Вечная память —  Антон

(Из повести «Проигравшие войну»)

Я рождаюсь за пять минут до начала мира
Я умираю за пять минут до конца света
Но в эти пять минут мир молится за меня
Мир молится за меня!
Мир молится за меня!
Мир молится за меня!

«Гражданская оборона»

 

Брат женился, двух мальчишек на свет произвели с женой, проведывал и деньги подкидывал, и овощи с огорода, жили не худо и не бедно. Средне, как все. На зарплатах.

Шел вечерком, нес продукты сестре, издалека услышал со второго этажа шум, ругань, спор, пьяные выкрики. Понял: мамаша опять за свое. Подтянулся и по железным прутьям первого этажа влез на второй, и через окно забрался в спальню. Это еще на съемной квартире было. В кухне «кильдым». Поискал деньги под бельем. Вот он, тайничок. Старая наволочка и документы, деньги, оставшиеся от продажи второго дома.

Тем же макаром вылез, спрыгнул под дом. Только услышал проклятья матери:

— Антошка, паразит поганый, я ж тебя убью!

Она, разъяренная, кидала картошку и помидоры в убегающего Антона: те овощи, которые он и принес, и оставил в авоське на полу. Помидоры кровавыми пятнами падали на асфальт, разбрызгивались, будто кровь.

«Грозится, как в детстве, чего она сделает? Да ничего, остынет, поймет, что правильно он сделал», — думал он.

Антон бежал к небольшому рынку. Квартира, которую снимала Карина, была расположена во дворе бывшего кинотеатра «Аврора». Бежать было недалеко: до девятиэтажного дома, первой высотки в городе. По новой моде на первом этаже располагался магазин. Этот район так и получил местное название «У девятиэтажки». Там и был малюсенький самостийный базарчик, каких в городе было немало: на Ремзаводе, у Северовостока, у «Жазиры» — это магазин на Кирпухе, опять же местное название. На «Жигулях», на Циолковской — это по названиям остановок. Много других базарчиков и точек, истребленных постепенно за тридцать лет. Не считая главного Центрального базара, занимавшего немалую площадь! Раздолье бандитов, карманников, щипачей, кидал и рэкетиров.  

Карина продавала арбузы. Стояла, деланно улыбалась, кокетничая с клиентом. Худая, с белесыми волосами, в кепке «Адидас», в тонкой водолазке, в его, Антона, спортивках.

— Ты, брат, бери арбуз, бери… сочный, тайпакский, без нитратов, это тебе не чимкентские, — уговаривала женщина, глядя в глаза и гипнотизируя клиента.

Рядом через один прилавок торговка с такими же арбузами ухмыльнулась и заорала на Семку, вертевшегося тут же:

— Уйди, выблядок. Носится тут как угорелый с утра до вечера.

Карина продала арбуз, повернулась к бабе и тигрицей посмотрела ей в глаза, так посмотрела, что та засуетилась, ушла на обед, попросив посмотреть за товаром соседок.

Тут и Антон прилетел.

— Карина, отойдем, дело есть.

Они закурили за гаражами. 

— Сестренка, дело такое, я у мамашки деньги спер. На, возьми себе. Купи хоть какое жилье. Хоть дачу, на худой конец. Все пропьет. Это то, что от продажи дома осталось.

Он протянул деньги. Карина схватила и спрятала деньги. Платить за квартиру опять было нечем, и хозяйка грозилась вышвырнуть на улицу.

— Спасибо, братан! Что, опять пьют? А Семка молчит. Бабку прикрывает или меня не хочет расстраивать. А я думаю, чего он тут вертится и домой носу не кажет? А оно вон что. Я ей устрою.

— Ты это, давай тут, будь осторожнее, лучше сегодня дома не ночуй. Мать озверела совсем, как узнала. Лан, будь здорова! Пошел я, мне в вечернюю смену на работу.

Брат обнял сестру. Знала бы она, что последний раз видит его. Он шел и оглядывался, будто прощался навек. Высокий, худющий, в только что купленной футболке с орлом на спине; в облегающей черной шапочке, белый короткий ровный чубчик и родное узкое лицо, как у всех них; глаза не то чтобы бесцветные, но обреченные будто, виноватые перед всеми, и брови высокие и сбегающие к переносице, вопросительно-успокаивающие: «Ничего, мол, сестра, прорвемся».

