День металлурга

Глава 1

Я перебираю в памяти наши разговоры.

Ты не куришь, бросила еще до Аньки, курю я. Обхватываешь стакан с чаем ладонями, как будто хочешь согреться. Лицо у тебя бледное, волосы собраны в пучок, только одна прядь непослушная постоянно выбивается, но ты прячешь ее за ухо. Смотришь на меня, слегка наклоняешь голову на левый бок и улыбаешься.

— Все будет хорошо, золотце, — говоришь мне, а затем опять повторяешь: — Хо-ро-шо.

— Знаю, золотце, — соглашаюсь я, — все уже хо-ро-шо.

Можно даже не объяснять, что случилось. Ты все понимаешь без слов.

 

Кашель Егорова прервал мои воспоминания. 

 

Тесная комната два на три с железными решетками на окнах. Деревянный стол, шкаф для бумаг и стулья с кожаной обивкой. Выглядит заурядно, а на самом деле — заколдованное место. Здесь я постоянно запинаюсь то о выступающий порог, то о длинное отчество директора. Выходит сплошная несуразица. Вот и сегодня Егоров, даже не поднимая на меня глаз, сминает в две секунды мою объяснительную вместе с уверенностью в правоте и кидает в корзину для мусора.

— Ну что за хрень, Исанов, — злится он, — отчебучил ты в свои последние смены. Если уснул на посту, так и напиши, что уснул.

Утро только началось, а Егоров уже грозится оставить меня на объекте и плевать на мое увольнение. Он хватает рацию и с нескрываемым раздражением орет:

— Центр восьмому, как слышно, центр восьмому.

Рация трещит и взволнованный голос отзывается:

— Восьмой на связи, центр.

— Восьмой, откройте-ка журнал и передайте центру, есть ли данные о задержаниях в ночь с девятого на десятое.

— Никак нет, центр, — отчитывается восьмой, — только записи об автотранспорте.

Директор отбрасывает рацию и тарабанит пальцами по столу.

— Никаких задержаний, Исанов, не было.

— Значит, ГБР протокол не заполняли, — пытаюсь объяснить я, но голос дрожит и не слушается. — Привезли к нам в дежурку этого Хромого, подержали для профилактики и выгнали утром за территорию. А пока я с ним носился, выезжал КамАЗ с краденым товаром, предположительно, конечно.

— Складно у тебя все получается, только вот твой Хромой не засветился ни на одной камере, — ядовито улыбается Егоров. — Ладно, пока иди, будем разбираться.

 

На часах семь тридцать. Еще полчаса до сигнала твоего будильника, золотце. Скоро ты проснешься, включишь чайник и обнимешь сонную Аньку. Это все, что имеет значение. Сегодня у нас большой день. Вечером мы загрузим вещи в багажник старенькой «Тойоты» и отправимся на вокзал. Завтра проснемся в другом городе, в другой квартире. Не будет больше Егорова, ночных смен, соседей из двадцать первой с вечным ремонтом, и ссориться мы тоже не будем. Анька пойдет в новую школу, как ты и хотела. Теперь все будет так, как ты и хотела.

 

Из рации доносятся сонные голоса, передают данные пропусков. Я сижу перед экраном монитора, сверяю номера автотранспорта в журнале с трансляцией видеокамер. Смотрю, как охранники мельтешат в кадре, залезают на эстакады и проверяют документы водителей.  Даю добро на выезд, аккуратно записываю: «Заезжал порожний, выезжает с металлическим листом на погрузку». К одиннадцати часам у меня появляется первый за день перерыв — пятнадцать минут, пока не принесут очередную партию пропусков. Можно и перекусить. Выбирать особо не приходится: в холодильнике одиноко скучает банка консервов. Я сажусь с тарелкой на подоконник и рассматриваю, как лучи солнца пробираются сквозь пыльные окна. Дворник метет улицу, рабочие отдыхают возле цеха, но, заметив меня, торопятся натянуть каски. Спокойно, ребята, сегодня моя последняя смена, докладывать о вас и не собирался. Поднимаю глаза наверх. Из огромных кирпичных труб валят клубы дыма и ложатся грязными пятнами на небо. В носу свербит, во рту ощущается металлический привкус.

 

Именно с этого ты и начала разговор про переезд.

