Рождённый со звездой. Продолжение

Повесть

(казахстанское фэнтези)

Продолжение. Начало повести читайте в №40 и №41 журнала.

 

На горизонте показались чёрные юрты. Однако, если бы не ясная погода, путники не увидели бы аул Ирсая, поскольку ни один шанырак не дымил. Как будто жители аула перепутали день с ночью и мирно спали. То, что не было слышно блеяния овец или козьих перекличек, было не удивительно для Ирсая, так как в ауле сроду не водилось больше двух-трёх животных и никто не выводил их пастись. И всё же тишина и видимое безлюдье настораживали.

Небольшой караван путников выстроился в ряд и, пустив вперёд оставшегося жирного барашка, которого Ирсай намеревался прирезать в честь своего прибытия, тронулся.

На подступах к аулу из песка торчали острые верблюжьи рёбра. Рядом валялась черепушка, совершенно белая — то ли обглоданная и вылизанная дочиста, как делалось в ауле жатаков всегда, то ли она лежала в песке уже давно, и её подчистили падальщики. Хилые юрты стояли в своём порядке, одна плешивее другой, но по-прежнему вокруг никого не было видно. Где-то хлопнула деревянная крышка сундука, и всадники обернулись в ту сторону. Там стоял остов кереге^[1], вовсе не покрытый войлоком, а внутри него лежала брошенная домашняя утварь: сундук, тренога с казаном, детская кроватка да какое-то тряпьё.

— Может, жители уехали в гости в байский аул? –— спросил Майлыбай чтобы усмирить тревогу друга. Но получилось нелепо. Видано ли, чтобы бай приглашал на той^[2] бедняков-жатаков, да ещё и всем аулом?

Все уже подозревали нечто неладное. В воздухе дымными струйками витал запашок гнили и падали, так что воины, уловившие его, сразу покосились на демона. Однако рот его был затворён наглухо, как казённый подвал, потому всадники стали озираться дальше в поисках источника смрада. Демон надул щёки и отвернулся в праведной обиде.

Аул был пуст.

Место, на котором обычно ставила юрту семья Ирсая, пустовало, и лишь ровный круг от многолетнего стояния кереге выделялся на желтоватом песке, а посередине нетронутой чернела яма для очага с ветхими голяшками углей.

— Что же здесь произошло? — шептал Ирсай.

То, что юрты его семьи не было на месте, одновременно успокаивало и пугало.

В неестественной тиши, когда не слышно ни дуновения ветра, ни криков скота, ни птичьего пения, было жутко.

— Не нравится мне это, — молвил демон, напуганный не меньше воинов. — Но я чувствую, что здесь есть живая душа.

— Ты почувствовал человека? Где? Говори же, Конаяк! — взмолился Ирсай.

— Здесь собралось много духов, господин Ирсай, разве ты сам не ощущаешь этого? Мы зря сюда пришли, твоих женщин здесь нет. И мне страшно! — отвечал демон.

— Ар-руахи! Что ты мелешь, порождение тьмы? Здесь нет ни живых, ни мёртвых, шило шайтана в твои мутные глаза! — прикрикнул на него Майлыбай.          

— Но где же ты учуял живого, Конаяк?

— Там, поодаль, к западу от солнечного луча. Но поостерегись, господин Ирсай. Эта душа страшна, я чувствую её силищу! Она опасна!

— Может, это убийца или грабитель? — предположил Майлыбай.

— Кто бы то ни был, Конаяк говорит, что он один, а моя сабля ещё не успела заржаветь. А ну, пойдём, посмотрим, что за силач! — сказал Ирсай.

— Нет-нет, господин, умоляю, не ходи! Не силач это и не батыр. Но дух его настолько силён, что, боюсь, он сумеет испепелить нас одним взглядом!

Ирсай уже вынул из шитого орнаментом сайдака свой лук, из которого он поразил немало врагов, будучи стрелком отменным, отмеченным Байанай — богиней охоты. Майлыбай сплюнул, как бы невзначай, в сторону демона и попал на копыто его ослу, и после с лязгом достал свой боевой буздыган, окованный стальными пластинами по бокам. Вкупе с воинами и Жебе стал готовиться к схватке, искусал удила, лягнул в прыжке воздух разок-другой и растрепал гриву, тем самым приведя себя в боевое настроение. На этот раз демон не выказал возмущения отвратительными манерами Майлыбая и Жебе, которые его сразу невзлюбили. Он даже приободрился в таком бравом обществе, но всё же на всякий случай держался позади них, когда они поскакали в указанном им направлении.

На расстоянии полёта стрелы, которая только в руках исполина может пронзить противника, они увидали силуэт человека. Приближаясь, они стали различать, что человек чем-то занят и стоит к ним спиной. Перед ним была длинная полоска песка, более тёмного, нежели остальное степное покрытие.

— Уйдём же, джигиты, пока ещё не поздно. Этот страшила нас ещё не заметил, — в последний раз взмолился демон, но его уже не слушали. 

Ирсай вынул стрелу с костяным шариком под обсидиановым наконечником. Шарик был испещрён прорезями, так что, когда Ирсай выстрелил по дуге поверх головы странного человека, стрела издала дикий свист, похожий на плач верблюжонка. Демон прикрыл уши, а кобылица Майлыбая переживала так, что исхлестала сама себя хвостом. Под стальной хваткой Майлыбая тем не менее ни вздыбиться, ни взбрыкнуть она не могла. 

Человек даже не обернулся, не проводил взглядом полёт стрелы. Тогда Ирсай вынул боевую, с железным наконечником, и поскакал вперёд. Майлыбай начал манёвр и стал обходить человека со стороны ускоренной рысью. Воинам не требовалось слов.

Несмотря на то что Конаяк как мог удерживал осла на месте, тот также заразился пылом скачки и по мере своих скудных сил понёсся корявыми прыжками за воинами.

Шагов за сто Ирсай натянул тетиву и выкрикнул боевой уран[3].

— Алтынгазы-ы!

Человек наконец обернулся. В руках он держал некое подобие короткого копья с огромным листовидным наконечником. Он вскинул его, как дротик, и не метнул даже, а швырнул в сторону, откуда скакал Майлыбай. Копьё полетело с такой силой, какую не мог придать замах самых могучих рук. Сам ветер понёс его вперёд, пока оно не стукнулось с тупым треском о великолепный шлем Майлыбая. Тот повис в седле, а трусливая кобыла только и ждала, когда ослабнут поводья, чтобы ускакать прочь.

Тогда Ирсай выпустил стрелу и, не успела она вонзиться в высокий тымак[4] незнакомца и сбить его с головы, уже выпустил вторую на полном скаку. Но, когда она была в локте от противника, тот отбил её толстым посохом. Третью Ирсай выпустил почти в упор, в самое обезображенное волосами лицо, и проскакал мимо, заводя Жебе на новую петлю вокруг, вынул саблю и приготовился добить неприятеля. Он не увидел, как тот успел схватить стрелу, смертоносную для любого из людей, перед самым своим носом. Пока Ирсай заворачивал Жебе, незнакомец метнул ту же стрелу в незащищённую шею коня — справа, откуда тот видел лишь тьму. И быть бы ему убитым из непроглядного мрака всей правой стороны мира, если бы Ирсай не успел выкинуть вперёд свою ногу, в которую и вонзилась стрела.

Ирсай рубанул на скаку незнакомца — тот отбил удар посохом, который оказался вовсе не деревянным, иначе его разрезало бы надвое вместе с грудью державшего. Противник настоящим боевым приёмом, но с нечеловеческой ловкостью, спиралью раскрутил саблю Ирсая, дёрнул на себя и другим концом посоха сшиб джигита с коня ударом в челюсть.

Ирсай упал лицом в песок. Когда он обернулся, над ним уже был занесён, вероятно, тяжеленный и оттого смертельный наконечник посоха, похожий на купол храма в Актаганде.

— Кок-Тенгри, я иду… — успел прошептать джигит и обратил взор на Синеву.

