Рождённый со звездой

Повесть

(казахстанское фэнтези)

 

Скажи мне, темному, храбрый джигит,

В чем счастье твое, в чем души услада?

В битвах ли и в обретенье пышной славы?

Иль все ж очаг родной тебя больней манит?

 

Ирсай вспомнил напевы акына, слышанные во время тоскливого ночного стояния у городских стен неприступного Актаганда. Эти строки напомнили о престарелой матушке и юной сестрице, поселили в нём грусть и ввергли в уныние, в то время как его соратники перешучивались и делили не захваченную ещё добычу. Им было не до наивных песен о своих однообразных, бедняцких домах — завтрашним богачам и повелителям мира. Или покойникам.

Ирсай не мог их упрекнуть. На следующий день был назначен решительный штурм города.

И город пал. И многие обогатились. И многие отправились в иной мир.         

Дети аульной бедноты, эти ещё недавно хилые юнцы не знали другой еды, помимо кашиц из костной муки и затёртых смесей зёрен и кореньев. Потом они вытянулись, набрались сил, разрослись в мышцах на воинских харчах. Но в душе они оставались теми же смуглыми, простоватыми ребятишками, в редкие свободные часы игравшими в асыки и не видевшими ничего богаче и роскошней единственной байской юрты в отдалённом ауле.

Теперь эти мечтательные джигиты ворвались в богатейший торговый град первыми, ибо возглавлял их храбрейший батыр Алтынгазы. Они грабили неистово, с остервенением, с каким-то даже отчаянием, будто боясь не успеть захватить всё целиком к прибытию пехоты, сиречь недавних крестьян — людей бережливых и хозяйственных, а оттого алчущих разжиться не меньше их. Но молодые степняки бесповоротно решили унести на себе и своих боевых конях всё добро благого града.

Майлыбай, друг Ирсая и его соратник, нагрузил своего коня донельзя, набил сумы и карманы и, постояв в нерешительности, поставил ношу на землю, обмотался куском тяжёлой парчи и изящной бархатной лентой и так, поистине похожий на старшую, дородную жену фарнийского падишаха, вновь поднял свою добычу.

***

Ирсай теперь с улыбкой вспоминал о том кровавом для горожан, но счастливом для них дне. Конь под ним медленно шёл. Куда, Ирсай не знал, так как животное пощипывало травку под копытами, паслось. Он уснул в седле, наученный этому ещё в детстве, когда вместе со старым отцом выезжал на джайляу пасти байские отары.

Он держал путь через Великую степь, в свой родной аул, где жили его престарелая матушка и юная сестрица. Кроме них, после смерти отца никого более не было у него на белом свете. Не было у него никакого добра, ни даже уверенности в том, что удастся поесть хотя бы один раз за день. Только изрешечённая от вековой протёртости чёрная войлочная юрта бедняка. Ему тогда казалось, что дыры эти становятся все шире с каждым днём, как бы мать ни пыталась их подлатать или чем-то прикрыть. Сейчас, вспоминая об этом убожестве, джигит морщился, и слёзы жалости к родным омывали его лицо.

Отныне всё будет иначе, знал Ирсай. Он уже не тот безбородый отрок, который был обузой в их бедном доме. Вскоре после гибели отца, которого загрызли волки в зимней степи, пока он пас чужие отары, бай прогнал Ирсая прочь. Он больше не нуждался в услугах мальчишки, который без старого и многоопытного отца ничего не стоил, ничего не умел. Бай нанял другого чабана. Но всё же и у него прочесалась толика совести в нутре, так что сразу после похорон он подарил семье Ирсая недужного стригунка, лишённого правого глаза. Так бай отблагодарил покойника за сорокалетнюю службу и страшную гибель, которую тот принял, защищая его богатства от хищников. Одной звездой на ночном небе стало меньше.

Но для Ирсая это был ханский подарок. Ведь юноша на коне — это уже джигит, сам себе голова. Это открывало путь в другой мир, в иную жизнь. Только бы стригунок выжил после недавней травмы, только бы остался способен носить на себе всадника. И тогда Ирсай ускачет на нём в степь, в дальние края — туда, где сильный молодец сумеет развернуться, найти для себя дело и обеспечить своих женщин в ауле.