— Металлический привкус, — сказала ты, — ладно, мы с тобой привыкли, но Анька-то в чем виновата?

Ты вышла во двор, увидела черный снег и запретила ей кататься на ледяной горке.

Уговаривать меня долго не пришлось, но ты еще целый вечер ходила из стороны в сторону и выискивала все новые причины для переезда, а когда и они закончились, мы включили компьютер и выставили квартиру на продажу.

 

За окном показалась знакомая фигура. Серая спецовка, огромный рюкзак. Я бросился к двери. Хромой держал курс в сторону складских помещений. Он двигался медленно, опираясь больше на правую ногу. Увидев меня, рявкнул в сторону:

— Чего тебе?

 

Глава 2

Чемодан я купил на последние деньги. Желтый, с ребристой поверхностью и двойными колесами. Выполнил твои пожелания все по пунктам.

— Рус, один чемодан, клянусь, — говорила ты, — всего один, и то для Анькиных вещей. Остальное барахло оставим в Тригорске, вместе со старой жизнью.

Ты часами бегала по квартире, собирая одежду в аккуратные стопки. Укладывала их в чемодан, а через пару дней перебирала содержимое и доставала половину обратно. Одним чемоданом, конечно, не обошлось. Но для тебя сбор вещей превратился в особенный ритуал, который затянулся на несколько месяцев.

 

Вблизи Хромой, кажется, гораздо старше меня. Стоит сгорбленный, облокотившись на кирпичную стену. Подстричь и отмыть — мог бы сбросить лет пятнадцать и даже сойти за ровесника. Ведь наверняка ходить мы могли в одну школу, а жить на соседних улицах. Тригорск достаточно маленький, чтобы по пальцам пересчитать городские школы, но достаточно большой, чтобы с некоторыми личностями и за всю жизнь не пересечься.

Он щурится на солнце, разглаживает спутанную бороду загорелыми пальцами. Нет ему дела ни до меня, ни до моего увольнения. Вытаскивает пачку молока из рюкзака и жадно пьет.

— Кухню ограбил? — спрашиваю его.

— Угостили, — фыркает мне в ответ. — Только знаешь, начальник, я быстрее от этой порошковой дряни откинусь, чем от токсичных выбросов. Ты только посмотри, что работягам за вредность дают!

Если сложить все часы, которые Хромой провел в дежурке, то, наверное, набежит пара недель. Впервые он попал к нам года три-четыре назад. Сняли с вагона, где он с такими же труболетами скидывал металлические обрезки на рельсы.

— Плохо помню, что там было в четверг, — увиливает Хромой, — экология, черт ее дери, всю память вымыло кислотными дождями.

— Тогда будем оформлять, — равнодушно заключаю я.

— Начальник, сам знаешь, это только бумагу марать, — на секунду задумывается он, — а вот если у тебя там тысчонка завалялась, могу и поднапрячь оставшуюся извилину.

Он прав, протоколом ничего не решишь. Времени торговаться совсем нет, а у Хромого его хоть отбавляй. Живет одним днем, без планов на завтрашний. Он наклоняется к рюкзаку за второй пачкой молока. Ударить его под дых прямо сейчас, скрутить — и в дежурку к Егорову, а там разберемся.

 

В таких случаях ты всегда говоришь:

— Рус, ты совсем не такой.

— А какой? — аккуратно спрашиваю, тут же вспоминаю эпитеты, которыми награждает меня твой отец: — Слабак и мямля?

Ты закатываешь глаза, берешь меня за руку и отвечаешь:

— Честный и благородный.

 

Хромой хитро улыбается, как будто читает мои мысли. Не знаю, как насчет благородства, но в целом ты права, я совсем не такой. Хромой берет купюру, осматривает внимательно на свету и прячет во внутренний карман. Он медлит, я нервничаю. До конца смены остается девять часов.

— Наивный ты человек, начальник, — Хромой с задумчивым видом садится на бордюр. — Лучше бы у своего пузатого спросил, куда металл испарился.

— Какого еще пузатого, Егорова, что ли?

— Ну и Егорова в том числе, без их ведома и собака плешивая не проскочит, а тут целый КамАЗ.

— Возвращай деньги, Хромой.