Но тут хлопнул удар. Неприятель с волосатым медвежьим лицом округлил глаза и повалился прямиком на Ирсая всей тяжестью тела, будто бычья туша.

— Пёс! Х-хк, тьфу! — Майлыбай узким кончиком своих изящных красных сапог, украденных с опустошённого рынка одного захваченного городка, пнул в брюхо поражённого противника так, что тот издал хрюкающий выдох.

Он помог Ирсаю подняться.

— Видал, друг Ирсай? Меня били прямым мечом западных паладинов, рубили ятаганами восточные фарасы^[5], да что говорить, наш покровитель батыр Алтынгазы не раз колотил меня по хребту своим соилом^[6], но чтобы лопатой!..

У бравого Майлыбая уже отекло пол-лица, а один глаз, и без того раскосый, вовсе заплыл, так что теперь он походил на одноглазого Жебе ещё больше. В руках у него была маленькая лопатка, которую издалека приняли за дротик или копье.

— Да наградит тебя Тенгри, мой друг! — Ирсай уже обнимал Майлыбая, а тот продолжал причитать.

— Если бы не мой шлем, который этот подлый Конаяк советовал мне снять, то, боюсь, мой дух уже летел бы к невиданным родителям. А, между прочим, где этот трус? Его мерзкие ремни сейчас как раз пригодятся, чтобы повязать этого бычка. — И он снова водрузил кончик сапога под ягодицы поражённому. Тот всплакнул.

— Я здесь, храбрецы, я бегу! — подскакал на осле услужливый Конаяк. — О! Что за славная битва! Будь я акыном, непременно сочинил бы героический дастан^[7]! Батыр Ирсай, за свои сто шестьдесят четыре года жизни я не встречал такой скорострельности! О! Будь перед тобой стальная пехота фарсиванского падишаха, она бы разбежалась ещё до удара твоей сабли! Батыр Майлыбай, я восхищаюсь твоим упорством! Тебя поразили кро-охотной лопаткой, ты едва удержался в седле, будто неумелый отрок, но всё равно вернулся и добил противника сзади! Это достойно героев древности, ибо ты непреклонен!

Демон одновременно занимался связыванием врага по рукам и ногам, после того как Ирсай самолично развязал узел, который не давал Конаяку проявлять свою тёмную натуру. Поражённый хрипел и весь звенел колокольчиками и железными побрякушками, которые были навешаны на многочисленные крючки и загогулины его изодранной, первобытной одежды. Из-под бестолковых стеклянных наплечников торчали перья филина, а в кушак были воткнуты разные бараньи кости. То ли птичьи, то ли мышиные черепки стукались друг о друга на нашейном ожерелье. Выглядел человек совершенно странно, будто юродивый, однако его боевые качества были безусловно расценены как опасные для жизни, и потому Конаяку было приказано держать его крепко.

Но прежде чем приступить к допросу, Ирсай сел перевязать рану на ноге, а Майлыбай пошёл осмотреть местность да заодно поискать свою малодушную кобылу.

Пока он отсутствовал, Ирсай кивнул Конаяку, чтобы тот затянул свои ремни потуже, и спросил:

— Ты кто? Отвечай! По повадкам — последний бедняк, а по силе духа — матёрый воин.

Ответом ему было мокротное горловое хрипение. Но потом человек, совершенно неуместно, нелепо даже, вдруг запел двумя разными надтреснутыми голосами.

— Ой-хо-ой,

В родной край  вернулся воин,

Имя ему Ирсай.

Поклонился отцу — и покуда покоен.

Дальше шагай, дальше шагай!

Сын духа предков достоин,

Уезжай же, уезжай!

Узнай, что журт твой здесь упокоен!

Так рыдай же ты, рыдай!

Ой-хо-ой!

— Как… — растерялся Ирсай. — Откуда ты меня знаешь?

— Вели своему демону развязать меня, а не то я выну ему кишки и повяжу его самого, — вполне благопристойно попросил человек.

Конаяк всхлипнул, ища взглядом поддержки господина.

— Будь я простым бедняком, то лежал бы в той яме, которую твой верный друг сейчас осматривает. А будь я воином, то уложил бы в ней всех вас.

Ирсай не понял ещё, о чём говорит человек, но сообразил, что он блаженный. Такими бывают либо аулие^[8], либо…

— Баксы^[9]… — догадался Ирсай.

К ним со всех ног бежал Майлыбай. В руках он вертел на ходу каким-то коржуном и деревянным инструментом. Здоровый глаз его расширился так, что, казалось, Буркут^[10] даровал ему свою зоркость. Он что-то ревел издалека, и когда подбежал ближе, то послышались его слова:

— Ирса-ай, Ирса-ай! Отпусти его! Это баксы, баксы! — когда он подбежал, то склонился в почтительнейшем поклоне перед поражённым им противником, положил рядом его коржун и кобыз^[11] со смычком. — Прости нас уважаемый, прости! Мы ведь не ведали…

…И стукнул по лобовой плеши Конаяка, который немедленно втянул вовнутрь свои ремни и отпустил баксы. Тот встал и выпрямился. Это оказался рослый мужчина средних лет, с могучими плечами и вздутыми буграми мышц на руках. Шея его была шире головы, а ноги искривлены настолько, что, казалось, он век не слезал с коня. Пока он оправлялся, Майлыбай рассказывал об увиденном.

— Там могила, Ирсай! Огромная могила! Многоуважаемый баксы занимался делом, угодным Кок-Тенгри, а мы по неосторожности его отвлекли. Но носитель мудрости должен нас простить. Ведь мы выпустили предупреждающую стрелу…

— Разве же люди с чистыми помыслами стреляют в незнакомцев? — спросил баксы.

— Это проклятый демон спутал наши мысли. Он сказал, что человек вы опасный, вот мы и решили…

— Какая ещё могила? Чья могила?! — перебил испуганный Ирсай.

— Не переживай раньше времени, джигит. Твоя матушка и сестрица живы, — вновь баксы проявил чудеса провидения. — И были здоровы, когда я их видел в последний раз. Но, боюсь, это ненадолго… Ибо в аулы явилась Старуха!

— Что ты говоришь? Где они? Отвечай же! — взмолился Ирсай.

— Отвечу. Всему своё время, джигит. А ежели желаете, чтобы я вас простил, — он обратил взор на Майлыбая, — идёмте, поможете закопать могилу.

Воины повиновались и пошли за баксы.

Там Ирсай увидел большую яму, которую баксы копал перед их появлением. Привыкшие к печальному виду и смраду трупов на поле боя, здесь воины не выдержали и стали прикрывать носы. Глаза их наполнились слезами, а души свернулись в плотные клубки от боли. Увиденное поразило их и нанесло тяжёлый удар по крепости воинского духа. Запричитал в молитве даже Конаяк.

Перед ними разверзлась преисподняя. Хуже могло быть разве что в пасти у Эрлик-хана. В глубокой общей могиле, хоть и осторожно уложенные баксы, пластами лежали обезображенные трупы, завёрнутые в тряпьё. Рядом с высокими, но высохшими телами лежали тельца поменьше, а на одном широком теле лежал свёрток совсем крошечный, детский. Там, где части тел не были прикрыты найденными в ауле тряпками, на задубелой синей коже мертвецов зияли дыры и ещё не просохшие гнойные фурункулы, червивые и всё ещё густо смердевшие.

Баксы молча взял лопату и стал закапывать могилу. Джигиты присоединились к нему, орудуя чем придётся — голыми ладонями, походным казанком и питьевой чашей.

Баксы, видно, давно смирившийся со своей печальной обязанностью, тем временем вёл свой сказ.

Когда баксы обронил, что матушка и сестрица живы и здоровы, душа Ирсая раскрылась бутоном цветка и опалила тёплым пламенем бренное тело. Но пока он был занят трудом, делом благочестивым и нужным, он с покорностью внимал.

