Буран-226

Младший сержант дорожно-патрульной службы Самат Рыспаев любил свою форму:

офицерские туфли (верх: хромовая кожа, подкладка: натуральная кожа, метод крепления подошвы: клеевой, цвет: черный),

брюки прямого кроя (ткань: габардин, цвет: темно-синий) со штрипками и красным кантом по бокам, с гульфиком на молнии, поясом со шлевками под ремень, двумя боковыми карманами, одним задним прорезным карманом на пуговице,

ремень (материал: натуральная кожа, цвет: черный),

рубашка с длинным рукавом (ткань: хб, состав ткани: полиэфир — 35%, хлопок — 65%, цвет: голубой),

галстук (ткань: полиэстер, цвет: темно-синий) с зажимом (материал: латунь, цвет: золотистый),

нарукавный шеврон (материал: шелковая нить на тканой основе, символ МВД РК выполнен в золотисто-желтом цвете и представляет собой изображение лаврового венка, в центре которого помещен щит, под которым вертикально изображен меч, центральное место композиции занимает парящий орел),

погоны с двумя лычками золотого цвета стандартной ширины (лычки направлены вверх углом),

фуражка (ткань: шерсть, цвет: темно-синий) с кокардой и эмблемой, рантом (металлизированный) и красным кантом.

Младший сержант дорожно-патрульной службы Самат Рыспаев любил свою форму, но не мог ее снять.

Он стоял перед зеркалом и, рассматривая свое отражение, с улыбкой проводил пальцем по малиновому околышу фуражки, смахивал с погон несуществующую пыль, поглаживал блестящий галстук. Полицейская форма облегала его поджарое тело, и младший сержант умиротворенно вздохнул, не найдя на рубашке ни одной — даже самой маленькой — складки. Подушечкой большого пальца он коснулся пуговицы на нагрудном кармане и тотчас ощутил исходящий от нее приятный жар. Проведя языком по сухим губам и потянув слегка за пуговицу, младший сержант поежился от сладостной боли, отдающей в нижнюю часть живота.

— Самат, — раздался за дверью женский голос.

Младший сержант поморщился. В последние дни он не любил свое имя. «Не идет мне», — подумал он, теребя теплую пуговицу. Она зудела, покалывала, младший сержант чувствовал ее, словно в свербящую пуговицу проросли его нервные окончания. Он надавил на нее пальцем и глухо застонал. По телу пробежали мурашки.

— Проснулся? — всклокоченная голова Мадины показалась из-за двери. — Завтрак готов...

В спальню юркнула кошка. Младший сержант нашел ее на капоте соседской машины и назвал Барсой — в честь любимого футбольного клуба. Прошмыгнув под ногами Мадины, Барса подбежала к хозяину и принялась тереться о его брюки. Он выматерился и ударил кошку ногой. Барса взвизгнула и укрылась под кроватью.

— Уходишь? — робко спросила Мадина.

Обернувшись, младший сержант посмотрел на супругу так, как смотрят на дохлую рыбу. Он подошел к ней вплотную и впился расширенными глазами в ее испуганное лицо.

— Выйти! — приказал младший сержант.

Под испепеляющим взглядом супруга Мадина попятилась из комнаты и тихо закрыла дверь.

— Обувь сними, — дрожащим голосом сказала она и поковыляла на кухню — поставить на огонь остывший чайник.

«Не хочу, — подумал младший сержант, стряхивая с брюк кошачью шерсть, — не могу».

Вчера он поздно вернулся с работы — полиция г. Алматы перешла на усиленный режим несения службы для пресечения правонарушений и общественных беспорядков в День столицы. По данным министерства внутренних дел сторонники одной из экстремистских организаций собирались провести несанкционированный митинг у Центрального стадиона. К месту проведения антиправительственного митинга были привлечены правоохранительные силы департамента внутренних дел, а также специальный отряд быстрого реагирования. Стараниями сотрудников полиции было задержано около двухсот правонарушителей. Младший сержант помнил их перекошенные ненавистью лица, их черные глотки, изрыгающие проклятия, их безумные горящие глаза, которыми они сверлили младшего сержанта, когда он запирал их в темноте бронированных автозаков. Очередная, набитая задержанными, спецмашина уезжала под вой сирен и старух, и младший сержант немедленно возвращался к наблюдению за взрывоопасной толпой. Холодным взглядом из-под лакированного козырька он отыскивал скрывающихся в толпе провокаторов. Чутье не подводило его: он безошибочно отличал наивных, недовольных властью зевак от профессиональных смутьянов, чьей целью было расшатать устои государства, обречь страну на разброд и безвластие. Он вытаскивал отбивающихся подстрекателей из недр многорукой толпы и силой тащил к автозаку. Если провокатор оказывал сопротивление, к младшему сержанту подбегали его сослуживцы и, подняв задержанного за конечности, несли к ближайшей спецмашине. Под всполохи красно-синих мигалок набитый людьми автозак со скоростью исчезал вдали, и младший сержант вновь приступал к своим должностным обязанностям.