— Сам посуди, то вагончик пропал, то машинка под рулонами что-то провезла, а весной загорелся склад, прямо когда материалы для ремонта подвезли. Давно бы выпнули твоего Егорова, ну или затаскали бы по службам безопасности. А он все сидит, кабанеет и детей по курортам таскает.

 

Тебе никогда не нравился Егоров. Буду точнее. Тебе никогда не нравились мои коллеги и друзья. «Неправда, Исанов, — отвечаешь ты, — просто я их насквозь вижу, этих твоих жадных людишек». Мне становится смешно от мысли, что с Хромым, может быть, ты и нашла бы общий язык. Не лучший кандидат в друзья семьи, но мыслите вы с ними похожими категориями.

 

— Собирайся, пойдем к Егорову, скажешь, что это я с тобой провозился в четверг. Сдам объяснительную, а курорты пусть остаются на его совести.

— Это ты правильно говоришь, только не пойду я с тобой, начальник, — трясет головой Хромой. Вдруг его глаза заблестели, и он прошипел: — Да и какое это имеет значение, все равно скоро наш городишка вместе с заводом провалится к чертям под землю! Зуб даю, видение у меня такое было.

— Провалятся, обязательно провалятся, только сначала нужно получить от Егорова заветную подпись.

— Тысячей здесь не обойдешься, начальник, — хитро замечает Хромой.

Не знаю, в какой момент я доверился Хромому, но теперь половина моей зарплаты перетекла во внутренний карман его выцветшей рубашки, а сам он комфортно расположился на переднем сидении «Тойоты».

 

Глава 3

Последнее, о чем я мечтал, — это работать на заводе. Из выпускника политеха мне хотелось превратиться в успешного предпринимателя, но попытки проваливались одна за другой. «Два-три года в охранном», — пообещал я себе. Подкоплю немного, раздам долги и попробую снова. Через два года появилась ты, еще через год — Анька. Долги раздавал долго, а когда разделался с ними, пришлось занимать на машину у твоих родителей.

 

— Конь твой на последнем издыхании, — замечает Хромой, — а вроде зарабатываешь неплохо.

— Побольше твоего.

— Это как посмотреть, начальник. На моем маршруте чего только не найдешь, каждый день интересней другого.

— А интерес один — вмазать.

— Что же не вмазать, если хочется. Ты, начальник, не думай. Мы это все проходили, и женщина любимая была, и работа нелюбимая. Или ты думаешь, я всегда по вагонам скакал?

— И что же она, женщина любимая, гордится тобой теперь?

— А как же, смотрит оттуда и говорит, какой я молодец.

Стоило Хромому поднять указательный палец к небу, как до меня донесся хлопок. Останавливаю машину и выскакиваю на улицу. Хромой смотрит на меня, не моргая. Его губы расходятся в улыбке, обнажая желтые зубы.

В районе кислородки гремит. Подбегаю ближе и вижу, как труба воздухопровода обваливается и разлетается рваными кусками по дороге. Взрывной волной раскидывает щебенку и выбивает окна цеха. Мелкие осколки стекла падают на асфальт. Прячусь за машину, как за щит. Смахиваю пыль с лица. Хромой стоит в метре от меня и смеется.

— Конец света, — радостно вопит он, — началось!

Пытаюсь схватить его за край спецовки и потянуть к себе.

— Пригнись, Хромой! Слышишь меня?

Спустя пару секунд летит вторая труба, сминает крышу цеха как игрушечную. Прижимаюсь сильней к земле. Раздается сигнализация. Звук сирены закручивается по спирали от низкого рева до оглушительно высоких тонов.

Внутри все сжимается. Сердце колотится все сильнее и сильнее. «Не поддаваться панике» — гласит первый пункт техники безопасности. Такое я себе мало представлял, когда подписывал документ в начале смены. Закрываю глаза и считаю до десяти. Вдох-выдох. Над цехом разрастается оранжевое пламя, огненное зарево нависает над заводом и дотягивается до неба. Из зданий выбегают люди. В глазах — паника, на плечах — холщовые сумки с противогазами. Несутся со всех ног к проходной.

Набираю воздух в легкие и кричу в рацию изо всех сил: 

— Центр второму! Центр второму!

Треск, голоса заикаются, треск. Ничего не разобрать. В воздухе гарь.

— Центр второму! Центр второму!

Второй наконец отзывается.

— Твою мать, Рус. Ты видел, как бабахнуло?! — взволнованно орет второй, позабыв о субординации. — Там же мог быть я!

