Мария Шило

274

Рассказы

Пупок

И вовсе он не плакал. Любой дошкольник знает: когда смотришь на солнце, глаза всегда слезятся. Вообще-то Пупок смотрел не на солнце, а на свой рюкзак, который висел на дереве. Просто солнце было как раз за деревом. Глаза слезились, рюкзак спрыгивать не собирался. А Пупок запрыгнуть не мог. Не с его увесистым брюшком. Тупик.

— На солнце не стоит смотреть долго, — сказали вдруг за спиной.

Пупок обернулся и увидел человека с огромным рюкзаком. Ещё у человека были удобные длинные руки, которыми он ловко сдёрнул с ветки застрявший рюкзак Пупка. «Полезно иметь такие руки-шланги», — подумал Пупок. Кажется, вслух. Потому что человек нахмурился и ответил: «Не завидуй. У всех своя суперсила. Твоя — в пупке».

Пупок сосредоточенно зажмурил глаза и немного посопел. Для разгона. Мама всегда говорила, что у него в голове железная дорога, по которой ходят мысли-поезда. А ещё говорила… Ага. Он подошёл, решительно облапал незнакомца.

— Привет, пап, — задрал Пупок голову вверх.

Просто отлично! Солнце оставалось за спиной, глаза не слезились. Отчётливо видно было, как у человека-папы глаза стали круглыми, как пуговицы, а брови подскочили вверх, как две мохнатые гусеницы. Очень прыгучие мохнатые гусеницы. Что ж, может, он так радовался. Пупку откуда знать. Он папу, вообще-то, первый раз в жизни видел.

***

До дома Пупок обычно доходил за десять минут. Но не сегодня. А всё из-за папы. Пупок вцепился в его рукав и не отпускал. Так и тащил за собой. Папа упирался и что-то говорил недовольно, но всё-таки шёл. Пупок длинные разговоры не любил. Слова в его голове разлетались, как пушинки одуванчика, оставалось только «ла-ла-ла» или «бу-бу-бу». Собирать разлетающиеся слова было сложно, от этого портилось настроение и начинала болеть голова. Поэтому Пупок любил слушать только маму, которая умела говорить секретным голосом — так, чтобы слова-пушинки не разлетались. А ещё любил красивые слова. Например, слово «супергерой» было ярко-красным, блестящим, как лак на маминых ногтях. Мама перед сном всегда рассказывала ему истории про папу-супергероя, который спасает мир. Слово «папа» тоже было приятным — жёлтым и тёплым. А слово «мир» походило на шоколадное мороженое, которое Пупок раньше любил. До того, как ему запретили его есть. Мама тогда сказала неприятное слово «диабет». Оно было грязно-жёлтым и раздражало даже больше, чем дурацкое чёрное слово «урод». Так Пупка иногда называли люди. Пупок улыбался им в ответ: никто не знал, что он на самом деле супергерой из семьи супергероев. Это была их с мамой тайна. Мама рассказывала истории про папу, который спасает мир и очень по ним скучает. И передавала тайные папины слова. О том, что у Пупка сила — в пупке. И скоро она обязательно проявится. Слово «пупок», кстати, было отличным: тёмно-зелёным, надёжным.

***

Пупок думал о том, что мама обрадуется. Засмеётся своим уютным смехом. Может быть, даже обнимет папу: ведь если он дома, значит, мир спасён и все злодеи побеждены.

— Мама! Это папа. Я нашёл его! — сказал Пупок, когда мама открыла дверь. — Он знает нашу супергеройскую тайну. Про мою силу в пупке!

Мама почему-то не засмеялась. Глаза у неё стали испуганными и блестящими. Она смотрела на папу так, будто в первый раз его видела. «Ого! А мама умеет хранить тайны!» — подумал Пупок. Видимо, тоже вслух, потому что и мама, и папа удивлённо на него посмотрели.

Папа с большущим рюкзаком замер на пороге. Пупок наконец отпустил его рукав, разулся, аккуратно поставил кроссовки на подставку и пошёл мыть руки. Обед супергероя — кабачки и курица — уже ждал на столе на кухне. Пупок знал, что супергерой ни за что не должен пропускать супергеройское время еды. Что бы ни происходило.

