Нелюбимый Новый год

Мария не любила Новый год. Ее раздражали толпы в магазинах, суета и пестрые украшения.

— Долбаный маркетинг, — поджимала она губы, когда оказывалась в торговом центре в это время года.

Магазины начинали украшать витрины с начала ноября, чтобы уже к середине месяца засиять на полную праздничную мощь, привлекая покупателей. Очереди и духота, а на фоне играют веселые новогодние песенки.

Но права она была лишь отчасти. Люди спешили купить подарки своим любимым. Марии же покупать их было некому. Ее семья давно растаяла, как скрючиваются и исчезают снеговики по весне. Отец умер достаточно рано, когда Мария заканчивала школу. Вскоре за ним не стало и бабушки. А через несколько лет новое горе: заболела мама — рак. Она быстро угасала, за ней требовался уход, а у Маши, умницы и отличницы, впереди была карьера в большом городе. Маша уехала, Миша остался с матерью. Он, в отличие от старшей сестры, смог поступить только в местное ПТУ на повара. Сразу после выпускного он начал работать в школьной столовой. И график удобный, и с работы что-то принести можно. Мария все реже приезжала домой. Было невыносимо смотреть, как мама украдкой кривила губы от боли. В один из своих последних приездов неожиданно для себя Мария увидела, как же сильно постарел родной человек. Ее лицо было изрезано заломами-морщинами. Мама сильно похудела, старая одежда висела мешком, а новую, пусть Мария и привозила деньги, мама покупать отказывалась. Воспоминания о прежней счастливой жизни таяли вместе с мамой.

— Машка, мама в больнице. Ты приедешь? — голос брата звучал глухо.

— Прости, не могу. Работы много. Я приеду, как только смогу, — ответила Мария. — Деньги нужны?

Мишка ничего не ответил и отключился.

Ее лицо освещал синеватый свет монитора, на котором высвечивался очередной отчет. Еще немного поднапрячься, дождаться повышения, а там хватит денег, чтобы маму перевезти лечиться в столицу. За окном падал первый снег.

Из больницы мама так и не вышла. Ее не стало в ночь на первое января. На похороны Мария не попала, нужно было срочно ехать в командировку, договариваться о поставках оборудования для нового объекта. Она пыталась выпросить хотя бы один выходной, чтобы успеть до похорон домой, но начальство не отпустило: похороны похоронами, люди рождаются и умирают, а новый магазин открывать нужно. Мигали гирлянды на елках, люди поднимали бокалы, взрывались разноцветными огнями фейерверки, а мамы уже не было, и миру было все равно. Стиснув зубы, Мария продолжала делать свою работу. Мамы больше нет, вроде и незачем больше стараться, но удивительным образом работа притупляла боль. Да и начатое на полпути Мария не бросала.

Она смогла вырваться домой только через месяц. Когда она наконец приехала, Мишка не захотел с ней разговаривать. Даже дверь не открыл.

С тех пор они виделись всего раз, на продуваемом всеми ветрами кладбище на краю поселка. Было еще холодно, но в воздухе едва уловимо пахло весной. Мария приехала из города, чтобы увидеть свежеустановленный памятник на могиле родителей. Брат тоже пришел. С последней встречи он пополнел, в его рыжих волосах появились первые, едва заметные залысины. Он все больше стал походить на отца.

— Может, зайдешь домой? Чаю попьем, с Ксюшей познакомлю, — говорил он и показывал фотографию девушки на треснутом экране мобильного телефона.

Мария отказалась: ей нужно было возвращаться в город. Он кого-то привел в квартиру их родителей… В своем последнем воспоминании о доме Мария хранила образ мамы, сидящей на кухне. Ее полупрозрачные руки обхватили большую чашку с чаем, и она улыбалась почти той своей старой лучистой улыбкой. Мария уже не помнила, что именно она рассказывала маме, наверняка какую-нибудь глупость. А сентябрьский, еще по-летнему яркий свет лился в кухню через старую посеревшую гардину. После той встречи мама еще четыре месяца была жива.

На свадьбу Мария не приехала, сославшись на работу. Вместо этого отправила денежный перевод. Пусть именно то воспоминание о родном доме останется последним, теплым и счастливым, без пьяных толп и чужой девицы на маминой кухне.