На бегу даю указание выводить людей за территорию завода. По дороге проносятся пожарные машины. Я за ними.

Козырек охранной будки вывернут. Электричества нет.  Нам отдают длинные списки заступивших на смену, и мы отмечаем каждого по фамилии.

 

До конца рабочего дня остается шесть часов. Отправляю тебе сообщение: «На кислородке авария. Скоро буду». В ответ получаю: «Сообщение не доставлено».  Набираю тебе несколько раз, но не могу прорваться через бездушное «Абонент недоступен». Ерунда какая-то. Может, взрыв повредил сотовую связь или телефон разрядился?

Зажмуриваюсь, пытаясь вспомнить наш последний разговор. Кажется, ты говорила что-то про овощи на обед и про оплату коммуналки. Мои усилия вспомнить отзываются тупой болью в затылке. Голова трещит, пробираюсь через воспоминания, как сквозь туман. В последнее время ты была очень рассеянной.

 

Глава 4

Со всей суматохой я потерял из вида Хромого. Озираюсь по сторонам, но его, конечно, нигде нет. Чертыхаюсь так, что прохожие оглядываются. Угораздило меня расплатиться с ним заранее, наверное, уже накачался и спит под каким-нибудь кустом. Даже если прошерстить городские парки и заглянуть под каждую лавку, вряд ли в таком состоянии его удастся притащить к Егорову и заставить сказать что-то внятное.

 

Я набираю тебе еще раз, но все безрезультатно. Вот-вот поднимешь трубку и скажешь: «Рус, это только в твоей голове. Уедем, и что нам сделает Егоров? Зарплату не даст, уволит по статье? Все это мелочи, золотце».

Но ты не отвечаешь, и мне становится не по себе.

Ты обещала больше никогда не пропадать. В тот раз ты не разговаривала со мной два месяца. Самое долгое время, которое мне пришлось провести одному. Твой отец грозился спустить меня с лестницы, если я появлюсь на пороге еще раз. 

Я часто размышляю о том, в какой момент все пошло не так. Когда проспал остановку и вышел возле букмекерской конторы или когда поставил на «Окленд сити». Собрала бы ты вещи и оставила бы меня одного в квартире, если бы «Атланте» не забил гол на последней минуте. Случись все по-другому, мы бы еще тогда переехали и начали жизнь в другом городе с чистого листа, как ты и хотела. Нас было бы четверо, а Анька была бы младшей сестрой.

— Уходи, Исанов. Нет больше ребенка, я так решила.

Твой голос звучал уверенно, но глаза были красные от слез. В тот вечер я плакал, и погода, сжалившись над нами, тоже роняла с неба воду. Мы стояли в подъезде твоего дома. Лампочка то загоралась, то потухала. Я злился на себя, на тебя, на нас. Ты все твердила «уходи», но прижималась ко мне сильнее. В помещении пахло краской так, что выворачивало наизнанку. 

Дождь прошел, и мы стали жить дальше. Больше мы никогда не разговаривали о случившемся. Иногда ты смотрела в окно и плакала, а я ни о чем не спрашивал. Со временем ты стала больше смеяться, а я вспоминал о тех месяцах все реже, пока они окончательно не поблекли в моей памяти.

 

Сегодня мне везет. Днем на улицах почти нет транспорта. Я добираюсь до дома, не нарвавшись ни на один красный сигнал. Два-пять-три-девять-решетка. Неверный код. Домофон не работает, а я, как назло, забыл ключи в дежурке. Но мне опять везет: из подъезда выходит сосед.

— О, Руслан, ты, что ли? — удивленно смотрит он на меня. — Ну как ты, брат? Справляешься?

— Привет, Макс, в порядке, — бурчу ему в ответ, — домофон опять не работает.

— Руслан, ты же не… — доносится до меня голос соседа, но я его не слушаю, спешу к тебе, к Аньке.

В два прыжка преодолеваю лестничный пролет, еще один.

Стучу. Тишина. Дергаю за ручку. Жду. Наконец по ту сторону двери раздаются шаги.

 

Глава 5

На улице еще день, а в подъезде темно. Деревья перед домом разрослись так, что перекрывают солнечный свет ветвистыми кронами. Пахнет сыростью. Зеленая краска на стенах полопалась и расползлась трещинами, как паутина. Не замечал их раньше.