Пупок ел, а сам потихоньку поглядывал на папу. Место Пупка было как раз напротив открытой двери кухни, и он всё отлично видел. Честно говоря, Пупок даже не знал, что делать с папой-супергероем. Что вообще делать с папой? Мама с папой так и остались стоять у двери. Разговаривали. Мама отключила свой особенный супергеройский голос, и её слова звучали грустным «ла-ла-ла». «Бу-бу-бу», — хмуро и почему-то виновато басил папа в ответ. Пупок привычно выбирал в разговоре любимые красивые слова. «Особенный», — говорила мама. Это слово переливалось всеми цветами радуги и загадочно мерцало. Наверное, было волшебным. «Расстройство», — этого слова Пупок немного опасался. Оно светилось угрожающим серым светом. «Муж», — говорила мама. Слово было синим и холодным. «Бросил», — говорила мама. Упругое слово темнело густо-сиреневым и весело скакало в голове. «Командировка», — говорил папа. Слово было тёмно-коричневым, знакомым и тревожным. Мама тоже иногда уезжала в командировки, и оставляла Пупка с бабушкой.  «Месяц», — говорил папа…

***

Пупок встал со стула и пошёл в прихожую. Ему нужно было точно знать, когда папа поедет в свою командировку. Пупок подошёл к папе, прижался к нему и задрал голову вверх. О, снова брови-гусеницы! Пупок уже начал привыкать к ним. Нет, правда, он на самом деле мог бы к ним привыкнуть. Они ему даже нравились.

— Ты уедешь? Ты пойдёшь спасать мир своими суперруками? — серьёзно спросил Пупок. И добавил тихонько: — Ты можешь побыть тут ещё? Хоть немножечко?

Папины брови-гусеницы сошлись к переносице. Он помолчал, посмотрел почему-то не на Пупка, а на маму. Наверное, читал её мысли. Супергерои же всё могут. Мама смотрела вверх (похоже, передавала в штаб супергероев, что папе придётся задержаться). И одновременно крепко сжимала ручку двери. У неё даже пальцы побелели. Наверное, тренировала суперсилу рук, чтобы не отстать от папы.

Гусеницы папиных бровей наконец разбежались. Он опустил свой рюкзак, повернулся к Пупку и пробурчал: «Что ж, миру придётся немного подождать». Потом наклонился и своими суперсильными руками взял Пупка (о-го-го, какого тяжёлого!) и поднял его вверх.

— Мам, смотри, как я высоко! — радостно кричал Пупок, одной рукой обхватывая папину шею для надёжности. — Мам, я выше папы! Я — супергерой!

Мама почему-то на них не смотрела. Она смотрела на папин рюкзак и тихонечко вздрагивала. Как будто её щекочут, а вслух смеяться нельзя. И глаза у неё почему-то слезились. Странно. Ведь солнца не было. Даже дошкольники знают, что глаза слезятся, только если долго смотреть на солнце.

 

Гаар

Песок и сухой бурьян хрустели под ногами, пока я пробирался к дому, оставив машину на разбитой заброшенной дороге. От ворот остались только столбы, покосившаяся калитка висела на одной ржавой петле, забор беззубо щерился остатками выломанных штакетин.

За последние полчаса эта картина стала привычной: весь некогда уютный и обжитый посёлок казался давно покинутым жителями. Складывалось ощущение, что двадцать лет назад вслед за нашей семьёй уехали отсюда и все остальные. Я поёжился, вспомнив, как бойкая девчушка на заправке, у которой я уточнял дорогу, хмурилась и отговаривала ехать — место, дескать, безлюдное, да и слухи о нём недобрые ходят.

Во дворе валялись обломки штакетин и сухие ветки. На перекошенном выцветшем крыльце вылизывался тощий серый кот, он сиганул в кусты, стоило мне подойти ближе. Я замер, не в силах ступить на крыльцо. Сердце словно стиснула невидимая рука, к горлу подкатил ком. Детские воспоминания вдруг пробили защитный барьер, ожили и заполонили меня. Я смотрел на грязные стены с облупившейся штукатуркой, чёрные провалы окон, остатки террасы и словно наяву видел выбеленные стены, увитые диким виноградом, красно-коричневую крышу с белым фронтоном, мамины любимые разноцветные циннии на клумбах и папино кресло-качалку на террасе. Мы с Жанной всегда в шутку боролись за место на этом кресле, но в итоге всё равно оказывались на нём вдвоём. 