— Ты, верно, помнишь, джигит со звездой, что наш бай не имеет наследников, так как его злая байбише пуста, как иссушенный колодец. Да и сам он уже стар и немощен. Так вот, год назад, его, неутолимого скупердяя, начали донимать старческие болезни, но, главное, перед лицом скорой смерти его поразила мысль о том, что все его богатства разорвут, будто тушу козла на кокпаре^[12], нелюбимые родичи разбазарят накопленное за многие десятилетия блага быстрее взмаха камчи. Тогда он взмолился От-Огеду^[13], чтобы тот покрутил часы его жизни вспять и вернул молодость. Великий согласился даровать баю молодость на один год, но взамен потребовал, чтобы тот взял в жёны самую бедную, безродную и несчастную девицу. И они заключили договор. Бай нашёл такую девушку и сыграл свадебный той.

Да только вернувшаяся молодость и сила так вскружили голову старому сластолюбцу, что он вскоре покинул юрту молодой токал^[14] и нашёл упоение в развлечениях и блуде. Ни дня не проходило без того, чтобы в аул бая не съезжались многочисленные гости. Ездил и сам повелитель здешних родов по всей степи, гулял, бражничал и куражился. Плакали испорченные девицы, изнывали в бессильном гневе оскорблённые отцы и братья, но никто не смел сказать слово поперёк могущественному баю, к которому вернулась молодость и прыть. Но были и такие, кто сам заискивающе приводил к баю и его нукерам своих сестёр и дочерей, лишь бы угодить и попробовать через них прикоснуться к богатой жизни. Блудил сам бай, блудили его друзья, блудили знатные девки и женщины, будто Эрлик наслал на них какое-то наваждение, вселил в их головы неугомонных змей, что не давали покоя их распутным мыслям и телам.

После праздника прихода весны бай, как всегда, откочевал на коктеу, а летом отправился на ярмарку — распродать свои тучные стада, закупить товаров из северных городов да пораспутничать вдоволь.

Великий От-Огед был уязвлён вероломством бая, так что обратился за советом к Умай-ана, которая также со слезами глядела на распутство многих женщин и самого развратника. Оскорблённые, они разгневались так, что решили извести всё байское племя.

Когда помолодевший безумец вернулся из города в аул, всё и началось. Ибо за ним следовала злая Карга. Первым делом она побрела в бедняцкие юрты — туда, где было грязнее всего, где мало было пищи и слабы тела их обитателей. Их было много, и она поразила их фурункулами, чесоткой и язвой. А люди эти, ни в чём не повинные, воздухом из своего нутра, дыханием и случайным брызгом слюны стали разносить эти недуги повсюду, так что Старухе оставалось только сидеть на торе, хлопать себя по дряхлой ляжке и смеяться в ожидании, пока чары её не распространятся на всех.

Бай узрел проклятье, поразившее людей его аулов. Конечно, он сразу откочевал в степь, но и там кто-то из его приближённых оказывался болен. Откочевать же дальше, на не возродившиеся ещё пастбища, значило потерять весь скот, который и есть всё его богатство. Тогда бай заперся со своими близкими в юрте, велел не пускать никого и пригласил меня, чтобы я потягался силами со Старухой и изгнал её прочь. Я согласился сразу, ибо за грехи бая и высокородных страдал весь журт.

С именем дедушки Коркыта^[15] на устах я вошёл в страшный шатёр, что разостлался уже перед самой байской юртой. Там обитала Карга. Я призвал на помощь всех своих джиннов и обратил их рать против неё. Но за ней стояли демоны Эрлика, все тёмные духи. Я запел самый мощный свой сарн^[16], вдарил по струнам моего кобыза, которые изготовлены из волос рогатого тулпара последнего Кагана степи. Но силы Эрлика оказались несравнимы с моими. Я пал. Меня оплевали, а джиннов моих разогнали по самым дальним горам и пещерам. Теперь я самый ничтожный из смертных, джигиты, и даже ваш поганый демон полезнее меня на этой земле. Всё, что я теперь могу, — это копать могилы и хоронить своих соплеменников. Отныне в байских аулах — правит Карга!

Думаю, ты догадался, храбрый Ирсай, что та бедная девушка, которую бай взял в жёны и немедленно оставил, поскольку она слишком худородна для него, чем обманул великого бога, — твоя достойная сестрица. Она там и теперь. Позже бай пытался вымолить прощение у богов, так что даже забрал её в свою юрту и осыпал милостями. Он и теперь там сидит и трепещет, пока люди его и скот погибают в страшных муках.

Все опустили глаза, не смея взглянуть на Синее Небо. Выслушав сказ баксы и глядя на закопанную могилу, где лежали все бывшие соседи Ирсая, весь аул жатаков, воины приуныли. Даже могущественный баксы, повелевавший некогда джиннами, не находил ничего лучше, чем ковырять своим грозным посохом камушки на свежевскопанном песке.

Душа Ирсая наполнилась печалью. То, что бай взял в жёны его сестру и приютил матушку, означало много хорошего. Они больше не нуждались ни в чём, и муки голода были им не страшны. С одной стороны, это было важнее личного счастья сестрицы, и то, что старый бай пренебрёг обязанностями мужчины перед ней, было скорее благом. Однако страшная досада охватила джигита из-за того, что не успел он, знаменитый воин, облачённый доверием великого батыра, гружённый золотом добычи, возвернуться раньше и исторгнуть свою семью, весь родной аул из дебрей костлявой и смрадной нищеты. А теперь на аулы обрушилось проклятье Карги, которое не различало ни честного, ни вора, ни бедняка, ни эмира. 

— Дух этого проклятия витает всюду, молодые воины, и может поразить любого из нас, смертных. Пальцы Карги длинны и когтисты. Теперь, когда я был сражён, уж больше ничего не помешает ей зажать в своих объятиях самого бая, а после и всё живое: нас с вами, последнего захудалого барашка и даже этого худосочного недодемона. Тяжёлая эта напасть не щадит ни людей, ни скота, ни даже полевых мышей. Горе! Отныне Кок-Тенгри будет возвышаться над голой степью, полной костей и гнилого мяса!

— Нет! — воскликнул Ирсай, и кулак его рассёк воздух с такой силой, что демон пошатнулся рядом с ним и со свистом втянул свои ремни в культяпки. — Если твои потусторонние духи не сумели справиться с Каргой, то мои земные стрелы сделают это за них!

— Верно говоришь, друг Ирсай! Ха! Нужно дать этой Старухе вкусить булата твоей сабли! А ежели ей захочется отведать добавки, то уж я накормлю её вкусными шипами своего буздыгана! — добавил боевитый Майлыбай, вид которого внушал ужас врагам, а теперь даже витавшие вокруг аруахи встрепенулись и взглянули на него с опаской.

Баксы хотел было возразить, но задумался и стал размышлять вслух.

— Что ваше оружие!.. Разве же справится земная сталь с корундами подземелий… Старуху не убить стрелами и мечами… Но… Может быть…

— Говори, носитель мудрости, говори! Что у тебя на уме?

— Я сам, во главе своих духов, не сумел одолеть Каргу. И вы, даже вооружившись сталью, не сумеете её победить. Но ведь мы можем объединиться! Видно, сам Кок-Тенгри направил копыта ваших коней в мою сторону! Он указал нам путь. Правда, моё войско джиннов разбито и рассеяно. Но я вижу, что за тобой, храбрый Ирсай, тоже стоят сильные аруахи! Ты — обладатель кута^[17]! Я сразу это приметил.

— Что ты мелешь, почтенный… Какой кут! — отмахнулся Ирсай. — Я сын чабана и внук нищего. Разве может быть во мне кут, которым Кок-Тенгри отмечает лишь ханов!