У Миши родилась дочь, потом еще одна. Мария отправляла подарки, сама не приезжала. Это был уже не ее дом, там были другие обои, кухня и диван, там не осталось ее книг. Каждый Новый год брат звал в гости, но у Марии была работа.

— Маш, приезжай к нам. Мы бы сами приехали, но Ксюша беременна, ты сама понимаешь… — Оба понимали, что Миша бы не приехал бы, даже не будь его жена снова беременна. И оба понимали, что Маша не приедет.

 

Офис давно опустел. В честь надвигающегося праздника руководство сделало сокращенный рабочий день, и сотрудники рано убежали домой, к салатам и «Иронии судьбы». На рабочем месте остались только Мария и тучный, как мячик, Палпалыч, охранник с первого этажа.

Когда часы на экране монитора показали двадцать два ноль-ноль, Мария наконец выключила компьютер. Такси неожиданно быстро промчалось по городу, сиявшему разноцветными огнями елок. С неба падали пушистые перышки-снежинки. Как в детстве.

Мария процокала каблучками по гранитным плитам парадной, кивнула консьержке, поднялась на стеклянном лифте на восьмой этаж, повернула в замке ключ, в лицо дохнуло теплым ветром.

— Маруся, это ты? — услышала знакомый и уже забытый голос. Бабушка? — Раздевайся и приходи, поможешь салат нарезать!

Этого не может быть!

Мария, как была, в сапогах и в расстегнутом пуховике, прошла вглубь коридора, шаги заглушала цветастая домотканая дорожка. На стенах — светло-бежевые обои в цветочек, затертые около пожелтевших выключателей.

— Машка, сдурела? — выглянул в коридор брат. — Чего топчешь, я тут пылесосил вообще-то, пока ты гуляла с подружками.

Веснушки даже на шее, курчавые лохмы во все стороны, худая грудь раздраженно поднималась — младший брат выглядел так лет двадцать назад.

— Миша? — Мария потянулась, чтобы ткнуть брата пальцем в грудь.

— Совсем сдурела! — брат отскочил назад.

— Миша, чего вы там ругаетесь? Иди лучше картошку чисти! — зазвенел из кухни мамин голос. Бодрый и здоровый.

Показав напоследок язык, Миша скрылся в дверях кухни.

Мария рванула назад, рывком распахнула входную дверь и выскочила из квартиры. Этого не может быть! Щербатые шашечки коричнево-молочной плитки на полу. Голубая облупившаяся краска на стенах с заплатками из серой штукатурки. Запах прелой картошки из деревянных ларей, рассованных по лестничным пролетам.

Или, может?

Она закрыла и резко открыла глаза. Подъезд был на месте. Ущипнула себя за руку, вышло даже больнее, чем она хотела. Потряхивая пострадавшей рукой и шипя сквозь зубы, Мария вернулась в квартиру. Взгляд упал на зеркало: из глубины зазеркалья на нее смотрели испуганные зеленые глаза, огромные на остром худощавом лице — Маша пятнадцати лет. Трясущимися руками Мария сняла верхнюю одежду и, пошаркивая носками по половику, прошла в открытую дверь зала.

Ближе к дивану стоял наполовину накрытый стол, застеленный белой скатертью. Электрические огни елочной гирлянды отражались в гранях бокалов «для гостей», вынутых из серванта, и в пузатом кувшине мутного стекла с вишневым компотом. На то, что это был именно бабушкин фирменный вишневый компот, Мария была готова поставить свою годовую премию. А в углу, около телевизора, стояла живая всамделишная ель! Живя одна, Мария такой ни разу не ставила. Верхушка — пятиконечная звезда из проволоки, которую когда-то собственноручно сварил на заводе дед. Розовощекий мальчик-лыжник из ваты висел рядом с потертым баклажаном, сова с отбитым ухом цеплялась за еловую лапу металлической прищепкой, под елкой стоял пластиковый Дед Мороз с облупившимся носом. Хвойный запах укутывал мягким пледом, потертым и до боли знакомым. Сейчас игрушки хранятся где-то у Миши…

— Марусь, ты куда пропала? Иди сюда! — услышала она снова бабулин голос.