 Не прорвался.

На следующий день на базарчик пришел мент и просил прийти Карину в морг на опознание. Брат лежал с пробитой головой. Лицо посинело до неузнаваемости, но это был тот же Антон. Следователь разговорами наводил жуть.

— Раны нанесены в затылочную часть, — говорил бесчувственно, будто это было самое обычное дело — убивать. — Били кирпичом сзади. Три удара по голове. Отбиваться не отбивался. Наверное, внезапно напали, уже с целью убить. Сразу не убили, метра три полз. Вы не знаете причин нападения? Он, говорят, приходил к вам. Вы отходили с ним для разговора? О чем была беседа?

— Мать у нас пьет. Вот и беседовали. Потом на работу в вечернюю смену пошел. Он на хлебозаводе старом работал тестомесом.

Карина вздохнула. Не говорить же про деньги. Все в ней окаменело с того момента, как узнала про смерть брата.

На похоронах мать плакала горючими слезьми:

— Орел, мой, на кого нас оставил-то-о-о. Прости, сынок!

 Внуки жались к ногам бабушки. Жена застыла. Ей слез за жизнь не выплакать. Они с Кариной стояли, обремененные знанием причины убийства.

— Ясно же, из-за денег хлопнули пацана, — шептались знакомые. — Как белый день ясно, кто-то из собутыльников Антонины сладил.

«Вот и старший ушел, и становится небо ближе, и становится больше родни там, чем здесь, — думала Карина, глядя на мертвое родное лицо. — Смерть становится рядом, ведь брат закрывал от могилы... Только стало нестрашно, все равно помирать, не жить же вечно на Земле, а и что тут делать. Вот Семку вырастить, пристроить, и айда».

Мать напилась на поминках опять и бессвязно бормотала:

— Гады, гады, узнаю кто — убью ведь.

 Подождав пару месяцев, Карина купила дачу в садоводческом обществе «Волна». Прописку там уже давали, участок считался пригородом, хотя стоял в низине, дороги к нему нет почти — так себе тропки, если идти до насыпи, где ходят паровозы. Ночью они длинно гудели, и слышно было, как стучат тяжелые железные обода колес. Перейдешь через насыпь и камыш — недалеко выход на асфальтированную дорогу, где ходит битком забитый автобус номер семь.  Позади заброшенное поле, на котором там и сям строят домики дачники — эти приехали из поселков, прописываются и живут зимой, натаптывая тропинки через снег.

Дом был только названием. Старая мазанка с пристройкой, длинной узкой комнатой, прихожкой и кухней. Крыша покрыта толем. Протекала зимой и летом, во все дождливые дни. Жить и не платить огромные деньги за жилье было нереально хорошо. На заработанные на мытье ковров деньги Карина купила газплиту. А в кредит взяла остальное: стиралку, холодильник, электрический чайник, утюг — все самое дорогое. Кредитов было хоть отбавляй. Это тоже признак времени — кредиты и долги...

Дача маленькая, шесть соток земли в придачу. Ходить далековато, рядом Чаган-река, зелено, хорошо в округе. Трава выше головы. Мать, переставая пить, становилась идеальной хозяйкой. Всю траву вырвала. Пахала, как конь тыгдынский. Дома чистота, порядок — и так до следующего запоя. Может, через месяц, а может, через полгода, случавшийся по заведенному порядку. Но иногда они жарили шашлыки, и жизнь казалась мирной и счастливой. Это Семен вносил счастье в этот дом: рос как на дрожжах. Характер у него был всегда счастливый. Рядом с ним всем жилось просто и легко. Влюбленный в жизнь, в людей, в мать, в бабку, в друзей, Семка был светлой личностью, героем их маленького заброшенного в закут мира. Он не замечал холода, всегда без шапки и до холодов ходил в шортах. Терпел голод, если тот приходил. Не жаловался на время, правительство, не клял начальство, не ныл попусту. Он точно знал, что ему никто ничего не даст, и сам с раннего детства пытался раздобыть то, что ему нужно. А мать старалась дать ему все то, чего ей было не дадено.