Отец Ирсая и его семья были жатаками — «лежачими» людьми, у которых не было вьючного скота, чтобы кочевать вместе с аулами на пастбища. От этого они и ещё несколько таких же обедневших семей оставались на одном месте, в то время как бай и сосредоточенные вокруг него аулы откочёвывали сначала на коктеу — весенние пастбища, ещё неполные, не набравшие живительных сил солнца, но ведшие кочевья дальше — на сочные летовки-жайляу, дарившие стадам жирные травы, обилие кормов и чистых вод, от которых отары и табуны набирались жира и мяса, а молодняк — жизненных сил. Дальше кочевья шли через осенние стоянки, кузеу, где запасали на зиму корма и заготавливали пищу впрок. Этот путь вёл на зимние стоянки — кыстау, огороженные от морозов и ветров сопками, деревьями или скалами. Весь быт кочевников зависел от скота: овец, лошадей и верблюдов, которым необходимо было обеспечивать прокорм и доступ к воде круглый год.  

Для тех же, кто не мог кочевать вместе со всеми, был один путь — наниматься в батраки, да и это считалось большой удачей. Так, пока был жив отец Ирсая, он уходил кочевать вместе со своим благодетелем, баем, чтобы пасти его скот и через три сезона вернуться домой. Чаще всего он вымаливал у хозяина несколько овец вперёд — как плату за его круглогодичный труд, и оставлял их своей семье, чтобы им было чем питаться, пока он был при бае. Сам он весь год жил впроголодь, питаясь редкими байскими подачками, ещё более редкой степной дичью и сочувствием иных людей. Семье его также приходилось голодно. Овец, оставленных отцом семейства, никогда не хватало на весь год. И вот, недоедавшему всю жизнь отцу было суждено самому стать скудной пищей для небесного Бозкурта[1].

Когда отца не стало, жизнь остановилась для семьи Ирсая, но бай и аулы, подчиняясь круговороту природы, откочевали на коктеу, как делали это испокон веков. Вот только овец, которых оставлял им отец, не было больше. Так и остались несколько юрт жатаков, полных немощных стариков, молчаливых старух и остропузых голодных детей, на обглоданной и пустынной кыстау с милостивого позволения бая, владетеля земли и покровителя аулов.

В ту голодную зиму выживали как могли. Первое время питались убогими заготовками солонины, потом жидкими отварами на костях и кореньях. И сам Ирсай, юнец, который должен бы расти изо дня в день, подпитывать кровь и мышцы, лежал бревном и не мог пошевелиться, болел кишками, и лицо его напоминало раздутый мочевой мешок. Сердобольная матушка тогда обвязала шею отцовым кушаком, в знак почтения к небесным жителям, и трижды пробежала вокруг юрты с криком «Айналайын!»[2], призывая свою покровительницу Умай[3] сжалиться и переложить болезнь сына на неё саму. И её мольбы были услышаны. Вскоре Ирсай выздоровел, а над глазом у него появилось пятно, вроде родимого.  

Но пока он лежал и размышлял над тем, что он, молодой джигит, остался не при деле, все его ровесники худо-бедно устроились при бае: кто омывал ему больные и смрадные от язв ноги за единичную подачку, кто вечерами уподоблялся ишаку или иному потешному животному ради увеселения байских гостей — за обглоданные господами кости с редкими, недокусанными кусочками жил на них. Эти бедняки не зарабатывали ничего, но и не объедали своих женщин. А вот его мать и сестричка ежедневно носили ему толкушки из кореньев, пустые отвары, в общем, всё, что удавалось раздобыть. Так мыслил Ирсай.

Долго, долго матушка сопротивлялась тому, чтобы зарезать стригунка. Она ведала, что джигит в степи не джигит, если нет под ним коня, пусть и одноглазого. Берегла его для сына и для лучшей его жизни. Вскоре голод костлявой пятой стал наступать на самую шею, грозя переломить жизненные стержни, но матушка не показывала виду и кормила Ирсая так, будто не было никакой нужды. Сами они с дочерью недоедали. Но, когда скрывать бедственное положение стало невозможно, она отвела сына в сторонку и велела ему садиться на стригунка и скакать к северным городам, где он сможет стать настоящим джигитом и повернуть свой Тагдыр[4]. 