— Кто? — раздается по ту сторону двери. — Мы ничего не заказывали.

Голос чужой, слышал ли я его раньше? Твоя подруга или мама одной из Анькиных подруг? Никак не припомню.

— Очень смешно, это Рус, давай быстрее.

— Мы ничего не заказывали, — повторяет незнакомая женщина.

Жду. За дверью ни звука, никто не пытается повернуть ключ в замке. Шутка затягивается.

— Открывай, ты вообще кто такая?

— Это ты кто? — доносится возмущенный голос. — Я сейчас полицию вызову.

Начинаю нервничать. Зачем ты позвала в дом какую-то сумасшедшую, еще и в канун отъезда?

— Это Руслан, хозяин квартиры. Открывай.

— Какой еще хозяин, не проспался, что ли? Здесь никаких Русланов нет. Проваливай!

Четвертый этаж, квартира номер двенадцать. Дергаю за ручку — закрыто.  Стучу кулаком — тишина. На двери внизу едва заметная вмятина. Если присмотреться, то похожа на месяц. Никакой ошибки. Это мой дом, моя квартира. Я помню, как здесь появилась эта чертова выемка. Я тогда чуть не умер от усталости, а ты от смеха.

 

До рождения Аньки мы все делали вместе. Ты так и говорила:

— Исанов, мы скоро срастемся, как близнецы.

— А что в этом плохого?

— Меня уже в гости не зовут, а на тебе клеймо подкаблучника.

Ты жестом показала на мой лоб, как будто там и правда красовалась надпись. Я вытер пот с лица, выпрямил спину и подпер тележку ногой, чтобы не укатилась. До дома оставалось триста метров, но второе дыхание никак не открывалось. Зато ныла спина и гудели ноги.

— Ты не носишь каблуки…

— Ты тоже, но понимаешь, о чем я. Вот, смотри, тяжеленный стол тащим с тобой вдвоем, где все друзья?

— У тебя разряд кандидата в мастера спорта, а у них нет.

— По плаванию, Исанов, вот речку переплыть брассом — пожалуйста, а тащить тяжеленный стол — это без меня.

Ты выругалась, но послушно побрела за мной с коробкой в руках. Основное препятствие оказалось впереди. Четыре этажа, семь лестничных пролетов, восемьдесят четыре ступеньки. К тому времени, когда мы добрались до нашей квартиры, мой спортивный костюм можно было выжимать от пота. Тележка выскользнула из влажных рук, и откидной упор ударил по входной двери, оставив вмятину в форме месяца. Коробка с грохотом упала на бетон. Ты побежала проверять, не треснула ли столешница, и обнаружила, что мы по ошибке забрали чужой заказ.

 

Наклоняюсь и провожу пальцами по неровности.

День кажется бесконечным. В голове буря мыслей. Абонент недоступен, сумасшедшая в квартире, кричащий Егоров, взрыв на заводе. Кровь в висках пульсирует все сильнее, давит так, как будто пытается вырваться наружу.

Я не видел тебя целую вечность. Представляю, как ты сейчас стоишь по ту сторону двери вместе с Анькой, смотришь в глазок и прикрываешь рот рукой, чтобы не рассмеяться. Представляю тебя то с короткой стрижкой, то с длинными волосами, собранными в хвост.

— Номер недоступен, номер недоступен, — повторяю за равнодушным голосом в телефоне, — что за черт!

Спланировала ли ты это заранее? Собрать вещи и уехать далеко. От себя, от меня, от родителей. Имела ли ты это в виду, когда говорила, что не можешь дождаться сегодняшнего вечера. Или это случилось спонтанно? Что-то вроде того, как это показывают в американских сериалах, где уставшие домохозяйки садятся на первый попавшийся самолет и уносятся от прошлой жизни без сожалений.

В глазах плывет, ноги немеют. Чувствую, как тело заваливается назад. Как вдруг тишину пронзает крик: «Папа!»

 

Глава 6

По лестнице бежит девочка. Чуть младше Аньки. Панамка съехала на глаза, но она так спешит, что почти вслепую перешагивает через ступеньки.

— Папа-папа, — кричит она, подпрыгивая на месте, — па-ап, смотри, что я нашла!