 

Сенька-Мак Косяк

 

Подросшего Арсения пацаны звали Сенька-Мак Косяк, за одно дело. Гордо ходил он по району «Авроры». Сначала хотел быть лучше всех. В художественную школу записался, окончил с отличием. Его рисунок даже в Японию забрали, прямо с городского конкурса: церковь на горе стоит, четкие линии, круглые купола, геометрически выверенные углы и арки. Материнской гордости не было предела:

— Учись, сынок! Мы всем покажем, как в люди выйдем!

— Чего покажем? — добивался ответа не понимающий простых истин Семка.

— Да все! Как это в таких нечеловеческих условиях жить и человеками остаться! Как денег научиться честным трудом добывать. Как жить в развалинах и не спиться. Не пей, главное. Как бандитами не стать…

— А как бандитами не стать?

— Вот так и не стать. Жить, работать, учиться. Потом уж и достичь положения в обществе. А потом плевать сверху на всех.

— А зачем тогда плевать? Всем же тяжело.

— Всем, да не всем, Сенечка. Всех тяжелее тем, кому никто руки не подал за всю жизнь.

— А нам подают. Вот теть Света брюки дала. Ношу же.

— Ну ты даешь, что же теперь, за поношенные брюки нам ей зад целовать? На помойку б выбросила, если б не мы. У них миллионы из карманов сыпятся. Могли б поделиться. А они ношенные брюки в морду сунули и домой на своих мерсах. А ведь знают, каково нам тут. Крыша течет — спасу нет. Магнит вот купила. Свет буду воровать. Вот тебе и честность. На ней далеко не уедешь. Не у других — у государства, которому на нас наплевать.

Арсений окончательно запутывался в рассуждениях. Привыкший к математической последовательности и логическим выводам, делал один вывод: честным трудом денег не заработать. И пошел помогать матери: собирать по помойкам медь, олово, свинец; разбирать старые выброшенные холодильники; таскать на тележке чугунные крышки с канализационных люков. Приносил домой печенье, конфеты, консервы и копил на телефон.

В восемь, потом в десять, в одиннадцать лет он был крупноголовый, в отца, плечистый и полноватый, выше сверстников.

 Мать не уставая пекла по ночам вафли в вафельнице и медовые торты и продавала на этом же рынке, ее никто не трогал. Помнили, как домашнее сало соседки по прилавку нашпиговала шприцом пургеном — таблетками слабительного, разведенными в воде. Люди прибегали, орали на бабу, что сало с нитратами, что она всех травит. Хотя при чем здесь нитраты? Дообзывалась. Чуть дело не кончилось тюрьмой, бабу преследовали и покупатели, и милиция.

— Если возле моего сына хоть воздух дунет, я тебя на ремни порежу, — сказала Карина той бабе. Ее и ветром сдуло с базара. (Эту цитату Карина взяла из высказываний матери, а где мать ее взяла, было неведомо.)

Однажды, уже годам к четырнадцати-пятнадцати, к компании Арсения с Кешей (Кент, сначала его звали Кент, потом уже Кеша) присоседился дружить Арман. Накачанный, крутой парняга из саратовских блатных. Арман приехал в Уральск на историческую родину, к братьям.

— Че, пацаны, не надоело металл таскать? Давайте анашу подкину. Пробуйте курить и продавайте. Процент ваш.

Анаши мало было в городе, навар хороший, смекнул Сенька.

— А что, давай!

— На, сначала сам покури.

Сенька сделал затяжку и надолго отключился. Голова его, и так не очень соображающая, поплыла. Очнулся в лесу. Темень — глаза колет. Собака воет рядом, небольшой щенок. Ему показалось, что его друг Кеша будит. Смотрит черными человеческими глазами, а это пес. Погладил псину:

— Кент, Кент, пошли домой.

Собака зарычала, недоверчиво и резко побежала впереди, будто дорогу знала.

Голова болит, во рту тошно. Как тут оказался, не помнит.

Потом рассказывали, что творил. Кидался на всех, глаза выкатывал и рассказывал удивительные истории.