«Всех бы пересажал», — подумал он и присел на край неубранной кровати. В участке арестованных допрашивали и, не найдя доказательств, через несколько часов отпускали на волю, где они снова могли вести свою подрывную деятельность и сеять смуту среди граждан. «Всех — до единого!» — он ударил кулаком по подушке. Барса выскочила из-под кровати и спряталась за платяным шкафом. Младший сержант закрыл лицо ладонью и увидел перед собой беззубый рот старика, что верещал, словно девка, когда его с трудом вырывали у разъяренной толпы. «Сен — адамсың ғой! — кричал ему старик. — Адамсың ғой!» Вместе с подоспевшим помощником младший сержант схватил седовласого бунтовщика за дряблые руки и спешно потащил к спецмашине. Ноги старика волочились по земле, напоминая тряпичные. «Адамсың ғой, — повторял старик все тише и тише, — мен сияқты». Сотрудники полиции подняли его и бросили в заполненный салон автозака. «Я — полицейский», — процедил младший сержант сквозь белоснежные зубы и с грохотом захлопнул сдвижную дверь.

— Позывной — «Буран-226», — прошептал он и встал с кровати.

Обессиленный до предела, он вернулся домой поздно ночью и, не снимая головного убора, рубашки, брюк и начищенных до блеска туфель, рухнул в мягкую постель. А проснувшись утром, обнаружил, что не может снять с себя форму.

Светло-голубые кошачьи глаза настороженно глядели из-за платяного шкафа. Младший сержант усмехнулся и открыл дверь спальни. Барса пулей вылетела из комнаты. Из кухни доносился аромат свежей выпечки. Младший сержант понял, что он голоден.

В коридоре он встретил Мадину. Она прижалась к стене. Младший сержант бросил на жену неодобрительный взгляд: длинные волосы ее растрепались, выцветший сарафан покрыт пятнами жира, руки в муке и растительном масле. Проходя мимо супруги, он собрался было ущипнуть ее за ягодицу, но Мадина резким движением оттолкнула его ладонь. Младший сержант хмыкнул и скривил рот.

— Приведи себя в порядок, — сказал он и с брезгливостью притронулся к ее волосам, — будущая жена офицера.

Принимая в расчет его преданность службе и самоотдачу, его необычайную работоспособность, которой удивлялись все его сослуживцы и которую так хвалило начальство, младший сержант справедливо рассчитывал на две пятиконечные звезды, что в скором времени должны были упасть на его темно-синие погоны. «Дело времени», — подумал младший сержант и вошел в ванную. Подхватил скользкий обмылок и, не задевая манжет, старательно вымыл руки. Смыл мыльную пену водой и стал чистить зубы — по тридцать секунд на каждый ряд. Прополоскал горло и сплюнул в раковину. Тщательно промыл зубную щетку под проточной водой и вернул в настенный держатель. Открыл шкафчик и достал скребок для языка. Провел им по высунутому языку одиннадцать раз. Очистив язык от налета, младший сержант подержал скребок под водой и убрал в шкаф. Улыбнулся своему отражению в зеркале, но улыбка быстро исчезла, сменившись выражением ужаса. Младший сержант увидел каплю зубной пасты на рубашке.

— С-сука! — прокричал он и, оторвав туалетной бумаги, стал лихорадочно очищать рубашку от зубной пасты. Она жгла ему живот. Младший сержант взвыл от боли: едкой щелочью зубная паста прожигала его кожу. Он дул на белое пятно, проводил по нему туалетной бумагой, пока оно не исчезло.

Наконец боль утихла. Сержант c облегчением выдохнул и вытер вспотевшее лицо полотенцем.

— Я — рубашка, я — фуражка, — беззвучно засмеялся младший сержант, — туфли тоже я, и брюки — я, и ремень, и кобура, и галстук!