 

Даже если ты бросила меня, ты не оставила бы Аньку. Не смогла бы. Уверен ли я в этом? После того как ты доверила квартиру сумасшедшей и отключила телефон, могу ли я в чем-то быть уверен? Я выскакиваю из подъезда в надежде застать Аньку в садике.

 

Погода меняется. Ветер рвет деревья, солнце заползло под облака.

Я останавливаюсь в сквере напротив детского сада, куда ходит Анька, и курю. Сердце стучит, как перед важным экзаменом. Вдалеке мельтешат дети в разноцветных ветровках. Есть ли среди них розовая с аппликацией совы на рукаве?

Ворота открываются со скрипом. Несколько малышей встречают меня с любопытством, другие пятятся к воспитателю. Она, похоже, новенькая, молодая, наверное, вчерашняя выпускница. Смотрит внимательно, лицо под стать погоде — хмурое. Подзывает к себе жестом свою коллегу, постарше. Та надвигается на меня, словно рвется в бой. Ее я видел раньше, она прошлой зимой заменяла Анькину воспитательницу на время больничного.

— Прошу покинуть частную территорию, — она подходит ближе, шепотом цедит: — Иди давай отсюда! Детей мне пугаешь.

Нервный смешок вырывается у меня из груди. День становится все интереснее.

— Вот это у вас обращение с родителями, Вера Павловна, — отвечаю я, — вы же педагог!

Вера Павловна несколько раз моргает, вскидывает руки и бледнеет.

— Вы же папа той девочки. Простите, бога ради, не узнала. Анечка, верно?

Она выглядит все еще напряженной, но на лице ни следа от прежней агрессии. Окидывает меня взглядом, топчется рядом, как будто хочет приобнять, но не решается. От ее внезапной перемены мне становится не по себе, но стараюсь не подавать виду.

— Я на самом деле спешу. Подскажите, Аню Исанову уже забрали?

Вера Павловна молчит.  Мое терпение на исходе.

— Что случилось? — прилагаю усилия, чтобы не перейти на крик.

Вопрос застает ее врасплох. Я вижу, как ей неуютно.

— Вы понимаете, — говорит Вера Павловна нерешительно, — за вами может кто-то из родных приехать? Или из друзей?

— Она и вас подговорила? Или, может, даже купила? — меня переполняет злость. — Где моя дочь? Где?

Мои руки подбираются к ее шее. Она визжит так, что я морщусь от ее воплей. Толкает меня сильно, валюсь на твердую землю. Воспитатели спешат завести детей в здание, вокруг собираются люди.

— Простите, я не хотел вас напугать, — бормочу я ей, — просто моя жена…

— Охрана! Охрана! — кричат позади меня.

Мне не остается ничего, как только подняться и бежать.

 

Если я сплю, то все хорошо. Нужно только проснуться, и ты будешь рядом, возьмешь меня за руку и скажешь: «Это всего лишь сон, золотце». Но я удаляюсь все дальше и дальше. Беспомощно блуждаю в лабиринтах собственных мыслей. Куда ты пропала? Что ты сделала с Анькой? Ты исчезла, не оставив мне ни малейшей зацепки, за которую можно было ухватиться, чтобы не упасть.

 

Глава 7

Главная улица перекрыта. Люди плетутся длинной колонной к стадиону.  Третье воскресенье июля в нашем городишке отмечается не меньше Нового года. Праздничный концерт, танцы, фейерверки. Вся эта мишура после полуночи превратится в тыкву, а на утро откликнется осколками битых бутылок в подворотне. Ты всегда избегала таких сборищ, но я все равно взглядом выхватываю чужие лица в шумной толпе.

Холод пробирает до костей. Тебе было бы здесь неуютно. Мне же спокойно, только когда ты сопишь рядом. Твоя рука в моей руке. Всегда засыпаешь первой. Я же ворочаюсь подолгу, но даже проваливаясь в сон, держусь за тебя крепко. На доли секунды даже не понимая, где заканчиваюсь я и начинаешься ты.

Вокруг много худых, в таких же свитерах, с круглыми серьгами в ушах. Не ты, опять не ты. Смотрю на рыжеволосую девушку дольше приличного. Ее губы расплываются в похожей, но чужой улыбке. Между нами вдруг оказывается здоровый парень. Мычит что-то несвязанное в мою сторону. Резко дергает за плечо. В небе бьют салют, и меня тоже бьют.

