет добавляли ему новые трещины. Гриша копил на новую квартиру поближе к центру, и оставалось немного потерпеть. Он работал экологом, учился на эту профессию, чтобы вносить вклад в защиту природы. Но сегодня он лишь подписывал документы, что нефтедобыча подходит под экологические «стандарты». И неважно, что последний каспийский тюлень погиб из-за очередного разлива нефти. В конце оказалось, что причиной смерти были пневмония и депрессия.

Последним каспийский тюленем, которого накрыла депрессия, ощущал себя и Григорий. Свинцовые тучи нависли над их панельным домом, но дождя вроде бы не обещали. Из-за глобального потепления стало сложнее предсказывать погоду, все времена года смешались и напоминали больше сборную солянку, чем отдельные сезоны. На всякий случай он прихватил с собой купольный зонт.

Во дворе он услышал щебет, который слышал в течение последней недели. «Синица», — мелькнуло в голове у Гриши: когда-то он посещал курсы орнитологии. Правда, тогда птицы уже были в редкость, и студенты выезжали в охраняемые парки, чтобы изучать пернатых. Он взглядом пробежался по верхушкам обугленных деревьев и остановился на кормушке, которую аккуратно прикрепил к балкону сосед. Он был затворником, и Гриша практические его не видел. Птиц тоже не было видно, да и балкон был далеко. Щебет добавлял весеннюю нотку, и Гриша вспомнил, что сегодня 1 марта. С первым днём весны.

***

Он курил напротив стеклянного небоскрёба, рядом с которым люди чувствовали себя ещё меньше. У Гриши был час на обед, полчаса из которых он потратил на то, чтобы вдыхать едкий сигаретный дым с примесью городского смога.

«Первый день весны… Я помню, как читал, что люди раньше встречали его цветением вишни, усаживались на траву и просто ничего не делали. И трава зелёная была, а не жухлая, пожелтевшая, как шерсть бродячего кота…» Вж-ж-жу-у-ух! Рядом промчался состав метро, перебив мысли Гриши. В мегаполисе нельзя было остаться наедине даже со своими мыслями. Шум окружал людей, поглощал и растворял в себе.

Гриша бросил бычок в мусорку — такой пустяк, но он гордился тем, что курит обычные сигареты. Люди давно перешли на электронные, ведь от обычных могли пропахнуть руки и одежда. Но Гриша гордился такими мелочами.

Совсем рядом с мусоркой был одинокий, заросший мхом пенёк, растрескавшийся от времени. Всё вокруг было закатано в асфальт и скрыто под плиткой, просвечивалась только узкая полоска земли — для «зелёных насаждений». Гриша насчитал пять пеньков, и лишь одно дерево избежало бензопилы городских служб. Дуб раскачивался на ветру в гордом одиночестве. «Для чего нужно было оставлять этот островок, а не вырубить всё к чертовой матери?» — ругался про себя Гриша. Одинокий дуб, окружённый многоэтажками, был здесь совсем некстати.

«Наверняка здесь когда-то была дубовая роща. Лес, полный жизни. Под тенью ветвей животные отдыхали и прятались от летнего зноя. А осенью белки запасались желудями в стволах деревьев. Зимой пушистый снег мягко ложился на их могучие ветви, и птицы укрывались в дуплах в ожидании весны. Весной распускались почки, ветви росли всё выше, будто хотели обнять небосвод. Их листья наливались соком, впитывая солнечные лучи…

Что дуб чувствует, когда осенью роняет свои жёлуди на асфальт? Может быть, он ждёт, что они прорастут и разделят его одиночество. Осенними вечерами, когда гул города утихал, можно было услышать робкий стук. То был стук желудей об асфальт. В радостном полёте они ударялись о дорогу, не имея шанса взойти. И на следующий день стоял оглушительный хруст желудей под ногами прохожих. И дуб продолжал один шуметь листьями…»

Мысли навели на него тоску, и он побрёл в офисную столовую. Забрав комплексный обед и сев за общий стол, он впервые за день залез в телефон. Гриша давно не читал новости: не было ни времени, ни желания. Высветилась колонка с новостями недельной давности:

«Исследователи утверждают, что сегодня последний представитель семейства синицевых, синица-московка, погибла в городском питомнике. Официальных данных о местонахождении других особей нет».

***

«Что же я слышал сегодня утром?» — стучало в голове у Гриши, когда он возвращался домой.

У его дома стояла машина с мигалкой и толпа зевак. Полицейский оформлял протокол и опрашивал всех соседей.

— Участковый инспектор Петров! Подскажите, вы были знакомы с человеком, который проживал в квартире тридцать один?