— Ты не прав, джигит. Мудрый Отец отмечает кутом не только правителей, но и дарует эту милость любому достойному и честному человеку. О! Теперь я всё понимаю! Когда я увидал пятно над твоим глазом, то подумал, что это родинка. Но теперь я распознал этот сгусток чёрной крови, такой же, какой был у великого Кагана на руке семьсот лет назад. Вдумайтесь же, друзья! — кричал возбуждённый баксы. —  Отец твой неспроста был избран Бозкуртом. Божество приняло его в свою стаю! Сам ты душой породнился с конём и был спасён великим Тенгри в прожжённой степи! Ты пережил страшные битвы, обрёл славу и богатство. Ты одолел и поработил демона самого Эрлик-хана. И даже меня ты одолел в бою, хоть и не без помощи своего верного друга! Таких, как ты, в седой древности, когда по лесам ползали Айдахары^[18], называли живыми духами. 

— Хорошо, хорошо, почтенный баксы. Пусть будет по-твоему. Ты только скажи, как нам одолеть Каргу и избавить журт от проклятия, — сказал в ответ Ирсай, не желавший более слушать бредни баксы.

— Да, джигит Ирсай! Я вас научу. Я наложу заклинание на буздыган храброго Майлыбая, и он будет разить духов Карги. Тебе, Отмеченный Небом, я дам сильный талисман — тумар, в который вшит камень Кайры^[19], упавший из вечной тьмы. И даже тебя, трусливый Конаяк, я угощу желчью медведя, чтобы ты нажрался вдоволь и присоединил свои мерзкие ремни к нашим клинкам и дубинам. Преданному Жебе и той надменной кобылице я смажу мускулы кровью винторогого козла, дабы они лягали и били злых духов наравне с нами. Да, друзья! Вместе мы сумеем одолеть Каргу! И пусть аруахи возьмут нас за руки и поддерживают подмышками!

Все смотрели на возродившегося баксы с восхищением. Воины привыкли доверяться своему оружию, своим коням и друг другу. Но теперь, когда известный баксы сулил придать им сверхъестественную мощь, подкрепить их силами заклинаний, они почувствовали, что готовы штурмовать хоть цитадель восточного Богдыхана, стены которой, по слухам, возвышались в такие выси, что задевали башнями остроги Кок-Тенгри.

Надо было выручать матушку и сестру, надо было спасать журт. Тагдыр явственно указывал путь.

Избалованную кобылу Майлыбая отловили на ближайшем лугу, где сохранился ещё облезлый коврик трав. Потом джигиты сели начищать оружие. Оба стремились в бой. Ирсай хотел выручить своих родных и помочь людям, а Майлыбаю, дабы вступить в битву, причина не требовалась вовсе, и со своим другом он готов был броситься даже на горного ирбиса с голыми руками. Конаяк почёсывал пузо в нетерпеливом ожидании обещанного баксы угощения.

Ночью съели барашка, приведённого воинами. Счастливый Конаяк, давненько не вкушавший свежатины, отведал медвежьей желчи, от чего глаза его сделались жёлты, как у шайтана, культи набухли и завоняли. Баксы провёл обряд зыкыр — камлания, благословил воинов. Взмахами веничка из перьев долгохвостого орлана и степного луня он наложил заговоры на оружие. Ударив рогом архара по бубну, он закончил обряд призыва всех небезразличных аруахов к завтрашней битве.

Потом сей бравый отряд повалился спать, чтобы на следующий день отправиться в поход против злой Старухи и духов лукавого Эрлика.

***

Наутро выдвинулись в путь к байским аулам. Конаяк следовал за Майлыбаем, так как последняя схватка научила его, что с этим воином не пропадёшь, будь у того в руках хоть ржавая лопата. Баксы удивительным образом воссел на второго осла, скрестив ноги, и умудрялся не только не свалиться наземь, но и направлять это прихотливое животное так, будто он правил тройкой благородных иноходцев из южных пустынь.

Когда круг солнца полностью явил свой лик безмолвной степи, осушая всё вокруг неистовыми языками жара, отряд подошёл к дальним подступам некогда многолюдного муравейника кочевого города.

Как водится, первые корявые круги, опоясывавшие зажиточный центр, состояли из простецких юрт чёрного войлока. Трупный дух стоял повсюду, и здесь, в бедняцких окраинах, тучами кружили падальщики и мухи, загораживая свет солнца. Вокруг бродила бесхозная скотина. Казалось бы, мирно и непринуждённо невдалеке паслись кони отдельными скопами, бродили парами верблюды, за которыми следовали овцы. Слышалось мычание коров и буйные возгласы быков. Где-то кудахтали куры.

В отсутствии человека всё было пропитано гордым спокойствием, жило природной своей самобытностью. Да только приблизившись, воины стали замечать неладное и среди животных. Вокруг неживых глаз какой-то коровы пузырились блестящие ячмени, у верблюдов между горбами наблюдались провисшие чёрные складки, лишённые густой шерсти. Под носами беззубых коней теснились жёлтые лишаи, а животы овец покрывали стучащие, живые фурункулы. Когда один из них вдруг лопнул противным гноем, овца издала свой последний стон и издохла, повалившись набок.

Шли осторожно, пробирались между пустых юрт к середине аула, где стояли жилища баев, купцов и зажиточных людей.

Посреди окраины ухо Майлыбая уловило непривычный, странный в этом проклятом месте звук. То был смех, тонкий, писклявый, несколько приглушённый войлоком юртовых перегородок. Из шанырака густо валил дым, что тоже выделяло её среди других, наполненных лишь воспарившими душами и тлеющими телами.

— Что это? Неужели ребёнок? — Ирсай поворотил Жебе в сторону юрты.

— Оставь, господин мой Ирсай! Тебе показалось. Видно, ты уловил дуновение ветра, — стал отговаривать его Конаяк.

— Помолчите! Там ведь есть кто-то живой! — ответил Ирсай.

— Я бы не был в этом так уверен… — молвил приглушённо баксы.

— Как? Пахучий Конаяк уже не раз показал нам свою отменную отвагу. Но ты, о носитель мудрости!.. — положил конец рассуждениям Майлыбай и, отодвинув кончиком буздыгана входной полог юрты, вошёл.

Ирсай последовал за другом.

— Уй, дитя шайтана! Из-за тебя джигиты заподозрили меня в трусости! — баксы замахнулся на Конаяка и последовал за воинами. Пришлось и демону войти в странный дом.

Внутри это была самая обыкновенная юрта, вероятно, принадлежавшая полной семье. Справа один за другим стояли нагромождённые сундуки, кухонная утварь, на стене висели коржуны и вяленое мясо, а слева, перед ковровым покрытием стен, висели доспехи и запылённый круглый щит. Дальше, по всей видимости, располагалась низенькая кровать хозяев, наглухо прикрытая шторами.

Посередине мирно пылал очаг, а за ним покачивалась детская кроватка.

— Есть кто-нибудь? Хозяева! — рыкнул Майлыбай и прошёл к тору.

Он заглянул в кроватку и сразу отпрянул. Но тут же раскраснелся, почесал голову и улыбнулся.

— Игрушка! Кок-соккыр! Детская игрушка.

Он вынул из колыбели шерстяную куклу великолепной работы. То была девочка в платье, с двумя косичками из конского волоса и бусинками глаз.

— Удивительны дела богов, господин мой Ирсай. Храбрый Майлыбай, бесспорно, не испугался бы гула труб подземелья, а тут кукла… — рассуждал как бы между прочим Конаяк.

Майлыбай разозлился и швырнул куклу в демона. Тот от неожиданности прикрылся своими огромными руками, но вместо неживой шерсти игрушки ощутил ладонями плоть...

Раздался вопль младенца.

Тогда дёрнулся один из ковров, густо, внахлёст покрывавших стены, и оттуда прямо на грудь храброму Майлыбаю упал серп луны... Он глухо воткнулся остриём посредине, а Майлыбай крякнул, выпучил глаза и рухнул на колени.

— Жирный! — вскрикнул Ирсай и выпустил стрелу в ковры. Но баксы вовремя успел ударить его по локтю, так что смертоносная стрела вонзилась поодаль.

Из-за стены выскочил мальчишка лет семи и заорал:

— Бабка-а! Бабка-а! Помогите!..