Просыпаюсь в нашей старенькой «Тойоте», свернувшись на пассажирском кресле. Несколько секунд, чтобы понять, что ничего вокруг не изменилось.

— Живой? — говорит мне Хромой. — Начальник, ты чего молчишь?

Живой, может, и зря. Закрываю глаза. Надеюсь, что со взмахом ресниц исчезнешь не ты, а Хромой с дурацкими вопросами. Тянусь проверить документы с телефоном, но в кармане пусто. Наверное, потерял в драке.

— Ну, начальник, и денек у тебя выдался. А я иду и смотрю: пьянь дерется, присмотрелся — вот те на, наших бьют. Ну как, вспоминаешь?

«Пьянь»! Только подумать, как называет меня Хромой.

— Тебе бы приложить к глазу лед, это сейчас он красный, а через пару дней зацветет. Точно говорю, как пить дать!

Меня тошнит. Во рту горечь.

— Пить, — хриплю ему в ответ.

— Сейчас, начальник, доедем до заправки и раздобудем чего-нибудь.

За окном ночь, а за рулем моей машины сомнительный персонаж. Фонари, склонившись вдоль трассы, дрожат тусклыми желтыми огоньками. Вокруг — ни единого фасада здания или вывески. Судя по пустынным пейзажам, мы за городом. Вот-вот Хромой остановит машину, даст мне по голове молотком — и прощай, Исанов. Разве что финальным аккордом станет маленькая заметка в «Вечернем Тригорске» о моей нелепой смерти.

Внезапно яркий свет бьет в лицо. Зажмуриваюсь. Со встречки прыгает машина и летит на нас. Свист шин перекрывает остальные звуки.

— Успели, — смеется Хромой. — Минута в минуту.

Опять темно. Я верчу головой. Неужели я снова отключился? Еще мгновенье назад на нас неслась машина, а сейчас на обочине стоит покореженный кусок металла, прибитый к грузовой фуре. Рядом припаркована скорая и полицейская машина.

Посреди дороги на голой земле лежат два тела. Большое и маленькое. Я на ватных ногах обхожу конусы, расставленные по периметру аварии. Женщина прикрыта черной тряпкой. В полуметре от нее из-под зеленого полотенца торчат маленькие сандалики и выглядывает розовый рукав со знакомой аппликацией совы. Есть что-то в их положении неестественное. Может, стоит мне стянуть ткань и заглянуть им в лицо, как  на месте людей окажутся пластиковые манекены. Ветер колышет ткань, и мне кажется, что эти двое еще дышат. Я машу работникам скорой, но они смотрят сквозь меня. Лица обеспокоенные. Забирают на каталке мужчину в кислородной маске.

 

Глава 8

— Рус, ты опять кричал во сне. Дурной сон? — спрашиваешь меня.

Я лежу спиной к тебе, не поворачиваюсь, вытираю ладонями мокрые глаза.

— Да, уже забыл, что снилось, — бросаю как можно небрежней, — наверное, ерунда какая-нибудь.

Ты не спишь, долго ворочаешься. Потом прижимаешься так, что шея потеет от твоего дыхания. Похлопываешь рукой по моему плечу — так ты обычно укладываешь спать нашу дочь.

— А я там была?

— Где?

— Ну во сне, я там была или Анька?

— Не помню, золотце. Засыпай, нам завтра рано вставать.

Сны мне снятся редко, с тобой еще реже, но сегодня — исключение. Я дышу через рот, чтобы ты не заметила моего сопения. Боюсь повернуться и напугать тебя. Мне начинает казаться, вдруг тебя нет рядом, и я лежу один, не в нашей уютной квартире, а на голой земле за городом. Как во сне, рассеявшемся так быстро, хотя еще минутой ранее казавшемся реальностью. Ночью страхи подбираются особенно близко.

Во сне мы снова ссорились. Слово за слово. Так у нас бывает в последнее время часто. Закатываешь глаза, чеканишь предложения одно за другим, и все они начинаются с безжалостных «Ты никогда не». Я прибавляю скорость и жду, когда ты успокоишься. Проверяю в зеркале Аньку. Она спит в обнимку с плюшевой игрушкой. Тригорск уже скрылся за горизонтом. За окном проносятся указательные знаки, ведущие в чужие города. Жаль, по ним нельзя добраться в чужие мысли, понять чуточку больше, отчего в тебе столько нелюбви.  Пространство между нами заполняется твоими словами, которые оседают во мне все глубже и глубже.