Ирсай согласился с матушкой. Не прелести вольной жизни манили его, но гордыня заставляла уехать. Он не мог больше мириться с тем, что объедает их и лежит в юрте обузой, ведь он знал, что приносимую для него пищу недоедают они. Он попрощался с родными, пообещав вернуться с мешком золота и стоглавым стадом, вскочил на стригунка и ускакал в гибельную степь.

Звезда Темир казык[5] указывала ему путь на восток, а аруах[6] отца улыбался сыну из пушистых степных облаков. Боги пожалели юношу, и он не узнал, что вскоре в ауле умерло от голода несколько стариков, а за ними, прямиком к вратам обители блаженных, отправились младенцы. Сестра Ирсая исхудала так, что кости на её несформированных ещё плечах стали торчать клиньями, мать за месяц превратилась в старуху, будто со смерти отца миновало много лет, волосы её враз посеребрели и стали опадать клочьями. Пришло время ей рассчитаться за давешнее обращение богине. И всё же аул выжил, и люди дождались тёплых дней, когда легче стало найти пропитание.

***

Пересечь мёртвую степь удавалось немногим. Запасов еды у Ирсая почти не было, а уж травы в серых песках для прокорма животного, как и воды, вовсе было не сыскать. Им предстояло умереть голодной смертью или выжить, если аруахи предков умолят Эрлика[7] не глядеть в их сторону до поры. 

Так шли они несколько дней, изнемогающие, в одном шаге от другого мира. Зимнее солнце разило нещадно, а истресканные бурые пески уж готовились поглотить два немощных тела. Поводья, соединяющие души с телами, натянулись до предела. 

Полуслепой стригунок, с которым могущественный бай распрощался как с мёртвым, и изголодавшийся, болезненный юноша, почувствовали друг друга. Животное не видело ничего справа от себя, боялось любого шороха, и половины мира не существовало для него. Оттуда, с невидимой стороны, запуганный после потери глаза конь ожидал только худа. Он медленно умирал, когда бай отдал его семье Ирсая — иначе ни за что не распростился бы этот скупец с животным. Благо, слишком худ и молод был стригунок, не подходил он для байских котлов, привыкших варить в себе только жирное, отменное мясо. Семья Ирсая худо-бедно, но сумела выкормить его, подарила вторую жизнь. Но тогда, в степи, стригунок почувствовал на себе лёгкую ношу — умелого всадника, легко державшегося на нём без седла, но при этом немощного, с отлетающей куда-то душой. И стригунок, уже бывший в состоянии между жизнью и небытием, всё понял и пожалел молодого наездника. Он понял, что от него требуется идти вперёд, донести этого погибающего юнца до себе подобных и тем спасти его. И тогда души, уже устремившиеся покинуть свои земные обиталища, заговорили.

«Зачем ты забрал меня, юноша? Твоя матушка уже приглядывалась ко мне, чтобы отправить меня в ваш казан. Туда мне и дорога. Я больше ни на что не годен». — «Но ты должен донести меня до деревянного града, стрелоподобный Жебе!» — «Ты знаешь моё имя?» — «Я знаю тебя. Знал, ещё когда бай готовил тебя для байги. Отец брал меня с собой, когда ходил кормить тебя. Когда ты был здоров». — «Но теперь я одноглаз и немощен, юноша. И всё же я мог стать пищей для тебя и твоих близких. Так я выполнил бы свое предназначение». — «Пойми же, — взмолилась душа Ирсая, — ты прокормил бы нас этой зимой, а потом мы всё равно умерли бы с голоду. А вместе с тобой, Жебе, мы сумеем доскакать до деревянного града. Вместе мы сможем поднять головы и гордо воззриться на Небеса. Вместе мы покорим степи и богатые города юга. И тогда мы воротимся в аул героями, и больше никто не будет голодать! Но без тебя я — ничто!» — «Значит, я тебе и вправду нужен, юный Ирсай. Пусть будет по-твоему. Я пойду с тобой и так отдам должное Кок-Тенгри![8]».