Но не успел он прошмыгнуть вон из юрты, Майлыбай ухватил его за шиворот, подтянул к себе и усадил на пол силою своей могучей руки.

— Жирный, друг! Живой! — удивился Ирсай.

— Похоже, Небо наградило нашего храбреца не только каменной головой, которую не пробить лопатой, но и каменной грудью! — вставил своё слово демон, не менее удивлённый.

Майлыбай же спокойно, с двух-трёх рывков вырвал из грудной пластины, которую он умыкнул у побеждённого воина пустынь, когда ходил в разведку с батыром Алтынгазы, серповидную айбалту^[20].

— Силён, щенок! — похвалил он мальчишку и вгляделся в него получше.

Мальчик был бледен и худ. Казалось, вместо крови под кожей у него текло кобылье молоко. Глаза были заволочены белой плёнкой, так что выпучивались на Майлыбая одними белками.

— Ты здоров ли, братишка? — спросил Майлыбай, но сам же удивился нелепости вопроса, ведь ещё мгновением ранее этот паренёк мог пробить насквозь его грудину.

— Оставь его, храбрый Майлыбай, — сказал баксы. — Он уже не жилец.

— Что, думаешь его коснулась Старуха?

— Нет. Телом он здоров, но душа его уже не с нами.

— Только не трогайте мою сестру! — сказал ровным голосом мальчик. — Скоро придёт бабка и будет её кормить.

В суматохе все позабыли о кукле, которая ожила и заплакала детским голосом. Но, вновь посмотрев в ту сторону, все увидели лишь шерстяное изделие игрушки.

— Что говорит этот обезумевший мальчишка? — ломал голову Ирсай. — Почему он думает, что эта кукла — его сестра? И где твои родители, малец?

Мальчишка кивнул в сторону кровати.

— Они спят. Но скоро придёт бабка и покормит сестру, — повторил мальчик, поднял на руки куклу, освободившись от хватки Майлыбая и, осторожно баюкая, опустил в колыбель. Он стоял рядом и покачивал её, а заодно стал напевать детскую песенку.

После произведённого переполоха всем было странно, почему шторки ещё не откинулись и оттуда не вышли родители мальчишки. Однако после того, как Майлыбаю воткнули в доспех двуручный топор, было уже не до церемоний и приличий порядочных гостей. Баксы остановил Ирсая и сам отдёрнул шторки. Там, любовно обнявшись, обращённые друг к другу, лежали два изъеденных червями трупа, с пустыми глазницами и ещё не полностью разложившейся кожей. Баксы определил, что лежат они здесь непогребённые не менее десяти дней. Его смутные опасения только подтверждались тем, что огонь лихо горел, будто его поддерживали хозяева, мальчуган казался сытым, а колыбель пустой.  

— Кто твоя бабка, мальчуган? Расскажи про неё, — попросил он.

Мальчик недоверчиво покосился на незваных гостей и отошёл подальше от Майлыбая, пугавшего его своей силищей и заплывшим глазом, несмотря на сочувственную улыбку. Увидав мёртвыми родителей мальчугана, Майлыбай проникся к нему искренним чувством, как только сирота может понять другого сироту.

— Она мне не родная, — начал мальчик, — и появилась тут недавно, когда люди начали умирать. Но она очень добрая, с длинными косами и тремя глазами. Да-да! Когда я начинаю баловаться, пока она кормит мою сестру, она видит меня даже с другой стороны. Это она вылечила моих родителей, поэтому они не болеют, а спят. Она приходит только ночью, потому что днём родители спят…

Из колыбели донеслись весёлые хлопки в ладоши и гоготание младенца. Мальчик стал по-детски коверкать словечки и засунул в колыбель соску.

— У этого бедняги в голове поселились злые духи, — сказал Конаяк. — Лучше бы ты, храбрый Майлыбай, придушил этого мальчишку.

Ирсай едва не плюнул в священный очаг — такова была его досада на происходившее чертобесие, на то, что он едва не прикончил ребёнка, который в свою очередь мог разрубить пополам его друга.

— Это проделки злого духа, баксы, или мальчик тронулся умом?

— Нет, Ирсай. Это дело рук живого демона. Боюсь, мы здесь ничем не сможем помочь.

— Как же так? Ты говоришь мне, первому копью батыра Алтынгазы, бросить здесь мальчишку? — Майлыбай непримиримо уставился на баксы, который отвёл всех в сторонку.

— Слушайте. Когда на мир опускаются тучи, подобные нынешним, когда огонь падает с Неба и боги гневаются на людей, когда ветер вырывает растения с корнями и на города и аулы обрушивается проклятье — все демоны земли выползают из своих подземных пещер! Я понял это, ещё когда увидал вашего Конаяка. Теперь он совершенно ручной, иначе я бы посадил его на свой посох и таскал вместо знамени! Но помимо него есть ещё орды демонов, друзья мои, врагов человеческих, которых не видали уже сотни лет! Вот и этот дом облюбовал себе такой шайтан, куда более могущественный, чем ваш старикашка.

Конаяк так разобиделся на такие уничижительные слова, что пустил слезу, а лицо его стало напоминать гримасу обиженного подростка. Он всхлипывал, но перечить баксы не смел.

— Что же это за существо, баксы?

— Имя ей — Албасты, и она состоит в земных ратях чёрного господина Эрлика. Вы видели, что аулы пусты, но это обманчивое впечатление. Те, кто ещё жив, боятся выходить наружу, чтобы не повстречаться невзначай со Старухой. Видели вы сожжённые юрты вокруг или те, что изрешечены стрелами? Это байские нукеры^[21] постарались. Когда в доме обнаруживали отмеченного, то они расстреливали юрту насквозь стальными стрелами и не вдавались в разборы. Других они предавали огню. Многие смельчаки находили на своих телах фурункулы и сами уходили из своих домов в общую юрту на краю аула, чтобы умереть там, но не прикасаться к родным. Так человек стал бояться человека. Карга рассорила всех, и даже добрые бедняки стали смотреть друг на друга с подозрением, каждый мнил себя защитником своего очага, а на деле лишь способствовал Старухе в её страшных потугах. Думаю, когда родители этого мальчугана померли от язв, никто не пришёл сюда, чтобы помочь похоронить их. Зато пришла она… Албасты! Она накормила и усыпила этого мальчишку, наложила чары на трупы, дабы они виделись ему спящими. Но не за тепло очага и не за сытную еду избрала она этот дом. Ей любо только одно — души младенцев. Она хитра и жестока, эта Албасты. Она украла младенца, а взамен подсунула эту куклу. И оттого разум этого мальчишки помутился. Так-то, джигиты.

Все погрузились в грустное молчание. Ирсай сжимал кулаки и клял себя за то, что ничего не может поделать, что ни сабля его, ни стрелы не способны поразить всех врагов человека. Даже на своего демона он поглядел осуждающе, как на представителя тёмных сил, хоть и побеждённого и не лишённого искры добра.

— Подождём! — сказал Ирсай. — Я лично выколю глаза этой Албасты! Будь их у неё хоть три, хоть сто!

— Нас ждёт великая битва, друзья! Мы не можем оставаться здесь и ждать прихода одного демона. Помни же, Ирсай, что пока мы тут стоим, умирают люди! А младенцу мы уже не поможем.

— Раз мы не можем помочь тому младенцу, сестре этого сопляка, то уж его-то мы можем спасти! — сказал Майлыбай, которому умалишённый мальчуган уже стал почти родным в общем их горе сиротства. — Помоги же, баксы! Излечи его!

— Что же. Если ты, храбрый Майлыбай, решил взял на себя труд заботы об этом сиром, то так тому и быть! — молвил баксы, довольный таким оборотом дела.