Вся эта ситуация с неснимаемой формой внезапно представилась ему очень забавной и в какой-то мере обыденной, пустяшной, не заслуживающей особого внимания. Словно кто-то надел штаны наизнанку, и теперь все кругом над ним посмеиваются. И сам он тоже посмеивается над собой. «Ну и что, что не могу снять? — взбодрился младший сержант и принялся теребить пуговицу на манжете. — Зато мне идет».

Невыразимое блаженство охватило его: жаркой волной наслаждения поднималось по руке, обволакивало ласково плечи, ангельскими перьями щекотало позвоночный столб. Пуговица пульсировала все сильней. Младший сержант втянул воздух сквозь скрипящие от чистоты жемчужные зубы. Весь чувственный мир скукожился до размера сорочечной пуговицы. Прикасаясь к пуговице, Младшему сержанту казалось, что он щекочет блуждающий нерв самой жизни, похотник самого мироздания.

— Я — это я! — утробно прорычал младший сержант.

Упоительное чувство того, что он отныне целостен, фундаментален, обобщен, чувство совершенного слияния Формы и Содержания овладело им, и он закатил к небу взмокшие от счастья глаза. С его заостренного подбородка стекала слюна. Дрожащие ноги подкашивались. В какой-то миг ему стало трудно дышать — пуговичный зуд разрастался, счастья становилось все больше, оно переливалось через младшего сержанта, обжигало его сладострастием.

— Хватит, — прошептал он и с великим трудом оставил пуговицу в покое.

Нестерпимый зуд разлился по левой руке, и младшему сержанту ничего не оставалась, кроме как надавить на пуговицу большим пальцем. Наслаждение обернулось невыносимой, обжигающей льдом болью.

— Хватит! — всхлипнул младший сержант. Он достал из зеркального шкафчика маникюрные ножницы и поддел ими пуговицу. Холодный металл ножничных лезвий коснулся шелкового нерва. Младший сержант согнулся в три погибели от боли и райского блаженства. Щелкнул маникюрными ножницами.

Отрезанная пуговица упала в раковину. Со стуком подпрыгнула и исчезла в сливном отверстии. Из манжеты закапала кровь. Раковина окрасилась красным.

— Мадина-а-а-а! — завопил младший сержант. — Мадина-а-а-а-а-а-а!

В ванную прибежала жена, и вместе с ней — запах домашней выпечки. Младший сержант держал кровоточащую кисть над умывальником.

— Пуговицу отрезал, — надтреснутым голосом сказал он, закрывая окровавленную манжету ладонью. Сквозь пальцы сочилась кровь.

— Что случилось? — спросила удивленно Мадина.

— Не могу... не могу снять, — смущенно, с вымученной улыбкой на лице произнес младший сержант.

— Что не можешь?

— Не могу... Пуговица чесалась… Зудела... Я отрезал... Теперь кровь идет... Вызови скорую... Да не стой просто так! Скажи, что я не могу ее снять... Ничего не могу снять... Даже туфли... Фуражку... Ничего — так и скажи! Позвони им! Сейчас!

Потрясенная Мадина смотрела на мужа. Потом, нахмурив брови, медленно подошла к нему и подняла руку.

— Дурака не валяй, — тихо сказала она и сняла с младшего сержанта фуражку.

Его рот открылся в немом крике ужаса. Беззвучно шевеля губами, младший сержант пошатнулся и схватил Мадину за плечи. Он пытался ей что-то сказать, хватая ртом воздух. В голове его громыхала оглушительная боль: топот ног, ропот толпы, крики и плач, угрозы и проклятия. Самат Рыспаев в последний раз взглянул на жену, словно стараясь запомнить родные черты, потом усмехнулся, заморгал и повалился на черно-белый кафель.

Мадина вскрикнула и опустилась на колени. Пустыми глазами ее муж смотрел на горящий плафон, то закрывая, то открывая рот. Мадина слышала, как клацают его зубы.

— Самат! — заголосила она и бросила на пол фуражку. — Да что с тобой?!

Барса прибежала на крик и принялась тереться о туфлю младшего сержанта. Он перевел взгляд с плафона на упавшую фуражку — изнанка ее была покрыта окровавленными клоками волос, на околыше повис содранный скальп.

— Самат, ты меня слышишь? — чьи-то пальцы впились в его горящие щеки. — Скажи что-нибудь, Самат!

— Буран-226, — едва слышно произнес младший сержант и расплылся в широкой улыбке.