Жанна… Моя семилетняя сестра-двойняшка пропала двадцать лет назад, исчезла ночью из собственной комнаты. Я спал через стенку, мама и папа — в комнате напротив. Но никто из нас в ту ночь ничего не слышал. В комнате Жанны не нашли признаков борьбы, её одежда вся была на месте, не было только пижамы, в которой она ложилась спать. Милой такой пижамы, с розовыми котятами…

Дыхание перехватило, сердце сжалось сильнее. Захотелось развернуться и бежать отсюда. Дрожащими руками я пригладил волосы и глубоко вздохнул несколько раз, успокаиваясь. Нельзя. Нужно зайти в дом, принять воспоминания. Мой психотерапевт предупреждала, что будет нелегко. Но сделать это было нужно, чтобы получить шанс избавиться от снов, мучивших меня уже полгода. В них Жанна снилась мне взрослой, похожей на маму. Нас разделяла невидимая перегородка, сестра тянулась ко мне, кричала что-то. Я просыпался, задыхаясь, не в силах вынести боли и отчаяния в её глазах. И не в силах вспомнить, что именно она кричала.

Я поднялся по скрипучим ступеням и потянул на себя входную дверь. Неожиданно она легко поддалась, впуская меня в полутёмный коридор со следами разрухи. Сорванные обои, выломанные в некоторых местах доски пола, осколки разбитого зеркала на пыльной обшарпанной тумбе — изнутри дом тоже выглядел так, будто пострадал от нашествия вандалов. Глядя на это, я почему-то испытал облегчение. «Это не наш дом», — пульсировало в голове в такт усиливающейся ломоте в висках. Можно было разворачиваться и уходить, но... Мне нужно было открыть ещё одну дверь, нужно было увидеть комнату сестры.

Толкнув дверь со следами облупившейся белой краски, я шагнул в полутёмную комнату и оторопел: разруха и запустение обошли её стороной. Если бы не толстый слой пыли на полу и мебели и не затхлый воздух, можно было подумать, что хозяева вышли на минуту и вот-вот вернутся. Я судорожно вздохнул и огляделся. Шторы на окнах были задёрнуты, слабо пропуская дневной свет. Полумрак скрывал следы запустения, на сером диванчике лежал аккуратно свёрнутый клетчатый плед. Прямо над диванчиком, на полках, расположились мягкие игрушки сестры.

Комок вновь подступил к горлу. Я вспомнил, как искренне она радовалась каждой новой игрушке, как любовно собирала свою коллекцию. Чаще всего их привозил дядя — он был моряком дальнего плавания. Его подарки жили на отдельной полке, которую мы называли «дом для иностранцев». Припорошенные пылью и временем, они по-прежнему были здесь: милый слонёнок из Индии, норвежский тролль, сфинкс, японская белая кошка с розовым бантом, мишка Тедди, крокодил, плюшевый удав, странный серый заяц с разноцветными глазами — голубым и красным…

Глазам стало горячо, я отвернулся. Голова закружилась, виски заломило сильнее. Призраки прошлого обступали меня, не давая вырваться. Я отошёл от диванчика, подошёл к кровати сестры и без сил опустился на пыльное покрывало. Словно наяву увидел её, семилетнюю: лукавая улыбка, ямочки на щеках, задорный смех. Жанна родилась на две минуты позже меня, поэтому я с детства ощущал себя старшим, защитником. Родители смеялись и говорили, что мы поделили пополам степенность и беззаботность. Я всегда был скуп на эмоции, вдумчив. А она была светом, солнцем, щедро дарившим тепло всем вокруг и смягчающим мою сдержанность.

Дрожащей рукой я провёл по покрывалу, смахивая пыль на пол. На этой кровати вечером, перед тем как сестра пропала, папа читал нам сказку. Это была традиция: он всегда читал нам на ночь в комнате Жанны, потом обнимал нас обоих одной рукой и шутил: «Всё, мои мышки под мышкой! Пора в норки!» Жанна заворачивалась в одеяло, а мы с папой расходились по своим комнатам, уносили с собой тепло объятий и предвкушение сладких снов. Если бы я знал тогда, что это последний наш вечер…