Он ударил в свой бубен и запрыгал вокруг очага. Он водил руками вокруг невидимого, будто обнимал пустоту, но сила слов, произнесённых на древнем языке джиннов, и жар молитвы, обращённой к аруахам, были настолько горячи, что между ладоней у него вспыхнуло пламя. Он взял этот огненный шар и хлопнул о грудь мальчугана, шлёпнул наотмашь по его щекам и облизал макушку. Тот будто впал в сон и рухнул на руки баксы. Так, без сознания, баксы передал мальчишку Майлыбаю.

— Вылечить я его не вылечил. Но памяти он теперь лишён начисто. Бери его, храбрый Майлыбай, и береги, как своего сына, ибо то, что ты вложишь ему в голову, он и будет почитать истиной. Это большая ответственность, джигит, ведь в твоих руках сама жизнь, будто глина в руках мастера. А каков выйдет сосуд из этой глины — дело умелости!

Майлыбай поклонился и благодарил носителя мудрости. Все стали покидать эту обитель смерти.

Баксы перед уходом подложил под подушку на колыбели высушенную волчью лапу и укрыл одеялом куклу.

— Это тебя не убьёт, проклятый демон, но руку подпалишь, когда вернёшься! И когда придёт время — я тебя распознаю по этой отметине из тысяч и уничтожу! — поклялся он и вышел за остальными.

***

Стоны больных и плач умирающих аулов провожали отряд, когда они покидали населённые бедняками окраины. Дойдя же до аула бая, что располагался в центре этого горя людского, некогда весёлого и жизнерадостного поселения, они увидели окружавшие его чёрные пятна двух кострищ. То байские нукеры жгли всю деревянную утварь, найденную в домах проклятых. Любой, кто хотел войти во владение бая, должен был пройти меж двух исполинских костров, чтобы очиститься огнём. Но теперь на их месте только дымились последние угольки, а самих нукеров не было поблизости. Старуха уже была там, в ауле, где знатные люди надеялись спрятаться от кары богов.

Воины расчехлили оружие и сжали в кулаках амулеты, выданные им баксы. Сам он засунул свой посох за спину и вооружился волшебным кобызом. Ирсай развязал Конаяку его ремни и с искренней верой в его преданность разрешил присоединиться к их отряду в бою. Демон не слишком-то жаждал вступить в битву с ордами тьмы, но был покорён доверием господина, который, имей он на то волю, мог бы и заставить его силой. Он распустил свои ремни, напоминавшие залежалый клубок змей, и встал на них, будто паук, предъявив окружающим свою истинную мощь, данную ему подземными властителями и усиленную вчерашней похлёбкой из медвежьей желчи.

Им предстояло найти Каргу и вступить в смертельную схватку с духами и дэвами^[22] князя тьмы Эрлик-хана.

В этом ауле люди также попрятались в свои юрты, и никто не смел казать носа из домов, в которых все почитали себя в большей безопасности. И всё же здесь пахло жареной едой, дымились очаги, бедняки, нанятые знатными людьми, бегали всюду и исполняли бытовые обязанности за своих благодетелей. Но, случись кому увидеть проклятого, здесь его даже не сторонились, не убегали от него, а зарубали на месте.

Когда Ирсай и его люди углубились в байский аул — моргнуло солнце. Но лишь на мгновение погрузившись во тьму, земля больше не увидела его света. Мир заполнил густой туман, а солнце взяли в плен тучные облака. Потом умер ветер. Все костры, все очаги и факелы потухли разом. Вдалеке послышался тяжёлый гул, но то был не предвестник грозы и метели.

— Это конница тьмы! — крикнул баксы. — Готовьтесь, друзья!    

Песок уходил из-под ног, земля задрожала так, что всё животные, кроме Жебе и кобылицы Майлыбая, разбежались подальше. Треноги, бивуачные ямы, деревянные двери юрт богачей и солнцелюбивые шаныраки — всё заходило ходуном, пространство трещало, готовое разбиться на осколки.

Силы подземелий проснулись и разворачивали свои знамёна. Ирсай увидел байскую юрту в самом центре поселения. Это была большая юрта из белой кошмы, украшенная вышивками орнаментов. Она предназначалась для приёмов гостей, а по сторонам её крыльями стояли юрты помельче — одна для старшей жены бая, другая для остальных.

Рядом с этим кочевым дворцом стоял, будто возникнув из ниоткуда, как походный дом завоевателя, чёрный шатёр на тринадцати опорах. Вместо шанырака купол его венчал кратер вулкана, который плевался дымной отравой подземных утроб.

Воины спешились. Ирсай велел своему верному Жебе стеречь остальных животных и, главное, малыша, которого Майлыбай уложил под его ногами на снятое седло. В случае нужды конь умел и позвать на помощь, и пнуть, и закусать насмерть любого недруга — не впервой ему было охранять добро своего единодушного наездника. 

— Веди нас, рождённый со звездой! И да поможет нам Кок-Тенгри! — сказал баксы.

У распахнутого входа в этот адский шатёр, там, где в богатых домах земных владык принято выставлять стражу, сидели слюнявые гиены и ржали, глядя на входивших.

Внутри их встретила пустота, словно они шагнули в ворота небытия, в чёрную воронку владений Эрлик-хана.

— Это снова ты, глупый шаман! Да не один, а с подкреплением! Ха-ха! Ха-ха! — закряхтел в пространстве противный, бурлящий от горловых нечистот старческий голос. — Мало, мало тебе. Я отпустила тебя и разогнала твоих джиннов, но, вижу, надо было вырвать твоё сердце и скормить его тем шакалам, что вьются возле моей обители. Копал бы и дальше людские могилы, ведь ты забыл выкопать могилу для себя. Но ты опоздал, глупец! Моё дело сделано! Ха-ха!

Баксы стоял посередине, между Ирсаем и Майлыбаем, выставивших вперёд свои щиты. Сзади их прикрывал паукообразный демон Конаяк, и так отряд готовился вступить в битву, чтобы снять проклятие с людей.

Во всепоглощающей, засасывающей тьме шатра показалась белёсая, будто сшитая из тумана, прозрачно-воздушная и обжигающе-ледяная рать злых духов. Тёмное войско насчитывало сотни. Там были многие: духи неотмщённых страдальцев, проклятые души изуверов и катов, нечестивые псы, загрызшие насмерть детей, тёмные людоеды и убийцы отцов, горбатые, одноглазые дэвы и ядовитые скользкие гады.

Страшный, неземной гул ударил по воздушным волнам. Самый настоящий лязг доспехов, стук мечей и грозные удары топоров о щиты возвещали о приближении ратей Эрлик-хана. Войско их пошло в наступление. Протрубили рога, загремели боем барабаны и начался неистовый натиск.

Духи выпустили свои эфирные стрелы, и, когда они засвистели совсем близко от обороняющихся, стало ясно, что они поразят плоть пострашнее самых тяжёлых снарядов гвардейцев эмира Актаганда. Демон Конаяк первым получил несколько стрел в свои ремни, баксы ловко увернулся, орудуя посохом. Ирсай с Майлыбаем сомневались, сможет ли их земное оружие противостоять оружию духов, но по ним уже дали второй залп, так что волей-неволей пришлось подставлять свои деревянные щиты.

Когда первая стрела ударила о щит Ирсая, то он засверкал матовым свечением и выдержал удар. Щит живого духа, как назвал Ирсая баксы, его доспехи, а значит, и стрелы, имели здесь равную силу с оружием духов. И он достал свой лук, чтобы разить их.