— Ты говорил, что ты инопланетянин. С планеты Орион… Прилетел нас всех обкурить и забрать с собой. Тащил за шкирки на созвездие смотреть. Все не хотели. Ты тогда всех решил кастрировать. Чтоб не было лишних людей. Нож хватал, бегал за нами. Еле связали. А ты удрал. Как — никто не видел.  Наверное, в анаше еще что-нибудь было, не может трава так действовать… Или это не анаша.

Кеша не согласился запрещенную траву продавать — у него родичи и так богатые. Но обещал друзей подтянуть, помочь другу. С детства они вместе и на рыбалку носились на великах, и номера снимали с машин. Потом продавали хозяевам за шоколадку. Пока не избил их один чел. Запер в сарае, матери пригрозил: еще раз увидит — сдаст в милицию пацанов. Мать сунула ему пятерку. Отпустил. А Арсению ничего не сказала. Понимала: с нужды все, с проклятой.

Анашу зарыл в целлофановом пакете в огороде. Продавал по самым верным друзьям, в основном бабкиным алкашам. Те того и гляди отнимут. Как-то Арман принес пистолет, попросил сохранить:

— Не ссы, не настоящий. Пугач. Газовый.

Пистолет тоже зарыл в огороде. В дальнем углу, ночью.

Еще сверток принес и тоже просил сохранить, дал за сохранение десять тысяч тенге. Сказал:

— Никому не проболтайся, понял?

— Понял, чего тут неясного.

На добытые деньги купил подержанные кнопочные телефоны себе и матери и гитару. Бренчали с Кешей, которому родители давно купили гитару, чехословацкую. Нашли самоучитель и стали сочинять песни. Песни получались заунывные. В основном друзья были такие же, как и он, но стремился и к более крутым парням, уже имевшим свой бизнес или живущих на бизнес родителей.

Бабка Антонина хочешь не хочешь научила хорошей речи. Дома не матерились, бабка не пила. Все более-менее шло, как и у всех. Если б не запои бабки и постоянно нависающая их угроза, жить можно было. Мать нашла себе мужика, тихого и одинокого, он ходил по двору и строил забор — от соседей. А бабка приторговывала самогонкой. Благо друзей было не счесть. Но когда она срывалась и уходила в запой, весь бизнес летел к черту. Алкаши наводняли дом. Драки, потасовки и разграбление нажитого — вот что видели родные Антонины. 

Армана отследили и посадили. К ним пришли менты с обыском. Ничего не нашли. Потом через некоторое время заявились братья Армана и забрали сверток. Пистолет Арсений спрятал — пригодится.  

Приехали из Саратова крутые, забили стрелку. На кладбище. Пошел. Один.

— Ты Армана сдал?

— А мне зачем? Нет смысла. У меня ничего при обыске не нашли.

— Смотри, молчи громче. Мы за тобой из Саратова следить будем. Понял?

— Базара нет.

Больше он анашой и подобным бизнесом не занимался. Вместо этого стал ходить в казачье общество, петь в хоре. Делать же нечего. А девчонка прикольная, Светка, там была. Вот к Светке и зачастил.

 

Дачная жизнь Карины

 

Карина выгнала своего сожителя. Откуда берутся бесправные люди? Они живут, не замечаемые никем. Приходят ниоткуда и уходят в никуда. Абсолютно безъязыкие, безынициативные. Куда ветер подует, туда и летят. Игорь был таким. Он работал, принося зарплату. Спал на тахте, ютясь около Карины в одной комнате с Семкой и Антониной, которая спала на матрасе тут же, в кухне. В домике с маленьким низким потолком, два на два, с микроскопическими окошками, в которые и голову не просунуть, не то что видеть, что там за окном — осень или зима. В углу стояла огромная кровать Арсения. Игорь копал огород, рубил дрова, носил воду. Курил в комнате, и его ругали. Приходилось курить в огороде на холоде. В одних трусах. Смотрел телевизионные передачи с Малаховым. Был не стар и не молод. Неопределенного возраста. Выгнали — ушел, и не пропал, и не пропил жизнь. Нашел одинокую женщину, снял комнату в доме и работал в парке охранником и дворником, получая те же гроши.

