Свободны все

***

в другой жизни

ты полицейский

на турецком курорте

 

волосы стрижёшь покороче

всё одно мокрые

 

рубашка с распахнутым воротом

липнет к спине

 

дневная смена в самое пекло

на галечном пляже

 

вытряхивать камушки из ботинка

удивляться

как они всякий раз находят дорогу

сквозь плотную кожу без единой трещинки

 

от скуки заходишь в сеть

листаешь новости

бензин дорожает

имбирь дешевеет

на севере никак не кончится заварушка

 

ладонью прикрываешь зевок

 

под вечер веет прохладой

по привычке

берёшь стаканчик красного

тянешь за столиком

рассеянно улыбаясь бледной девушке

со светлыми косами

 

она глядит насквозь

и на дне зрачков

за безмятежно-бирюзовой радужкой

читаешь неподуманное неуслышанное

нечаянно разбившееся в тебе

 

«вернуться

боже

или всё же

не возвращаться»

 

 

***

Мой драгоценный март,

Неразличимый вдох.

Кусочек синевы

Растягиваю маской.

За стёклами палат,

За лентами дорог

Безгневны наши сны —

Как бестелесна ласка.

 

За городской чертой

К ладони льнёт трава

И обещает жизнь —

Нагретая, сырая.

А если попадёшь —

Никто не виноват:

Ковид честней иных,

Мишень не выбирая.

 

Ты помнишь тихий зов

Отпущенной струны,

Он затихает в нас

Невоплощённым летом —

Где тает след волны,

В котором нет войны,

Покуда не больны —

Темны, и влюблены —

И не молчим об этом.

 

 

***

— За веру, за правду, за землю под нашим окном.

— Заноза, зараза, занос на шоссе ледяном.

 

— Заветы, заметы, задеты — и сразу в упор.

— Заплаты, заплачем, за плахой наточен топор.

 

— Знамёна, замена, замяли, зазубрина, зуд.

— Завалы, забрала, за бранью — замри, увезут.

 

— Забава, забудем, забелим — залей, решето...

— Забрали, закрыли, зарыли.

Завыли.

За что.

 

 

***

Я читала про Гулю К.

Про волны

Пёстрый Артек

Скачку берегом

Пятнышки чернил

Мозоли от вёсел

 

Про то как пахло сеном и небом

В ночь на двадцать второе

 

Став постарше

Я расхотела верить

В лихую улыбку Гули К.

В далёкий и чистый горизонт

Тридцать седьмого

Тридцать восьмого

И дальше

До той рванувшей ночи

 

А теперь я конечно верю

Каждой по́рой

Каждой мурашкой

 

Смейся невзирая на

Веселись вопреки

Пой во всё горло

Не давай себя оборвать

 

Гуля К.

Золотые кудри

Вам хорошо

И нам замечательно

Wir sind rundum zufrieden[1]

 

 

***

под окнами директора средней школы

белая клякса-многоножка

и крупные пляшущие буквы

 

спасибо ивану ильичу что сделал из меня ху

 

дальше

то ли места не хватило

то ли краски

 

Иван Ильич приходил

хватался за сердце

бранил бесстыжую молодёжь

уж он-то к ним и так и сяк

а они

они

 

приезжала скорая

поставить Ивану Ильичу укол

измерить давление

медбрат курил

кивал на надпись

сплёвывал

 

приезжала комиссия из РОНО

постановила

немедленно смыть

а лучше закрасить

нежным густо-зелёным цветом

типичным для школ

и детских садов

и следственных изоляторов

 

приходил Фомин из девятого В

и Лукьянов из десятого Б

второгодники

Фомин мыл-мыл

не отмыл

Лукьянов лил-лил

не залил

а впрочем больше курили

и ухмылялись

 

была ещё Ленка из первого А

рвала одуванчики на футбольном поле

сдувала пух глядела на надпись

улыбалась

 

«какой он славный

Иван Ильич

и сделал кого-то художником»

 

 

***

Если идти в закат, всё время в закат,

Перебирая жёлтые бусины огней,

Катящиеся вниз по нитке трассы,

Вдаль за гаснущим рыже-алым клубком,

За спиной останется город, гомон,

Шахматы окон, тёмных дворов шкатулки,

Ляжет туман под ноги платком пуховым.

Веришь — если прямо, да полем, полем,

Выйдешь к Дону, сонно-синему Дону,

Сядешь на бережок, обхватишь колени,

Слушая плеск, сверчков ночных перекличку.

И, почти сливаясь с лилово-серым,

Влажным, безмятежным, клонящим в дрёму,

Вздрогнешь, глядя, как вспарывает облако

Самолёта мерцающая игла.

 

 

***

Но, говорят, у каждого ростка

Своя тоска. А осень так близка,

И я иду, распахивая полы

Потёртой куртки. Первая строка

Приходит, как всегда, издалека —

Ловлю её и поднимаю с пола,

 

Снимаю с ветки нитью паука.

Моя рука не камень для броска —

Пригоршню леденцов в кармане греет.

И, может быть, по праву пустяка

Сойдёмся мы, как лодка и река,

Как девочка и шар, гора и гребень.

 

А нет — так нет... тоски на дне зрачка —

На два глотка.

 

 

***

Мы давно и настолько уже не нужны,

что за нами никто не придет.

 

Ефим Бершин

 

О, блаженство ненужности, право дышать,

Не пугаясь разбросанных слов.

Только пепел опять по земле ворошат,

Не спеша собирается лов.

 

И выходят тайком, без ружья и оков,

И вливаются в море огней.

Ни собак, ни волков, ни ночных воронков —

Волчья ягода травит верней.

 

И не скажешь отраве: постой, не с руки

Возвращаться мне в глину и прах.

Беспокойная жалость руки и строки

В ядовитый сгущается страх.

 

Только месяц, как прежде, не встанет на след,

Большеухой качнёт головой.

Никому он не нужен, никем не воспет —

И на цепь не посадишь его.

 

 

***

У городской черты, у черты заката

Пахнет полынью вдоль уходящей трассы.

Толком не ловит, брошены в гугле карты,

Вдох — холодит ладони бутылка кваса,

 

Выдох — под горку катится блик лиловый,

Как ни гони, а всё за ним не успеем.

Губы гудят, гортань распирает слово.

Квас из-под крышки — в пыль оседает пена.

 

Липкую каплю ловят неловко пальцы,

Смех затихает, эхом вбиваясь в вены.

Слипнуться солью — слиться — не расплескаться

До темноты, как влага, благословенной.

 

***

Знаешь — хочется сесть за письмо,

Но не хочется

Сесть

За письмо,

Да и вряд ли ты разберёшь мой почерк

 

Будут сбиваться, срываться строчки,

Не вмещаясь в синюю клетку

Скомканного тетрадного листа

 

А ведь я могла бы о многом,

Почему-то сегодня хочется

О фотографиях

 

Помнишь — всюду склады, заводы,

Ржавый хлам по правую руку,

А по левую — забор с колючей проволокой

 

Как же сладко толкает в рёбра

Солнце, выходя на минутку,

Разливая алые отблески по железу

 

Главное — ухватить момент,

Унести с собой в телефоне,

Выложить в подходящий паблик,

Можно даже к себе на обложку

 

Долго-долго смотреть и вздыхать:

Пустяки, это просто фабрика,

Это старая проходная.

Свободны все.