Ирсай тоже прочувствовал душу своего спутника и спасителя. Лёжа на его гриве в безводной степи, юноша вспоминал, что этого стригунка называли стрелоподобным — полетит так, что птица не догонит. И он мог стать быстрейшим на скачках-байге. Бай растил из него победителя. Пока однажды один из гостей бая, дальний родственник, не упился пьяным на очередном тое и не стал показывать свою фехтовальную лихость. Этот забулдыга едва стоял на ногах и кое-как держал саблю, заигрался и сдуру проткнул глаз стригунку. Конечно, когда на следующий день он пришёл в себя, то выплатил баю тройной штраф по степным законам и, будучи родичем, был прощён. А вот стригунку жизни в байских табунах больше не было.

Так вспоминал Ирсай и гладил коня по шее, шептал ему добрые и утешительные слова на ухо. Души их, одинокие и незнакомые дотоле, стали сплетаться на этом долгом и отчаянном пути. Они покружили вокруг друг друга и соединились в целое — из них сложилось единое естество. Родился Всадник.

Блуждая в степи, они наконец наткнулись на речушку и немедленно упились живительной водою. А за речкой они увидели поляну, покрытую тонким слоем льда. В холодные дни, в ветренной и студёной степи поляна представлялась чудом, ибо она была зелена, хоть и залита прозрачно-голубой коркой. Ирсай похлопал своего друга по спине и, осторожно подойдя справа, обнял его за шею. Так он повёл его на лёд и стал учить тебеневаться. Сначала он кулаком разбил лёд, вырвал клочок травы под ним и поднёс к ноздрям коня. Потом отвёл его дальше и, глядя в единственный глаз, стал показывать, как надо разбивать лёд ногой. Стригунок стал повторять его движения, воспринимая эти действия как игру. Он даже подпрыгнул и проскакал вокруг Ирсая, весело пихая его мордой и игриво, легонько задевая крупом. А Ирсай, хохоча, продолжал долбить пяткою лёд. Повторял за ним и стригунок, пока наконец, после очередного прыжка-удара, лёд не треснул. Ноздри коня вздулись, а глаз вопросительно, удивлённо уставился на Ирсая. Конь почувствовал запах травы и понял суть этой весёлой игры. Тогда Ирсай вновь встал с правой стороны стригунка и был на этой тёмной половине мира добрым стражем, пока его друг не наелся вдоволь.

***

Когда друзья достигли деревянного имперского града Алмабака, что в благодатном крае Бесколь — Пятиозерье, один из них был едва жив от многодневного голода, а второй нёс его на себе с усердием матери, позабыв об ужасах, подстерегавших его в правой стороне мира.

 деревянном граде было много таких, как эти путники, сирых и голодных людей — пришедших туда за лучшей жизнью со всех концов Великой степи. Кому-то удавалось найти работу и кров, иные нанимались в дальние караваны, третьи побирались на площади или промышляли разбоем в подворотнях. И погибнуть бы им в самой грязной канаве города, если бы, милостью Кызагана[9], на них не обратил свой взор Алтынгазы. Не из сердобольности герой степи приютил юношу у себя. Окажись он пешим, одним из многих бедолаг, собирающихся в граде, батыр не заметил бы его вовсе. Но, когда он увидел, как полумёртвого юнца везёт на себе одноглазый стригунок, тычется мордой к добрым людям и отбрыкивается от людей лукавых, как единственным глазом слёзно молит о помощи проходящих мимо и не понимающих его языка людей, батыр понял, что перед ним истинный Всадник, будущий воин. Такое бывает только когда конь и джигит полюбили друг друга и соединили свои души. Ни удобное седло, ни дорогая верховая сбруя, ни блестящие доспехи ездока, ни благородные крови коня сами по себе не могут привести к такому союзу. Так бывает лишь с благословения Неба. Поэтому батыр взял юношу к себе.

Все кочевники, которых по тем или иным делам заносило в Алмабак, обязательно заходили к знаменитому батыру: кто выразить почтение, кто за советом, а кто и за помощью. Слава его гремела по всей степи ещё во времена вольных междоусобиц. 