Сказок и «мышек» больше не было. Через неделю после того, как Жанна исчезла, не стало мамы. У неё было больное сердце, папа увез её в больницу. Вернулся оттуда другой человек — постаревший за ночь на десяток лет, безмолвный, неприступный. Он молча собрал самое необходимое, посадил меня в машину и увёз в город, оставив позади наш дом и нашу жизнь. Отец с тех пор больше не улыбался, не обнимал меня и не читал сказок. Нет, он заботился о том, чтобы у меня была одежда и еда, следил за тем, чтобы я хорошо учился. Но на этом всё. Мы просто были соседями по квартире, старательно избегающими друг друга. Иногда мне хотелось подойти к нему, сделать что-то, растормошить, освободить из клетки, в которую он сам себя запер. Но каждый раз мешало гнетущее чувство вины. Я винил себя в том, что не уследил за сестрой, не защитил, не спас. И, подобно отцу, возводил и укреплял внутренние стены, превращая сдержанность в бесстрастность, отчуждённость.

Боль и раскаяние, которые я давно заглушил, спрятал от себя самого, обрушились на меня с удвоенной силой. Ком в горле наконец прорвался судорожными рыданиями. Я вцепился в волосы, стараясь остановиться, сдержаться, но слёзы лились из глаз, дыхание перехватывало, в глазах темнело…

…Счёт времени я потерял. Слёзы давно иссякли, но двинуться с места не давало странное оцепенение, ощущение пустоты внутри и… облегчения? Из ступора меня вывел едва слышный шорох за спиной. В комнате стало ещё темнее, день клонился к вечеру. Шорох повторился. Я обернулся, полагая, что в дом мог пробраться тот самый кот, встреченный во дворе. Но в комнате было пусто. И всё же что-то подсознательно тревожило меня, что-то изменилось. Я поднялся с кровати и подошёл к диванчику. Шорох как будто доносился с той стороны. Но ни на диване, ни под ним никого не было.

Мне внезапно стало не по себе в этом пыльном склепе погребённых воспоминаний. Воздух будто сгустился, стало трудно дышать. Бросив последний взгляд на полки с игрушками, я развернулся к двери. И вдруг меня осенило. Вновь обернувшись к полке с «домом для иностранцев» я увидел пустое место, которого там раньше не было. Иноземные звери равнодушно таращились на меня. Плюшевый удав, крокодил… Не хватало зайца с разными глазами. Вздрогнув, я посмотрел на пол. Пусто. «Возможно, он упал и закатился куда-то, — успокаивал я себя, подавляя безотчётную дрожь. — Нужно скорее на воздух». Но тут от двери донёсся тихий зловещий рык. Краем глаза я уловил движение и замер.

«Р-ра-ар-р», — раздалось вновь, и я почувствовал, как по коже поползли мурашки. Собравшись с духом, медленно повернулся и остолбенел, не веря глазам. В полутьме от двери ко мне резкими скачками двигался тот самый игрушечный заяц с разноцветными глазами — голубым и красным. Он увеличился в размерах, стал примерно с собаку средней величины, его тело преобразилось, передние лапы стали короче задних, как у настоящего зайца. Но морда оставалась той же игрушечной, только глаза превратились в два шара и из плюшевого рта выросли чёрные клыки. «Может, я сплю?» — мелькнула мысль. В этот момент заяц прыгнул, выпустил короткие серые когти и вцепился в мою одежду передними и задними лапами. Я интуитивно вытянул руки, отталкивая его, но он цепко держался за мои пиджак и джинсы.

Мы замерли: морда зайца оказалась напротив моего лица. Я чувствовал, как лишь тонкий слой одежды отделяет меня от его тупых, но цепких когтей, руки мои ощущали не синтетический мех мягкой игрушки, а настоящую шерсть, но вот тепла живого тела не было. Я сжимал его всё крепче, изо всех сил пытаясь оттолкнуть от себя и в то же время ожидая, что он сейчас вцепится своими клыками мне в горло. Но заяц больше не пытался нападать, он пристально смотрел на меня своими разноцветными глазами и глухо рычал, повторяя всё быстрее: «Ра-ар-р-р-ра-ар-р-р-ра-ар-р-р-р-р», срываясь в остервенелый то ли крик, то ли вой. Его глаза увеличивались и вылезали из орбит, превращаясь в два пушистых шара красного и голубого цвета, пушинки становились всё толще и походили на щупальцы актинии. Щупальцы удлинялись и, извиваясь, пытались коснуться моего лица, завораживали, вводили в гипнотическое состояние. Я не мог управлять своим телом, не в силах был двинуться с места, и, чувствуя безотчётное отвращение, способен был только отклонять голову как можно дальше назад, избегая прикосновений. Вой смолк, заяц всё повторял своё «р-ра-ар-р», но уже тише, будто усыпляя, убаюкивая.