Можно было и не упоминать о нем. Но он был, пролетел мимо, как маленький камушек. А куда делся — неведомо. Ни сожаления о нем, ни воспоминаний.

Зато к Карине подкатился вышедший через двадцать лет тюрьмы Леха. Невысокий, а против огромного Арсения и вовсе невидный мужчинка. Но его баритон был мужским, его приниженность и желание подчиняться Карине радовали. Пылкость и голод в плане постели притягивали, да и многое… оба бесправные и нищие, они сошлись, как волны в бурном житейском море.

Подкатился и принял Каринину жизнь за свою. Пока сидел сиделец, сестра продала все, что можно было продать, и остался братец ни с чем, а сестра — с коттеджем и Toyota Land Cruiser. Но совесть шевелилась на дне. Не давала спать. Пришлось Светлане купить Лехе машину. Вернее, ржавое корыто. Ездить не мог, и прав не было. Носился — не ездил, как Штирлиц, пробираясь по темным улицам Уральска, ставшего Оралом. Переименовали потихонечку город и улицы. Пока сидел, вернулся в другой город с другими памятниками и улицами. На перекрестке врезался в лоб такой же машины и пришлось отмазываться. Но менты — хитрые люди. В области и городе Орал нужна раскрываемость, и Леха был удобной фигурой, сидел за всех и за все. Все нераскрытые дела вешали на него. Он не мог и пикнуть, а сидеть было привычно и идти некуда особо было. А тут семья появилась. Жить захотелось и сидеть надоело. Но его засекли и шили новое дело. Это все банальности, но это есть и было, и будет. Семен пошел в атаку за мать и вызволил Леху. Нашли и знакомого мамкиного сидевшего, но не в тюрьме, а в акимате. Там тоже сидят и отбывают срок. Так что ржавое корыто продали, но деньги им еще не вернули, только обещали. Это тоже чисто уральское, типа я тебе потом отдам. Потом машину продают следующему, ищи долг.

В эти дни Карина работала уже на хозяина, державшего стоянку, мойку ковров и имевшего ателье. Карина была за старшую. Вот там она с акиматовскими и познакомилась. Один в любовниках и ходил. Во-первых, не откажешь. Машина у него большая, удобная для секса. Светиться с проститутками он не желал. Зато сколько помогал: то машину дров пришлет, то отмажет, как в случае с Лехой. Да и Сенька не раз попадал. Он думал, что просто так менты траву не нашли?.. Ага. Во-вторых, мужик он был славный. Добрый, веселый. Приезжал всегда после банкета навеселе, с подарками со стола: вкусными конфетами, кусками торта, разрезанными на кухне и уже поданными и убранными со стола, бутылками недопитого коньяка, чипсами, купленными по дороге. Кем он был и где работал, не вдавался в подробности.

Открывалась дверь и его зычный крик оглашал территорию:

—  Кызымочка, Карина! Келиныз! Прошу, пани.

Когда она подходила, растрепанная, пытаясь пригладить волосы, с мокрыми, распаренными от мытья руками, он, уже шутя, грозно сдвигая брови, говорил:

— Шешен цегейн!

Это значило, что надо быстро раздеваться и не задерживать начальника.

Она прыгала в машину и занималась сексом. Иногда, злая и уставшая, отдавалась остервенело и бурно, будто злясь на жизнь. А потом получала подарки и несла, счастливая, домой. Тогда еще Лехи не было. А сожитель отчета не требовал. Был акиматовский любовник довольно импозантным, надушенным и русскоговорящим. Мать его была русской, а отец казахом. Жена казашкой, а дети смешанных национальностей. Но это неважно, важно, что не требовал много. И она его забывала на другой день — не до него.

Мыть машины — дело тяжелое. Струя воды холодная и неуправляемая. Постоянно в мокром ходить. Руки распухают от воды и разных добавок. А мыть ковры и подавно тяжко. Мокрые ковры долго сушатся, потом их нужно снять и скатать. Уметь с пятновыводителями работать. На все была согласна Карина, лишь бы платили. А платил хозяин все меньше и меньше. В этом мире, только поднявшись, человек меняет жену. Старая приедается, продается и предается. Вот и этот ничем не лучше: нашел молоденькую, падкую на деньги, и она тут же родила сыночка. Решили переезжать в Россию и оставить бизнес на Карину, а она только мыть ковры и умела, с бизнесом не справлялась, и деньги за стоянку перестали поступать в кассу, и ателье стало работать больше на себя, и Карина тоже работала больше на себя, чем на хозяина, и тот продал стоянку. А Карина потеряла работу.