Хуже пришлось Майлыбаю. Несмотря на заговоры баксы, стрелы духов проникали сквозь его щит, как вода через сито, разрывали кольчугу, будто это не доспех первого стражника Актаганда, который Майлыбай взял трофеем с убитого им богатыря, а ветхое тряпьё нищего. Майлыбай бросил бесполезный щит и побежал искать укрытия. Стрелы облизывали его тело, царапали плечи, пока одна из них не вонзилась в лопатку. Майлыбай взвыл, но стрелу выдёргивать не стал, как научил его северный врачеватель, чтобы не лишиться крови, а с ней и внутреннего духа. Но силач этот был сражён. Больше ему нечем было защищаться. Следующая стрела должна была стать роковой и летела она молнией в самый его лоб, меж бровей. Майлыбай закрыл глаза и духом устремился туда, где жили его отец с матушкой, которых он никогда не видел. Но стрела эта, как щелчком пальцев, кликнула о его богатый шлем и рассыпалась в прах. Ошеломлённый баксы, стоявший неподалеку, увидал, как золотая вязь надписей на шлеме Майлыбая засверкала синим огнём, а сам воин, раскинув руки по сторонам, зашептал молитву на певучем языке номадов южных пустынь, которого он знать не мог. И тогда позади него, из-за могучей спины воина, выросли белые крылья его небесного охранителя, а в руках возник непробиваемый зелёный щит с изображением полумесяца. Теперь Майлыбай был под защитой неизвестного, всемогущего Бога и сил, которых баксы не понимал и боялся.

В это время Ирсай вёл бой. Его сабля скрещивалась с мечами и косами духов, издавая истошные визги и светясь всплесками искр. Он врубился в ряды злых духов и сёк их одного за другим. Сзади его прикрывал Конаяк. Но духов подземелья было много, и они окружили Ирсая, стали вязать его демона, так что у воина не хватало рук, чтобы отражать все удары.

Баксы увидел, что Ирсаю грозит опасность, и тогда он решил исполнить самый сильный свой сарн, для чего начал входить в дурманящий экстаз. Только так он мог помочь Ирсаю и противостоять Старухе. Он сел на землю и скрестил ноги, упёр кобыз между пяток и заиграл мелодию жизни. Струны инструмента задрожали, а смычок в руках импровизатора покрывал их весёлым козлёнком. Сначала неуместность посторонней музыки жизни, света и рождения в этом царстве теней и смерти ошеломила.

Молодым, жизнелюбивым скакуном помчалась мелодия по оранжевым степным просторам, под всепоглощающим куполом Кок-Тенгри. Слышались в ней и девичьи смешки на праздниках, и весёлые гики джигитов. Эхом повторял раздвоенный корпус инструмента журчание горной речушки и плеск рыбёшек, шевеление вековых древ и разноязыкие переклички животных. С новым ударом смычка все услыхали первые вскрики новорождённого ягнёнка, радостную песнь матерей и молитвы молодых отцов. Среди этой весенней мелодии, прославлявшей жизнь, вдохновлённый баксы запел:

О дедушка мой, великий Коркыт, поддержи!

О аруах, помоги!

О избранный Бозкуртом, приди!

Ради честных и добрый людей,

Ради жизни и смеха детей!

Встаньте рядом с джигитом скорей,

Дабы спас он земных сыновей!

Баксы упал, измождённый, и изо рта у него хлынула кровавая пена.

Но аруахи услышали призыв. И тогда они пришли на помощь рождённому со звездой. Они возникли из пространства и стаей крупных шерстистых волков, возглавляемых аруахом отца, бросились в битву и обступили Ирсая кольцом. Тогда рати преисподней дрогнули и побежали, нагоняемые волками, настигаемые ремнями Конаяка и стремительными стрелами Ирсая.  

Посреди шатра, там, где в людских жилищах пылает очаг, разверзлась дыра колодца. Духи устремились туда, и Эрлик-хан втягивал в недра своего царства остатки побитого войска. Когда злые духи были поглощены все до последнего, воронка та затянулась, а сам чёрный шатёр растворился в сером тумане и был унесён ветром прочь. Уходила в простор и Карга, побитая, но по-прежнему бессмертная, чтобы появиться в другой части света и обратить свой губительный кашель на иные народы.

***

Ирсай, не заглушив ещё пыл и горячку после сражения, побежал вперёд, к байской юрте, перед которой больше не было преград. Он жаждал взглянуть в глаза баю, виновнику всех людских бед, поклониться наконец матушке и обнять сестричку.

Стоило чёрному шатру сгинуть в преисподней, забрав с собой свинцовый туман, загородивший свет солнца, как всё вокруг стало расцветать. Люди высовывали головы из юрт, послышался детский смех и плач младенцев. Где-то мычал телёнок. И только байская юрта будто впитала в себя людские недуги, выглядела неухоженной и отдавала запустением. У дверей не было нукеров, а охранные псы валялись где попало, позабыв о своих обязанностях.

Верный демон втянул внутрь свои израненные в битве ремни и, раскачиваясь качелей, поскакал за господином. Они вошли в главную юрту и там, посреди богатейшего убранства, состоявшего из фарнийских ковров, наваленных один на другой, редкой тиковой мебели и великолепных мехов гигантских горных хищников, учуяли присутствие смерти.

Вокруг бая, восседавшего на торе, суетились люди. То были его родичи, среди которых был и пьяница, который больше пяти лет назад проткнул глаз стригунку Жебе. Были и те, кто кутил и блудил вместе с баем, навлекая проклятие на головы журта.

Молодость, дарованная богом, в одночасье покинула грузное тело, и теперь он сидел и грозно возмущался вероломством От-Огеда.

Перед ним сидели в два ряда женщины. Те, что постарше, — справа, и те, что помладше, — слева. В правом ряду Ирсай увидел доброе, постаревшее лицо матушки.

Из-за многолюдья и возни, происходившей вокруг постаревшего бая, вошедших не сразу заметили. Тогда Ирсай вскрикнул: «Матушка!», упал на колени и стал целовать сморщенные руки старушки.

Слёзы хлынули из глаз женщины, однако она не сильно удивилась, ибо всю последнюю луну ей снилось возвращение сына.

— Распоролся желудок белого верблюда! — такими словами она приветствовала Ирсая, и обняла его крепко, несмотря на все увещевания лекарей, запрещавших прикасаться к кому бы то ни было.

Тогда и повелитель аулов увидел Ирсая.

— Значит, это ты, сын чабана, вернулся из своих странствий. Эй, родня, научите-ка этого бродягу и его презренного калеку хорошим манерам!

Из толпы, кружившей возле бая, отделились четыре человека в полном боевом вооружении. Ирсай встал и уверенно посмотрел им в глаза. Родичи-нукеры встали на месте, готовые, однако, переломать вошедшим без стука все кости.

— Чего встали, хватайте его и волоките в зиндан. Кок-Тенгри видит, мне теперь не до бедных родственников!

— Погоди, бай! Я тебе не враг и тем более не проситель! — веско сказал Ирсай. — Я пришёл, чтобы поглядеть в твои глаза и спросить, мирно ли бьётся твоё сердце после того, что ты сотворил со своим журтом. Но я вижу, что боги воздали тебе без моей помощи! А теперь внемли моим словам, бай! Я привёз с собой золото и драгоценные каменья, каких ты не видал даже в северных городах. Я отдам тебе всё добро, что честно взял в битвах добычей. Ты же отпустишь мою матушку и сестру, ибо ты к ней не прикоснулся и нарушил брачный закон. 

— Что говорит этот сын нищего? Безмозглый побирушка! Мне не нужно твоё выдуманное золото, босяк. А сестрица твоя принадлежит мне! Эй, нукеры, а ну, всыпьте ему камчой по хребту да уведите прочь! А безногого можете оставить — он будет меня развлекать!

Родичи-нукеры подняли свои шокпары и кинулись на Ирсая. Престарелая матушка вскрикнула и запричитала. Из ряда молодых женщин привстала одна, тоненькая, большеглазая красавица, в которой Ирсай не сразу признал свою сестричку.

Увидав превосходство противника, до того сохранявший пыл храбрости демон убежал прочь из юрты, видно, не желая оставаться на потеху баю и его приживалам. Он оставил Ирсая одного. 

Самому смелому из нукеров, первым пошедшему на него, Ирсай ударом наотмашь сломал челюсть, второго согнул пополам тычком навершия сабли в живот. Но дальше завязалась схватка, быстро перешедшая в состязание по борьбе в этом узком пространстве. Рана в голени, которую нанёс ему баксы днём ранее, вдруг раскрылась и обильно брызнула кровью — закончилось действие целебных заклинаний.

