Квадрат

Сергей родился художником. Он притворялся обычным ребёнком, пока не пришло время первого слова. И слово было «кисть». В три года Сергей помнил дорогу ко всем магазинам канцтоваров в городе. Каждые выходные он нёс небольшой мольберт до парка, чтобы присоединиться к художникам на пленэре.

В дни, когда приносили почту, пятилетний Сергей вставал рано. Торопливо завтракал, обжигал губы наспех выпитым чаем. Вниз по лестнице бежал порывисто, сбивчиво. Вверх шагал размеренно, важно. Возвращался в квартиру со стопкой газет и журналов. Семейное утро наполнялось шуршанием страниц. Папа устраивался в кресле и читал «Известия». Мама оставляла «Бурду» на швейной машинке, где среди потрёпанных старших товарищей, обрезков и выкроек журнал находил себе место. Криком, плачем и кулаками братья отстаивали право первого чтения «Весёлых картинок». Сергей садился за стол и погружался в омут «Искусства».

Он пробовал румяные хрусткие яблоки Сезанна и наслаждался ароматами разнотравья букетов де Хема. Гулял по туманно-мшистой зелени лесов Шишкина и тонул в переполненных светом волнах Айвазовского. Слушал агонизирующие Помпеи Брюллова и кричал на пылающее небо Мунка. Вдыхал сизую влагу портового утра Моне и наблюдал за танцующими вихрями звёзд Ван Гога.

На конкурс осенних рисунков Сергей написал лучшую работу в классе, параллели, школе, но занял второе место.

— Сын, талант и усердие — это тебе не гарантия победы. Иногда просто нужно быть дочкой директора школы.

— Но это несправедливо!

— Да, согласен. Но, к сожалению, часто так и бывает.

Мальчик перестал плакать. Умылся. Взял краски и кисти. Отец посмотрел на сына, старательно исправляющего конкурсную работу.

— Сын, не доведёт тебя это к добру.

— До добра, пап, — поправил Сергей. —  Надо говорить: не доведёт до добра.

— Ты посмотрел на форму. Нехорошо это. Посмотри на суть. Я пытаюсь поддержать. Тебе так важно, что я говорю с ошибками? — чуть улыбнулся папа, но его взгляд остался серьёзным.

Сын промолчал. Он считал, что несовершенная форма портит даже самое лучшее содержание. И наоборот. С того дня он стал не только художником, но и перфекционистом. Позже он получал признание и одерживал победы. Так много, что в комнате не хватало стен для грамот. Но слишком мало, чтобы мальчик простил несправедливость судьям школьного конкурса.

После выпуска Сергей решил, что ещё не готов поступать в художественное училище. Он брал частные уроки по композиции и живописи. При малейшем дефекте картины перфекционист изводил художника: называл неудачником, лишал аппетита, будил среди ночи. Сергей снова и снова переписывал готовую работу.

Сначала увлёкся маслом — нравилась неторопливость, густота, податливость изменениям. Затем Сергей понял, что исправленный недостаток остаётся на картине, и, затаившись в глубине, портит её. Он перешёл на акварель — тончайшие прозрачные слои не терпят ошибок, их невозможно смыть или перекрасить. Только написать заново, в этот раз идеально.

Художник обретал силу, только когда папа был рядом. Растёкшаяся звезда становилась полярным сиянием. Неудачный блик на кувшине добавлял натюрморту дополнительное измерение. Неточно подобранный цвет лучше раскрывал переменчивый характер светотени. Папа помогал Сергею превратить изъяны в уникальные черты. Пока однажды несовершенство сердечной мышцы не только сына лишило отца, но и художника — голоса.

В двадцать Сергей подал документы в художественный институт. Перед экзаменами поехал в Санкт-Петербург смотреть картины великих мастеров. В первый день он отправился в Главный штаб Эрмитажа, чтобы увидеть «Чёрный квадрат». Что может быть совершеннее? Ровные линии встречаются в прямых углах, обсидиановый чёрный граничит с жасминовым белым.

Сергей стоял напротив квадрата. А он — серый! Немного коричневый. Слегка зеленоватый. Фальшивый! Нет в нём ни антрацитовой тьмы, ни непроницаемой бездны. Может, это не он? Сергей трижды перечитал табличку справа от картины: «Чёрный квадрат. Автор: Малевич, Казимир Северинович. 1878-1935».

Ночь прошла беспокойно. В психоделических снах хохотали абсолютно чёрные тела, квадраты сплющивались в ромбы и вытягивались в трапеции. Снился ему и Малевич: он то извинялся за оплошность, то осквернял белой каплей чёрную краску, ехидно замечая: «Я это специально».

Днём было не легче. Сергей посещал другие музеи, но его мысли, натыкаясь на углы и рёбра, не покидали пределов квадрата. Папа освободил бы его. Помог бы найти причину, почему цвет именно такой. Но папы не было. И Сергей искал в одиночку. Он прочитал, что чёрный квадрат противопоставлялся солнечному кругу. Солнце — жёлтый карлик. Не белый. Антипод не обязан быть чёрным. Но ведь солнце — это свет, а его отсутствие — тьма, ничто, нуль.

Разочарование нарастало с каждым новым свиданием с картиной. Перед отъездом Сергей посетил квадрат в последний раз. Бесстрастный внешне, Сергей ощущал, как совесть художника сражалась с яростью перфекциониста. Сражалась и проиграла.

Смотрительница музея, припудрив лицо равнодушием, наблюдала за уходящей экскурсионной группой. Больше в зале никого не было. Кроме молодого человека, державшего в руках философский трактат «Супрематизм. Мир как беспредметность».

Сергей огляделся. Небрежным движением он открыл книгу, где обрамлённый аккуратно вырезанными страницами лежал баллон краски. Сергей провёл пальцем по надписи «Обсидиановый чёрный» и нащупал клапан. «Нехорошо это», — услышал Сергей. Он встряхнул головой и порывисто шагнул к картине.

Баллон фыркнул, зашипел и выдохнул угольную тучу. Сергей закрасил треть фигуры, когда услышал приближающийся сзади топот. Через мгновение затылок вспыхнул болью, тьма стремительно выплеснулась на раму, окрасила стены, поглотила свет. В глазах Сергея квадрат наконец достиг совершенства.