 

Странные отношения

 

Сеня и новый отчим подружились. Маленького, он не раз его носил на руках, и даже фото есть. На фотке молодой парень в спортивных трико с двумя полосками и надписью «Адидас» на олимпийке держал толстого мальчугана в измазанном белой глиной таком же спортивном костюмчике с этой же надписью. Подарок того же Лехи. Спасал от угарного газа. То, что он сидел за взрыв машины и убийство местного крутого бандита, веселило. Как рассказывал Леха, бандита в глаза не видал. Только вышел из застенка — и дня не пробыл на воле, как посадили за убийство.

— Алексей Ростовцев, — говорил обвинитель, — вы обвиняетесь в том, что подложили бомбу под машину Ивана Бурейкина, произошел взрыв по улице Циолковская, дом 55, что повлекло за собой смерть человека…

— А мне уже все равно было. Понимал, что все куплено, да и крутые шепнули, что на зоне помогут.

 Даже водки не попил вволю — не на что было. Но была в нем червоточина. Только купил подержанный автомобиль, помчался на границу с Россией на нейтралке, поймал быка, зарезал и мясо продал.

Семка нашел брошенную и разобранную на запчасти машину. Рыбачил на Чагане, а она в кустах стоит. Явно в угоне. Такую обходить надо. А Леха сказал:

— Пойдем, ночью разрежем и сдадим металл.

Сдали на хлеб и соль.

На работу его не брали никуда. Какое там в сторожа и охранники, в дворники боялись брать. Но, слыша всхлипы и стоны матери и отчима по ночам, Семка радовался за их счастье, и самому хотелось того же. Слишком это захватывающее занятие в ночи. Да, казалось, девки любили только богатых. А подружка любила все, что связано с петтингом, кроме секса как такового: береглась для мужа.

Вроде мужик как мужик. А вот не заладилась жизнь и пошло-поехало. Машину разбил, косячник. Напротив их дачи жил местный авторитет. Чем бы ни занимались Семен с матерью, все вызывало ненависть. Потому что Сенька и мать не пили, не воровали, не блатовали. Подмять их под себя не представлялось возможным. Дружить не собирались и жили сами по себе. Семка подвязался ездить с фокусником по области и зарабатывал неплохие деньги. Всего-то надо было таскать чемоданы, выходить помогать на сцене и собирать деньги за билеты. Фокусник был стареющий. То уронит шарики, то неудачно вытаскивает застрявшие платки. Надо было помогать и вовремя сглаживать такие моменты. Маленькие дети этого не замечали, радовались и хлопали. Семка любил шумную публику, праздник на сцене. Поездки в города Актюбинск, Атырау, Аксай, в область по поселкам. Заработав, привозил деньги домой. Они быстро построили большой забор из профлиста и купили десять свиней. Сеня возился с ними как с детьми. На машине ездили по ночам и таскали с дороги поддоны. Поддоны им разрешено было брать, просто другого времени не было. Из деревянных поддонов сделали загородки.

Из интернета выписали подстилки для того, чтобы запах не распространялся по округе. Это было ноу-хау. Сидя в кресле, Сеня громко читал: «В Европе ферментационная подстилка для свиней является одним из инновационных средств, используемых в фермерских хозяйствах. Это помогает справляться с накоплением и уборкой навоза. Специальные бактерии перерабатывают фекалии в полезное удобрение. В результате пропадает и специфический запах экскрементов». Подстилка стоила дорого, но мать молчала и брала кредит. Кредит на холодильник, на газплиту, на стиральную машину. Вот еще и на подстилки. Свиньи немного подросли, орали и вызывали зависть дачного сообщества, а также Игоря Александровича напротив и его жены Елены. Он пожаловался куда следует, и Карину пытались оштрафовать за незаконное содержание животных на дачном участке. Помог бывший акиматовский любовник. Отстали. Но свиньи в одночасье полегли и сдохли. Просто не проснулись утром. Другой бы расстроился, но Семка купил сто кур. 

