Отлов

Рассказ

 

   Джина, взрослая сука алабая, сидела у толстых прутьев решетки и тихо скулила. Когда она так делала во дворе дома на Абрикосовой улице, ей всегда доставалось что-нибудь вкусное. Маленький Сашка делился печеньками. Его мать, смеясь, трепала Джину по холке и выносила сахарную косточку или наливала в миску теплого супа. Бабушка могла дать кусок колбасы, приговаривая: «У, пройдоха, какие глазищи делаешь, будто не кормят». Джина облизнула нос и подмяла озябшую переднюю лапу под себя. У нее болела спина, и задние лапы стали как будто неживыми. А ведь еще утром она проснулась в будке от солнечных лучей, привычно обежала родной двор и села ждать, когда дверь дома откроется и выйдет Сашка, чтобы кинуться ему под ноги, задрать лапы кверху и подставить живот. В тот день случилось счастье: Сашке удалось провести рукой по густой шерсти до того, как отец закрыл Джину в вольер.

Сашка жалел, что Джине приходится сидеть взаперти весь день, поэтому он улучил минутку и втихаря, чтобы никто не заметил, открыл задвижку на дверце вольера. Умная собака все поняла и прислонила в благодарность лоб к толстой сетке. Мальчик просунул пальцы, провел по мохнатой шерсти и прошептал: «Я скоро вернусь. Поиграем».

«Сын, опаздываем, что ты там возишься!» — закричал отец, Сашка подобрался, вытащил пальцы из клетки и убежал не оглядываясь.

Провожая мальчика взглядом, Джина махала обрубком хвоста так, что виляла задняя часть ее тела.

 

***

            Джина опустила одну переднюю лапу и подняла другую, совсем озябшую. От этого еле уловимого движения соседи по клетке пришли в возбуждение. Худая, кормящая щенка собака вдруг залаяла, подняв голову кверху. Вскоре лай перешел в вой. Щенок оторвался от соска, заскулил и заскреб передними лапами доски пола. Маленькая черно-белая дворняжка присоединилась к щенку и тоже начала скрести. В других клетках забеспокоились, завыли, залаяли. Тошнотворный запах блевотины и экскрементов, приправленный страхом близкой смерти, стал еще гуще.

Джина не могла понять, как она оказалась в этом унылом месте. Когда Сашка уехал, она еще посидела в вольере, пока двор не опустел, потом навалилась на дверцу и вырвалась на свободу. Откопала старую кость, погрызла ее, полаяла на подошедших со стороны улицы близко к воротам людей. И вдруг заметила, что бабушка, выходя за Сашкой в школу, не закрыла ворота на засов. Джина протиснула нос, повертела им в стороны, и створки ворот разошлись.

Джина — собака неглупая, не побежала далеко, не выскочила на проезжую часть. Она понюхала ворота, перегавкнулась с соседским кобелем и забежала в палисадник. Нашла место на солнце и улеглась погреться, кажется, немного вздремнула. И вдруг почувствовала петлю на шее, заметалась из стороны в сторону, стараясь освободиться, но петля только туже перехватывала дыхание. Очень скоро Джина начала задыхаться. Обмякла и увидела, что палку с петлей держит незнакомый человек. Он пошел к грузовику и потащил за собой Джину. Она хотела его укусить, но из-за палки не могла подобраться. Она рычала, прыгала, пока на ее спину не обрушился мощный удар. От боли Джина взвизгнула и присела на задние лапы. Глаза ее налились кровью, она с трудом различила еще одного мужчину с палкой. Пока первый тащил ее к машине, Джина силилась запомнить обидчиков. Они были похожи между собой как две бедренные кости: смуглая кожа, высокие скулы, глаза узкие настолько, что трудно различить зрачки. Они были и одеты одинаково, и пахло от обоих крепкими сигаретами и перегаром. И обувь их источала одинаковый устрашающий запах, от которого Джине хотелось бежать…

В низком здании было темно. Вдоль стен угадывались металлические клетки, много клеток, и в каждой — по несколько собак. Джина никогда не видела столько сородичей. Людей в отлове было немного. Двое других, не те, которые поймали Джину, принесли миски с сухим кормом. Кормящая сразу начала есть, заняв центральное место у чашки. Ее щенок стоял около нее и облизывал падавшие на пол шарики корма. Когда один проваливался между досками, он переходил к другому. Черно-белая дворняжка тоже протиснулась к миске и пристроилась сбоку.