— Лишь пару раз мельком видел, последнее время он совсем пропал, — ответил Гриша. — А к чему весь сыр-бор?

— Соседи пожаловались на вонь из квартиры тридцать один. Мы приехали на вызов, а человек на стук в дверь около часа не отвечал. Вот и пришлось вскрывать. А он повесился, бедолага…

— Повесился? — ошарашенно переспросил Гриша.

— Да, и висел уже неделю как. Окно нараспашку, и колонки включены. Одну и ту же песню крутили из интернета — «Звук синиц». Странный тип.

— Ну, я пойду, инспектор…

— Да, конечно! Подпишите здесь и здесь, и можете идти.

На ватных ногах Гриша поднялся к себе в квартиру. Закрыв дверь, он медленно соскользнул на пол. Долго смотрел в никуда. Не было никаких мыслей, лишь тишина. Тихо было и снаружи: все соседи разошлись. Дома будто всё притаилось, ожидая чего-то.

Гриша также медленно поднялся и подошёл к сумке. У него не было понимания, что делать, но было лишь отчётливое чувство — бежать отсюда, бежать и не оглядываться. Наспех запихнув самое необходимое и, набросав сообщение арендодателю, что съезжает, Гриша захлопнул дверь ненавистной квартиры. Он с таким напором проворачивал ключ, будто закрывал, помимо двери, всё прошлое, что накопилось и сочилось из квартиры. Бросив ключ в почтовый ящик, Гриша выскочил на улицу и пошёл в сторону вокзала, пока не растворился в смоге города.

***

Поезд прорывался сквозь мглу, стуча колёсами о рельсы. Гриша ворочался на верхней полке и не мог уснуть. Впервые перед ним было столько путей и дорог. Он выбирал наугад, будто за ним гнались и он старался заметать следы. «Далеко, на север, подальше от людей». Капли дождя ползли по окну купе, догоняя друг друга. Наконец стук колёс усыпил Гришу.

***

Они гнали оленей по тундре на юг, стараясь пройти как можно дальше до прихода тьмы. На крайнем севере световой день скоротечен, и его нельзя проморгать. На горизонте закат уже догорал, и последние искры солнца растворялись в бездонной синеве неба. При каждом вдохе холодный воздух обжигал ему горло, и Гриша покрепче кутался в свой тулуп. Ветер усиливался, буран уже подходил к ним вплотную. Нужно было скорее поставить чум, делать остановку.

Гриша уже больше года жил на Ямале и работал оленеводом. Это было одно из немногих мест, где ещё сохранилась природа. Многому пришлось учиться: как ориентироваться по снегу, направлению ветра, поверьям ненцев. Здесь жизнь была простой, окружённой снежной равниной практически круглый год. Гриша не раз применял свои знания эколога в тундре, отчего его высоко ценили местные жители, среди которых он быстро стал своим. И больше всего ему нравилось проводить время с оленями. Стройные, поджарые, с величественными рогами, олени заняли особое место в сердце Гриши.

Поставив поскорее чум с ещё одним оленеводом и затопив печку, Гриша принялся за еду. После долгого перехода любая еда казалась намного вкуснее, чем в обычный день. Он уплетал вяленую рыбу, которую выловил пару дней назад, и слушал завывания ветра. Пламя в печке разгорелось и трещало, и оленеводы уже отогрелись от мороза. Легли они спать пораньше, чтобы завтра спозаранку отправиться в путь.

Они встали часа в четыре, и Гриша выглянул из чума. «Вроде бы поутихло», — сказал он своему товарищу. Снаружи ещё господствовала ночь, но от света луны можно было без проблем ориентироваться на местности.

Они собрали свои пожитки, чум, перекусили, запрягли оленей и отправились в путь.

Ближе к обеду ночной ультрамарин посветлел, и Гриша смог различить по застругам[1], в какую сторону ехать. Надо было пройти как можно больше за световой день. Занятый повозкой, Гриша не сразу услышал звонкую и мелодичную трель. Она прошла сквозь меха, залезла под кожу и пробежалась мурашками по всему телу.

— О, это же пуночка! — радостно воскликнул попутчик Гриши. — Моя бабушка рассказывала, что они предвестники весны. Это хороший знак.

Рядом с ними пролетела стайка пуночек с белоснежным брюшком и чёрными крыльями, они резвились на снегу. Птицы поскакали рядом с повозкой, и Гриша подбросил им сало. Они стали за него бороться, и Гриша понял, что впервые увидел птиц за долгое время. И вспомнил, что сегодня 1 марта. С первым днём весны.

[1]
Заструга — небольшой, наметённый ветром, узкий снежный вал.