— Я не буду работать на чужого дядю. Иметь свое хозяйство выгоднее, — говорил Семка, и мать ему верила. — В каждом деле есть свои минусы, в любом обществе есть какие-то нехорошие люди, в любой школе есть хулиганы убийцы, в любом городе — есть сволочи, в любом добре — есть зло, в любой работе —  есть свои минусы, но если бы было все безупречно и так, как мы хотели бы, было бы скучно жить, хотя мы и жалуемся, что хотим от проблем избавиться или от зла.

Семка стал строить дом. Это еще больше взбесило соседа. Его пес гулял по всей улице и никого не пускал на территорию. Возвращаясь по ночам с репетиций или от Светки, парень встречал пса, который, грозно рыча, стоял посередине дороги. Приходилось обходить через зады. Куры тоже подцепили болезнь и ушли с миром. Оптимист Сема говорил, что деньги за кур оправдали себя — треть продана, и яйца, и куры были на пользу. Отношения с соседом не ладились никак. У соседа хранился общак всего бандитского общества Уральска. Вечерами подъезжали машины, и к дому было ни проехать, ни пройти. Отношения более-менее утряслись, когда у Карины появился Алексей, уважаемый бандитами за долгий срок отсидки. Машины стали в ряд, а пес был посажен на цепь.

Семен часто вступался за бесправных алкашей, работавших на территории дачи Игоря Александровича, которых тот бил нещадно за невыполненную работу, и это напрягало соседа. А таковских бесправных было хоть отбавляй в округе. Странные отношения были с соседями слева. Жили в заброшенной даче, и их давно не трогал председатель дачного массива. Их было четверо. Дама, Танька-кривая нога, это потому что шрам был на ноге, и сломана нога была в тюрьме еще. Отсидела пятнашку за то, что в драке по пьянке мужа под дых саданула насмерть. Ее сожитель, Борька по прозвищу Боец, драться любил, чуть что — с кулаками кидался, не отодрать. Друг сожителя — парнишка Толик, спившийся и потерявшийся в жизни. Его подобрали, обогрели и приняли в бригаду. Еще одна бабка была, ту вообще нашли на рынке, побиралась: дочь выгнала женщину и дом отняла. В трудные дни шла опять побираться.

Остальных нанимали на несложную работу на полях летом. Зимой почти не работали, запасали прокорм в виде муки и рожков, консервов. Все это пропивалось. Потом до весны терпели и обворовывали дачные домики и продавали, что можно продать. Приходила весна, и эти же дачники нанимали бригаду копать дачи и строить дачные домики. Дружили домами, нанимали строить дом, сарай, загоны для свиней и кур. Делать забор. А бабка Антонина расплачивалась хорошим ядреным самогоном. Их Сема и защищал от соседа, когда они пьяные получали затрещины и кричали поросячьими голосами, не в силах отбиваться. Но это происходило, когда совсем выходили из-под контроля и, оскотинившись, не работали за копейки и бунтовали. Скажешь, что это хорошие люди? Нет. Воры и убийцы. Но живя в соседях, невольно проникаешься симпатией. Просто жизнь — это такая штука непонятная. Сведет с убийцами, и ты вынужден жить с ними, оправдываясь тем, что они давно отсидели свое. От сумы и тюрьмы не зарекайся, но и от людей, сидевших в тюрьме, не зарекайся тоже. Не суди. Так думал Семен, всерьез увлекшись чтением серьезных книг.

«Вот, братья, благородная истина о страданиях. В муках рождается человек, он страдает, увядая, страдает в болезнях, умирает в страданиях и печали. Стенания, боль, уныние, отчаяние — тяжки. Союз с немилым — страдание, страдание — разлука с милым, и всякая неудовлетворенная жажда сугубо мучительна. И все пять совокупностей, возникших из привязанностей — мучительны. Такова, о братья, благородная истина о страдании», — читал Арсений основы буддизма. Постепенно это входило в его сознание и управляло им.