В маленькой кухне стоял густой, вкусно пахнущий туман. Бабушка деревянной лопаточкой помешивала шкворчащую на сковороде картошку, в духовке румянилась курица. Миша с недовольным видом кромсал ножом крабовые палочки, не забывая отправлять в рот особо неудавшиеся куски. Мама, сидящая в дальнем углу обеденного стола, колдовала над селедкой под шубой. Мария хорошо помнила это домашнее хлопковое платье в турецкие огурцы — папа подарил маме в подарок на 8 Марта.

— Гулена, мы уже почти все сделали. Хотя бы нарежь фрукты, — кивнула мама на плетеную сетку с апельсинами и бананами.

Мария послушно потянулась к ножу.

— Я дома! — разнесся по квартире зычный голос отца. Спустя минуту его массивная фигура возникла в дверном проеме. — Семья, уже одиннадцать! Давайте быстренько заканчивать и провожать старый год!

Отец. Живой. Мария дернулась, и нож, которым она как раз резала апельсин, прошелся по указательному пальцу левой руки. На тонкой линии пореза выступила кровь.

— Машка, палец отрежешь — никто замуж не возьмет, — заметил Мишка. — На, заклей, пока апельсины кровью не залила. — И достал из кармана прямоугольник пластыря.

— Он там с прошлого года лежит? — съехидничала в ответ, но пластырь взяла и палец заклеила.

Блюда быстро перемещались на праздничный стол. Мария заметила даже рулетики с красной икрой, которые мама крутила из тонких, полупрозрачных блинчиков. Мария так и не научилась их делать.

— Семья! — отец встал и поднял бокал с шампанским. Он успел переодеться после смены, но от него все еще немного пахло машинным маслом. Рыжие кудри с проплешинами отливали медью. У Маши и Миши в бокалах был вишневый компот. — Это был, как говорит наш президент, тяжелый год. Дедушки больше с нами нет… Но давайте поблагодарим этот год за то, что мы все здоровы и у нас такой прекрасный стол!

Чокнулись. Мария и забыла, что бабушка не жалела сахара для компота.

Времени на зал категорически не хватало, и, чтобы не потерять форму, девушка переползала из одной диеты в другую. Калории, БЖУ, тренировки по расписанию… Но сейчас Мария отмахнула привычные мысли о фигуре: кто в своем уме откажется от бабушкиной жареной картошки с салом и пригарочками?!

— Миша, включай президента! — скомандовал отец.

Братец метнулся к громоздкому аппарату. Раздалось раздраженное шипение, Миша осторожно покрутил рожки антенны, стоящей на вышитой салфетке на крышке телевизора. Наконец семья услышала музыку из заставки.

— Это был тяжелый год… — начал президент.

Маша дальше не слушала. Она смотрела в знакомые и уже забытые лица. Как кадры в замедленной съемке, она выхватывала то мамины короткие светлые волосы со спиральками от химической завивки, то папины густые рыжие усы, то бабушкины круглые морщинистые ладони, лежащие по обе стороны от тарелки, то Мишкины смеющиеся глаза и острый подбородок. Ковер на стене за маминой спиной над диваном — Маша любила рассматривать его затейливые узоры. Секция, в которой разномастные корешки книг соседствовали с хрусталем, стоящим за стеклом. Как же мама расстроилась, когда маленький Мишка полез туда играть и случайно разбил одну из рюмок из чехословацкого набора, который маме подарили на свадьбу.

— Раз-два-три-четыре… — били куранты. Новый год все ближе.

— Закройте глаза, загадайте желание, — Мария услышала мамин голос.

Девушка послушно прикрыла глаза. Что загадать? Ее желание уже исполнилось.

— Десять-одиннадцать-двенадцать!

— С Новым годом! — за столом зашумели.

Мария резко открыла глаза и проснулась. Было пугающе-тихо, как только бывает 1 января. Часы на тумбочке у кровати показали одиннадцать пятнадцать. Так долго Мария давно не спала. Голова была чугунной.

Через незанавешенное окно в спальню просачивался зыбкий и несмелый зимний свет. Серые обои на стенах, светло-серый ламинат на полу. На противоположной от окна стене — картина модного нынче художника: серые мазки на черном фоне. Серое на черном, черное на сером…

Мария обвела долгим взглядом пустую, стерильную комнату с минималистичным дизайном и решительно потянулась за телефоном.

— Миша, привет. Это я. Можно я приеду?

На указательный палец левой руки была наклеена широкая полоска пластыря.