Я не люблю, когда ты плачешь, но тебя уже не остановить. Расстегиваю ремень безопасности, чтобы подать салфетки из кармана сидения. Дотрагиваюсь до твоей щеки, извиняюще улыбаюсь и смотрю в большие карие глаза. Прости, золотце.

Внезапно яркий свет бьет в лицо. Зажмуриваюсь. Со встречки прыгает машина и летит на нас. Свист шин перекрывает остальные звуки. Пытаюсь вывернуть руль и съехать на обочину. Нас швыряет из стороны в сторону. «Исанов! Руслан!» Твой крик закладывает мне уши. Секунды растягиваются. Жму на тормоз, но уже поздно. Нас заносит и выбрасывает под фуру. Последнее, что я помню, как меня резко дергает вперед и я пробиваю головой лобовое стекло.

…

— Не отключайся, мужик, слышишь мой голос?

Лицо собеседника размыто. Моргаю, чтобы разглядеть его отчетливей. Он ловко надевает на меня кислородную маску. Я жадно вдыхаю воздух, поступающий по пластиковой трубке, и меня немного отпускает. Становится легче дышать, но тело по-прежнему дрожит. Я поднимаю голову и вижу нашу старую «Тойоту» со смятым бампером. Ищу глазами тебя и Аньку. В машине вас нет, рядом со мной тоже. На дороге лежат два тела. Большое и маленькое. 

 

Глава 9

Хромой подходит к каталке скорой помощи и смотрит, как медбрат щелкает пальцами у пострадавшего перед глазами.

Вокруг снуют люди. Ведут себя сдержанно, даже буднично. Заполняют бумаги, осматривают машину, допрашивают водителей, невольно оказавшихся свидетелями аварии. Медбрат поднимает раму каталки, готовится отправлять мужчину в больницу. Он приподнимается с большим усилием и ищет кого-то взглядом. Я подхожу на дрожащих ногах ближе. Это какая-то ошибка. При виде знакомых черт лица меня знобит.

— Ты зачем меня сюда привел? — в панике кричу Хромому. — Кто все эти люди?

— Иногда легче умереть, — шепчет он в ответ, — не находишь?

Какое-то помешательство. Я не хочу здесь находиться. Толкаю Хромого и бегу к своей машине. Перед глазами стоит лицо того парня. Кровавым подтекам не скрыть нашего сходства. Этого просто не может быть! Блокирую дверь машины, открываю солнцезащитный козырек. Я будто проспал несколько лет и очнулся другим человеком или не человеком вообще. Загорелое лицо со шрамом над правой бровью и спутанная борода. Волосы грязные с сединой достают до плеч. Из зеркала на меня смотрит Хромой.

Небо бледнеет. Ночь вот-вот отступит, и новый день заполыхает ярким пламенем. Рядом — ни души. Только поминальные венки, привязанные к стоящему у дороги дереву, напоминают о случившемся. Буквы на черных лентах выцвели. Пластиковые гвоздики и лилии запылились, но в сумерках выглядят совсем как настоящие.

— Два венка, а должно быть три.

В голове отзывается голос Хромого. Голос, который я так старательно хотел заглушить последние годы. И ведь почти получилось.

Осознание того, что я здесь один без тебя, без Аньки, накрывает с новой силой. Боль рвет изнутри. Еще не поздно. Цепляюсь за последние минуты перед рассветом, пока чертово солнце не поднялось высоко над горизонтом и не осветило пустоту вокруг меня.

С севера доносится еле слышный звук воды. Иду вслепую. На мосту никого, только редкие автомобили проносятся мимо меня. Перелезаю через забор, смотрю вниз. Река торопится, с шумом омывает берега. Стоит мне только отпустить руки и закрыть глаза, как в темноте я снова слышу твой голос.

— Рус, ты опять кричал во сне. Дурной сон?

— Да, уже забыл, что снилось. Наверное, ерунда какая-нибудь.

— А я там была?

— Где?

— Ну во сне, я там была или Анька?

— Не помню, золотце. Засыпай, нам завтра рано вставать.