Великая степь, населённая кочевниками, разделяла собой Деревянную империю на севере и Глиняное ханство на юге, речные, заболоченные княжества востока и Фарнийское шахство, державшее в кулаке весь запад. Она служила междуцарствием, ничейной землёй, где умели жить только кочевники.

Алтынгазы-батыр, герой степи, в молодости прославился молниеносными рейдами на север, брал там добычу и растворялся в степи. Ходил он с отрядами и на юг, облагал данью торговые глиняные города, собирал дары и исчезал в родной стихии, будто и не было под их стенами страшных, неуловимых кочевников. С тех времён прошли десятилетия, и грозный Алтынгазы со своей поредевшей ватагой теперь нанимался на службу к могущественным и богатым соседям. Однажды он разругался с южными эмирами, которые обманули его и обделили после успешного похода в земли Фарнивана. Тогда батыр ушёл в степь, поклявшись отомстить обидчикам. Но такой известный воин не мог долго остаться без внимания. Вскоре к нему прибыло посольство из северной империи. Был задуман большой поход в ханство, как раз туда, где наслаждались жизнью давешние эмиры. Так что завербовать батыра в отряд союзной лёгкой конницы им не составило труда.

Пока шла подготовка к походу, батыр Алтынгазы переехал в Алмабак, вольный город, служивший местом связи между империей и степью. В последнее десятилетие деревянная империя всё чаще проникала в степь. Наученная столетним опытом, что завоевать эти земли невозможно, империя строила пограничные городишки и торговые фактории, пытаясь слиться со степью, отдать ей всё лучшее, что было у неё, и взять то хорошее, чем была богата степь. Алмабак был городом, где сливались воедино цивилизации. Батыр завёл там дела и стал готовиться к совместному походу. Он собирал отряд для того, чтобы присоединить своих конников к имперским силам, а взамен ему предоставляли право взять часть добычи и наказать обидчиков-эмиров.

Когда Ирсай оправился, то обнаружил в подворье батыра ещё с десяток таких же отроков, как и он — все, пришедшие из степи за новой жизнью. Батыр откормил и отпоил их всех, предоставил юрту, пока они не набрались сил. Но потом дал всем понять, что не намерен кормить голодранцев и слюнтяев, ибо ему нужны джигиты. Тех, кто не хотел зарабатывать свой кусок мяса трудом и неимоверными усилиями, он отправлял восвояси. Из остальных же, таких как Ирсай, он стал готовить воинов.

Целыми днями юноши обслуживали нужды богатого батыра, пасли его скот, выделывали шкуры, стригли овец и верблюдов, объезжали и чистили коней, собирали саксаульник и изготовляли кизяк — много дел было в полустепном быту. В свободные же часы батыр учил их военному делу, стрельбе из лука пешими и конными, бою на шокпарах[10] и саблях, выездке, конному строю и маневрам. 

Наконец пришло время, когда войско империи выступило в поход на юг. Это был первый поход Ирсая, и он его пережил при помощи аруахов. Батыр выдал им всем лишь только потники и плохонькие уздечки для коней, шокпары и деревянные щиты. Остальное снаряжение они должны были взять в бою, как полагалось настоящим степным воинам. И многие юноши, устремившиеся в одночасье уподобиться своему благодетелю, седому батыру Алтынгазы, хотевшие захватить у врага саблю или лук, отогнать табун коней или разграбить дом купца, поплатились жизнью за свою дерзновенную поспешность.

В ту войну выжили только опытные воины и кроткие, но исполнительные юноши, как Ирсай и его друг, сирота Майлыбай. Им двоим потребовалось пять лет и пять кампаний для того, чтобы стать воинами. После первой они унесли с собою свои жизни, после второй получили бесценный опыт, после третьей — первые сабли и буздыганы[11], отнятые у врагов. Последующие годы они уже воевали искусно, брали добычу наравне со старшими, выполняли всю тяжёлую походную работу и накапливали заслуги. Ирсай понимал, что главный подвиг у него впереди — заслужить право выпросить у батыра возможность на одну зиму вернуться домой, в свой бедный степной аул, к матушке и сестричке.

После взятия богатейшего Актаганда, на пятый год службы, он это право завоевал.  

Продолжение следует...