Джина не тронулась с места. Никогда раньше она не ела сухой корм, и ей не нравились люди, которые его принесли. Она закрыла глаза, ей хотелось представить, что все это дурной сон, а когда она проснется, то окажется в своей будке во дворе дома на Абрикосовой улице…

Джину разбудили странные звуки. Маленькое тельце щенка дрожало от рвотных потуг, содержимое его желудка слизью извергалось на доски и, растекаясь, капало вниз. Его мать тоже не спала, обеспокоенно лизала ему спинку и бока. Она тыкала его носом, вылизывала под хвостом. Щенка рвало снова и снова.

Джина сглотнула слюну и ощутила, насколько пересох язык. Она дотянулась до миски и с неприязнью хлебнула затхлую воду со вкусом плесени и рвоты.

Была ли на улице ночь или давно наступило утро, Джина не знала. Она впала в забытье. Она уже не поднимала голову при каждом открытии двери, не вслушивалась в шаги. Привыкла к судорогам щенка и растерянному беспокойству его матери.

Свет фонарика ослепил Джину.

— Это она!

Джина узнала голос отца Сашки. Ее большое тело задрожало. Она лежа застучала обрубком хвоста об пол. Попыталась встать, но не смогла.

Из клетки ее выволокли все той же петлей на палке.

Отец Сашки донес ее до машины на руках. Всего за два дня из упитанной и счастливой собаки она превратилась в больное животное.

Мать Сашки, увидев ее, заморгала часто, сдерживая слезы, и сдавила рот рукой, чтобы не разрыдаться. Не хотела пугать Сашку.

Джина попала к ним трехмесячным щенком-несмышленышем, первое время не хотела разлучаться с людьми, прыгала на ноги, просилась в дом, скребясь в дверь с такой настойчивостью, что железо стало покрыто царапинами. Любовь из нее лучилась во все стороны.  Джина за считаные месяцы стала доставать передними лапами до плеч родных и с восторгом облизывать им лица. Сашка от таких ласк падал на спину, Джину ругали и в наказание запирали в клетке-вольере, пока со временем она не стала степеннее в своих чувствах. Сашка выходил во двор, она сопя тянула воздух возле его рук — нет ли вкусного, и если ладошка раскрывалась и протягивалась, смахивала нежно языком, что в ней было. После следовала за Сашкой по двору почтенной свитой.

А теперь Джину положили на коврик, который бабушка вынесла из дома. Собака слабо виляла хвостом и смотрела на родные деревья, стены, качели. Осеннее солнце не скупилось на тепло. Сашка гладил Джину по загривку и, тесно прижавшись, зашептал в ее обрубленные уши:

— Пойдем играть! Почему ты не встаешь?

Джина подвинула сухой и горячий нос чуть ближе к его ногам, и это было все, что она могла сделать в знак своей большой любви.

Коврик под ней вскоре промок и стал источать запах больного щенка из отлова. Перед Джиной поставили миски с водой и супом, Сашка накрошил печенье, но все эти богатства не трогали ее.

К вечеру похолодало, Джину перенесли в сарай на ночевку и оставили одну, ей уже будто и не нужна была компания. Утром Сашка, едва проснувшись, схватил на кухне печенье и выбежал во двор. Хмурый папа, расстилая одеяло в багажнике машины, поднял голову:

 — Ну, иди проведай.

Джина, как и вечером, лежала в сарае без движения. Учуяв Сашку, открыла глаза, в них еще была жизнь и даже что-то радостное мелькнуло. А когда отец понес ее через двор к машине, тело ее уже было как тряпочное. Из клиники родители вернулись без Джины и одеяла. Сашке сказали, что оставили ее на лечение. Щадящая ложь.

Не было никакой надежды вернуть здоровье и, чтобы не мучить, Джину усыпили.