Цепенея, теряя себя на грани яви и бессознательного, я вдруг вспомнил свои сны о Жанне. Её лицо, её глаза, полные отчаяния, встали передо мной как наяву. Я наконец вспомнил, что именно она кричала мне каждый раз, встряхнулся, уворачиваясь от щупалец и прохрипел в полубеспамятстве: «Гаар! Гаар! Гаар!» Заяц пронзительно заверещал и рухнул на пол, съёживаясь, уменьшаясь в размерах. Щупальцы обвивали его, окутывали плотным коконом красно-голубого цвета. «Имя! Он назвал наше имя!» — вдруг взорвался хор детских и взрослых голосов у меня в голове. Невыносимая боль сдавила виски, и я потерял сознание.

…Очнулся я, лёжа на чём-то мягком. Голова ещё болела, но слабо, волнами накатывали дурнота и слабость. Что это было? Сон? Меня передёрнуло от отвращения: руки до сих пор ощущали холодный мех.

— Жан! Жа-ан! Ты что, заснул на моей кровати? Говорила я тебе, не работай по ночам! Скоро мама с папой приедут, обед уже почти готов. Вставай!

Я обернулся и увидел… Жанну, которая заглядывала в комнату. Взрослую, почти такую же, как в моём сне. Карие глаза, стильная стрижка, ямочки на щеках… Она улыбнулась мне и вышла. А я обвёл глазами комнату. Светлые занавески, розовый диванчик под полками с мягкими игрушками, блестящий деревянный пол, розовое покрывало — Жанна так и не избавилась от детской любви к розовым оттенкам… Жанна! Это её комната! Но уже не детская: уютная комната молодой аккуратной женщины. Духи на прикроватной тумбе, мобильный телефон, ноутбук… Что происходит?..

Я сжал голову руками, пытаясь справиться с лавиной моих (чужих?) воспоминаний. Беззаботное детство, счастливые мама и папа, гости, поездки на море, школа, нам с Жанной вручают аттестаты с отличием. Институт. Работа. Свадьба Жанны. Моя свадьба. Родительский дом, в который мы с сестрой приезжаем каждое лето… Калейдоскоп воспоминаний закружил голову, сводя с ума, потому что я так же отчётливо помнил, как какое-то время назад (какое?) рыдал в пыльной заброшенной комнате, оплакивая погибшую много лет назад сестру. И боролся с монстром, у которого из глаз растут щупальцы… 

Год спустя я закончил записывать воспоминания. Они всё бледнее. Возвращаясь к началу написанного, я уже не могу припомнить того, что описывал. Год назад психотерапевт посоветовала мне вести записи, и я подумал, что из этого может получиться занятный рассказ. Про монстра, который похищал людей, держал их в каком-то потустороннем мире или другом измерении. Про нашу связь с сестрой, которая помогла ей докричаться до меня во снах, сказать имя существа, которое держало в заточении не только её, но и других детей и взрослых, проживающих в нашем поселке. Про то, как имя существа позволило сломать барьер, освободить всех и обратить время вспять. А может, создать другую реальность. Кто знает?

Сейчас, после года сеансов психотерапии, я не уверен, что это происходило на самом деле. И согласен с мнением большой и любящей (иногда даже чрезмерно) меня семьи: переутомление на работе и дурной сон вызвали нервный срыв. Жанна смеётся и говорит, что это всплыли детские страхи: когда нам было семь, дядя привёз зайца с разноцветными глазами –– голубым и красным, а я невзлюбил эту игрушку и однажды тайком вырвал ему глаза. Что ж, возможно. Вот только почему-то этот эпизод начисто стёрся у меня из памяти.

Кошмарный заяц с разными глазами из воображаемой (настоящей?) реальности снится мне всё реже. Но каждый раз, просыпаясь в холодном поту, я на всякий случай тихонько шепчу: «Гаар! Гаар! Гаар!»

Мария Шило

Мария Шило — родилась в России, живет в Костанае. Окончила магистратуру КРУ им. А.Байтурсынова по специальности «журналистика». Работает фрилансером-райтером. Учится в Открытой литературной школе Алматы.

daktil_icon

daktilmailbox@gmail.com

fb_icontg_icon