Рассказы

Один день из жизни Василия Дробыша

На завтрак была рисовая каша с маслом и бутерброд с сыром. Кормили вкусно. Но всё остальное Василия уже достало, он давно размышлял о побеге. Поскольку психдиспансер «Старый клён» считался частным заведением и сбегали из него редко, контроль на входе был ослаблен. Но Василий сбежал через окно.

Гордо вышагивая с рюкзаком за спиной, мужчина наслаждался давно забытым ощущением вольного путешественника. Путешествие — это вызов, но самый большой вызов — это преодоление страхов. Раз уж удалось вырваться на свободу, думал Василий, такой прекрасный день надо использовать по полной, победить какой-нибудь страх. Страхов у Василия было много, но больше всего он боялся высоты. С тех пор как в детстве отец-трубочист первый раз взял его с собой на крышу.

Пожарная лестница дома номер четыре располагалась относительно низко к земле. Василий подтянулся, радуясь, как здорово заиграли его бицепсы. Залезть оказалось несложно, ещё чуть-чуть — и он уже на вершине. Главное – не смотреть вниз, и тогда можно стать покорителем крыши. Давно он там не появлялся!

Выйдя на балкон покурить, пенсионерка Марья Захаровна никак не ожидала увидеть соседского «мальчика» на аварийной лестнице. Из-за сильно выщипанных бровей её глаза и так удивлённо смотрели на мир, но тут экспрессия зашкалила.

Бывший педагог Марья Захаровна вызвала полицию, вежливо предупредив, что у Василия наблюдается нарушение коммуникативного коридора, да и сам Василий тоже периодически наблюдается в психоневрологическом диспансере.

Когда полиция в лице двух сотрудников прибыла на место, оказалось, что добровольно слезать с лестницы Василий не собирался.

Прохожие чуяли зрелище и останавливались, превращаясь в публику.

Тем временем Василий почувствовал себя героем. Как много людей стали свидетелями его победы над страхом! Осмелев окончательно, Василий стал дерзить полицейским: пригрозил, что спрыгнет и, между прочим, разобьётся навсегда. Десять-девять-восемь…

Начальник смены Громыко не был кризисным психологом. Он, конечно, вызвал пожарных, но они тоже не отличались ласковым нравом, а сетки, тента или батута, чтобы поймать «пострадавшего», у них не было.

Недопокоритель крыши провёл три часа на пожарной лестнице. Оттуда он периодически отсчитывал «десять-девять-восемь», доходил до «три-два-один» и запускал отсчёт по новой, каждый раз заставляя публику вздрагивать на воображаемом нуле. Встретив закат на той же самой лестнице, Василий ощутил онемение в конечностях. 

Пожарные-таки дождались подкрепления в виде батута, надули его и приготовились ловить «рыбку». А полицейские тем временем забрались на крышу и спугнули Василия сверху.

Василий, неожиданно для себя, спрыгнул на цифре семь. От соприкосновения с батутом раздался хлопок, прозвучал протяжный «ох» зрителей, и героя-таки «повязали» наручниками.

В полицейской машине было тепло и мягко. «Старый клён» встретил радушно.

В тот вечер Василий даже успел на ужин. Кормили вкусно.

 

Кто нам мешает, тот нам поможет

— Дети, сядем на дорожку!

— Мама, это не дорожка, это скамейка!

 

Однажды в августе, когда в Баварии, как обычно, наступили самые длинные каникулы в году, мы всей семьёй отправились в отпуск. А кормление нашего кота Пушистера доверили благонадёжной подруге. Иногда она оставляла ему еду два раза в день, иногда раз в два дня. Оба варианта мы считали вполне приемлемыми и заслуживающими благодарности, ведь чтобы проведать кота, ей приходилось преодолевать неблизкое расстояние на общественном транспорте, иногда с пересадкой. Периодически подруга выпускала зверя погулять, ведь в свободное от еды и сна время он настойчиво пел песни о дворовых забавах с мышами и белками.

В том же дворе дважды в день прогуливалась некая законопослушная старушка, как позже выяснилось, кошатница из третьего подъезда фрау Гёршнер. О котах она знала всё. Завершая променад одним из субботних вечеров, она была уверена, что нашла брошенного кота: он побирается, худеет на глазах, замерзает (в августе) и вообще вот-вот отбросит лапы, предварительно обидевшись на весь мир и не успев сформулировать завещание на ближайшем заборе.

Паника нарастала.  В следующие дни она коварным образом распространилась и на других соседей, и — что хуже — на семью хаусмайстера, который с особым рвением следил за порядком не только в доме, но и в ближайших окрестностях. Нашего кота он знал с самых компрометирующих сторон. Последний раз мы общались по поводу приобретения накидного тента для дворовой песочницы, перед которой хаусмайстер вынужден был произносить «шайсе». В таких случаях это было не ругательство, а доказательство.

Когда август подошёл к концу и мы вернулись с приметами отпуска на лице, соседи сообщили, что фрау Гёршнер грозится пожаловаться на нас в департамент защиты прав (котов) животных. Не успела я узнать, в каком же подъезде живёт высокопочтенная фрау, как она пожаловала к нам сама. Её вид вызывал почтительный ужас, но шквал обвинений я решила отбивать правдой: кот не голодал, его даже иногда гладили, а бродил по окрестностям он потому, что его действительно выпускали погулять, он любит гулять, ведь держать альфа-кота взаперти целый месяц мы считаем неправильным. Я говорила спокойно, и постепенно она снимала свои доспехи, позвякивая кольчугой всё реже.

И тут мне в голову пришла идея. Я спросила, как она смотрит на то, чтобы присмотреть за нашим котом во время следующего отъезда. Надо было видеть лицо фрау Гёршнер! Кажется, она выиграла миллион.

В следующий раз, когда в Баварии наступил август, никому не надо было ехать с пересадкой. А у нашего кота был самый ответственный в мире «каценситтер». И я почти не удивилась, когда здороваясь, фрау Гёршнер всерьёз назвала меня «фрау Пушистер».