Толстый, коротконогий бай, убедившись, что нукеры крепко вяжут Ирсая, подбежал ближе. На ходу он пощёчиной свалил старую матушку Ирсая, а сестричку его схватил за волосы и потащил за собой, будто псину.

— Захотел забрать мою бабу, подонок? Не дождёшься! — кричал он исступлённо.

Ирсай взвыл от обиды, ибо силы быстро покидали его после изнурительной битвы с внеземными силами, и теперь он не мог сопротивляться живым. Как в тяжёлом кошмаре длительного, похмельного сна, он напрягал мускулы, скрежетал зубами и сжимал до боли кулаки, но вся сила его была подобна воздушному пуху.

— Вот они, вот они, храбрый Майлыбай! — заорали возле входа.

Это верный демон возвернулся с подмогой. Майлыбай уже вприпрыжку ринулся на самого бая, будто круглая молния. Он сшиб его с ног и пинком в бок живота порвал печень одному из нукеров, который лежал поверх Ирсая. Освобождённой таким образом левой рукой Ирсай вынул нож из-за пояса и проткнул глаз последнему нападавшему — в отместку за увечье Жебе, которое тот нанёс коню пять лет назад. 

Майлыбай тем временем помог подняться девице, которую волок бай, и случайно заглянул в густую зелень очей.

Он щупал томных южных красавиц, красовался перед светловолосыми северянками, видал и темнокожих жительниц пустынь, но никогда этот храбрец не подумал бы, что разом утонет в зыбучем омуте бездонных глаз степной богини. Он залюбовался, порхнула душа в небесные дали, и Майлыбай забыл, как дышать.

А бай тем временем очухался и нанёс ему подлый удар по затылку. Негодяй видел, куда бить, и на сей раз чудесный шлем не уберёг голову воина от тяжести шокпара.

Ирсай уже стоял на ногах. Грудь его вздымалась от тяжёлых вздохов и ярости. Он разоружил нукеров и бросился на бая.

Матушка и сестрица Ирсая в это время стали приводить раненого Майлыбая в чувство.

— Ты в порядке, сынок? — спросила почтенная старушка, и Майлыбай ожил, ибо впервые кто-то назвал его сыном. 

Бай испугался своего излишне смелого поступка, убоялся вида грозного Ирсая, которого он только что так лихо поносил. Он попытался сбежать. Но Ирсай легко догнал его и рывком уложил на мягкие напольные ковры. Он замахнулся, готовый зарубить подлеца, но внезапно остановился…

На шее бая, куда он метил роковой удар, Ирсай увидал чёрное пятно язвы. 

— Тебя следовало бы положить рядом с твоими глупыми нукерами, шакал! Но, вижу, Старуха напоследок сделала доброе дело. 

— Что ты говоришь, что ты говоришь! Это не Старуха, нет, нет! Тебе привиделось, нищий дурак! — кричал истерично поверженный и стал прикрывать руками чесавшуюся шею.

— Не заставляй меня укорачивать твой и так усечённый срок, бай!

— Ты не посмеешь меня убить, ибо я законный муж твоей сестры. Хоть я и не исполнил супружеский долг, но союз состоялся перед ликами Кок-Тенгри и Умай-ана! Ты произошёл от тёмного семени, и чести у тебя нет! Но если ты нарушишь священную традицию, Кок-Тенгри на тебя ополчится. Ты будешь навеки проклят! — визжал бай.

Ирсай поразмыслил недолго и убрал саблю в ножны. Бай сказал правду. По закону его сестричка принадлежала баю, и джигит не смел отрубить голову зятю. 

— Что, теперь понял, жалкий дурак? Она моя! И всё здесь моё!

Но Ирсай был спокоен и даже улыбнулся краем губ.

— Что ты смеешься, дурень! Убирайся вон! Твоё место там, в моих псарнях, будь ты хоть трижды Всадник! Ха-ха!

— Ты прав, о мудрый! — ответил Ирсай смехом на смех. — Я не посмею нарушить традицию и пойти против законов Небесного Отца. Но вот мой друг Конаяк им неподвластен. Этот великий демон произошёл из самых глухих подземелий царства Эрлика, и задушить такого жирного подонка, как ты, для него будет так же легко, как мне испить кумыса.

Демон услышал, как его зовёт господин. Он наблюдал за перепалкой с тех пор, как убедился, что Майлыбаю не грозит гибель. Но когда он услыхал самое тёплое слово, которое когда-либо говорили в его сторону, осознал, что господин не называет его смердящим и проклятым Небом калекой, но обратился к нему, как к другу, да ещё назвал великим демоном, он вознёсся духом и готов был выполнить любое приказание, пусть даже Ирсай отправил бы его на дно Зелёного моря.

— Я готов, господин мой Ирсай! Прикажешь придушить этого негодяя? А может, высосать его кровь до последней капельки? Или я могу держать его, а ты медленно отрезай ему пальчики, а потом и ручки? Но погоди, господин! Я придумал худшую кару. Давай отдадим его храброму Майлыбаю, ибо этот заговорённый джигит уже очнулся и рычит! — демон испуганно оглянулся, но рык Майлыбая стих, как только он увидел перед собой те самые очи, что отвлекли его от боя.

— Ну, что ты решил, презренный? Отдашь свою грязную кровь Конаяку или помрёшь своей смертью и отпустишь мою сестру подобру, за честный выкуп? — спросил Ирсай в последний раз.     

— Кок-соккыр, будь по-твоему! Забирай своих баб и убирайся! — всхлипнул бай. Он вдруг сделался безразличным, глаза его потухли, когда он случайно нащупал сначала второй, потом третий и четвёртый фурункул на обвисших своих телесах.

Ирсай кивнул в знак уважения мудрому решению гордого богача, его последнему решению. Он поднял Майлыбая, а с другой стороны его поддерживала сестра. Матушка несколько испуганно шла рядом с демоном Конаяком, но и ему улыбалась, потому что доброты в этой женщине хватило бы на половину аула.

Там, на дворе, помимо алых закатных лучей и чистого горизонта, их ожидал израненный баксы с мальчуганом на руках. Майлыбай был слишком слаб, и потому баксы передал его сестре Ирсая.

— Великая Умай уберегла тебя от проклятого бая, девица. А Небесный Отец даровал тебе сразу и мужа, и сына! — возвестил баксы и в бешеной скачке заколотил ладонями в свой бубен.

Он проскакал вокруг своих друзей и со смехом указал пальцем в сторону. Там высокомерная кобыла Майлыбая наконец смирила гордыню и теперь ласково тёрлась крупом о статного одноглазого Жебе. 

Майлыбай покраснел ещё гуще девицы. Ещё там, в юрте, сирота обрёл мать, а теперь баксы напророчил ему и невесту.

— Значит, друг Жирный, теперь ты мой брат! — сказал Ирсай, и дюжий воин, известный как храбрый Майлыбай, первым ворвавшийся в неприступный Актаганд, потерял сознание от счастья.  

***

В одном конном переходе от аулов показалась колонна всадников, шедших на рысях в два стройных ряда. Одеты они были — все как один — в синие шаровары, блестящие кольчуги с изображением снежного тигра на нагрудниках и с круглыми мерлушечьими тельпеками с перьями горных гарпий на головах. За спинами у них торчали огненные трубки, увенчанные прямыми кинжалами. Лица были прикрыты шарфами так, что только глаза переливались блеском белков. На расстоянии в несколько вёрст от аулов колонна разъезжалась в две стороны, сотня за сотней.

На холме, неподалёку, за окружением аулов наблюдал богато одетый человек на высоком, статном коне. Золотой мышечный панцирь его украшали звёзды и каменья, а плечи покрывала бахрома. К нему подскакал другой человек с бледной кожей и светлыми волосами. Он снял круглые увеличители с носа и грустно доложил:

— Это ядовитая чума, ваша милость. В этих землях свирепствует мор. Боюсь, придётся предать селения огню.

 

КОНЕЦ