Сила искусства

Глава из повести

«Несусветные из Кайвокселы»

Речь в повести идет о чертенке Малю, который объявился в скучном жилом квартале одного из городов Финляндии, быстро подружился с тамошними детьми и теперь пытается понять, как устроена жизнь на белом свете. Повествование ведется от лица девочки Аманды, которая вместе с младшим братом Йоонасом (Йонни) и лучшим другом Оскари (Осси) случайно обнаружила вход в пекло.

 

В тихом районе Кайвоксела, что в Финляндии, живет девочка Аманда. У нее есть младший брат Йоонас и лучший друг Оскари. Однажды друзья случайно открывают дверь в пекло. Оттуда к ним выпрыгивает чертенок Малю, которому очень любопытно, как устроена жизнь на белом свете.

 

С каждым днем нам становилось все жарче. И весна в том году приключилась очень ранняя, и из-за выходок Малю тоже.

Однажды мы отправились под другой мост, чтобы порисовать на стенах. Такой мост по-умному называется путепровод, потому что под ним не течет река, а проложен путь. Например, по этому пути мы ходим в другой квартал, где заброшенный парк. Я в мостах разбираюсь, потому что наш папа их проектирует.

Мы захватили мелки, а Оскари (у него папа занимается дизайном в рекламе) даже добыл баллончик с краской, правда, только один. Зато в нем что-то звонко щелкало по стенкам, если потрясти.

— Там золотая монета? — спросил Йоонас, который накануне смотрел мультик про пиратов.

Малю выхватил баллончик, прищурился и с видом пирата, который смотрит в подзорную трубу, поглядел сквозь баллончик на солнце.

— У... Нет там никакой золотой монеты. Уж я бы углядел!

Вечно Малю со своими суперспособностями. Прямо смешно. Надуется и ходит важный, как индюк. Про таких мы говорим — «сопли пузырями». Но нас уже не проведешь. Пускай пыжится, мы его раскусили, врать он большой мастер.

— С таким зорким глазом тебе как раз быть художником, — раскладывая мелки, миролюбиво сказал Осси.

Малю повертел их в руках. Прищурился и зачем-то пару раз сделал боксерские движения руками. Мы поняли, что он не знает, с чего начать.

— Ты совсем не умеешь рисовать?

— А никто меня не учил! — обиженно ответил он.

— Почему? Это же так просто, — удивилась я. — И приятно! Вот сейчас и научишься.

— Я привык чему-то учиться только у лучших. А все лучшие рисовальщики вона где.

— Где? 

— На небесах! Балда. У нас таких не водится, их наверх подбирают. В ком искра Божия, тому к нам ходу нет.

— Что же, в вашем пекле совсем нет художников? Наверное, не очень-то там красиво, — протянул Оскари.

— Ну почему, есть кое-какие мазилы. Которые только ради денег работали, да еще и оказались не слишком добродетельными. Те у нас. Но чему они меня могут научить?! Они сами ничего толком не умеют! — заносчиво сказал Малю.

Под мостом уже было несколько граффити: угловатые кошки и нечитаемые надписи из огромных букв. Но и мы себе нашли местечко.

— Под Рождество нас учили рисовать ангелочков. Хочешь, научу? — спросила я.

— Наверное, это не очень уместно для мальчика из пекла, — скривился Малю.

— Ладно. Скоро Пасха, мы будем рисовать кроликов и цыплят.

— Цыпленок подойдет! Рисуй цыпленка! — обрадовался Малю.

Я стала рисовать. Взяла желтые и оранжевые мелки, пустила немного зеленой травы внизу. И белый кусок скорлупы. И голубенький глазик. Получилось — залюбуешься! Малю смотрел на стену так, как я смотрю на свои резиновые сапоги, которые мама велела отмывать щеткой с мылом: с чувством глубокого разочарования в жизни.

— Какой же это цыпленок? Где у него поджаристая корочка? Где обугленная голяшка? Что в этом портрете вкусного?

— Ты что, я же рисовала живого цыпленка, настоящего!

— Настоящего? У-у-у... По-моему, это не искусство.

— Да смотри же, какой хорошенький получился.

— У него тут немного голова тлеет. Не бывает таких цыплят настоящих. Я у нас ни разу таких не видел.

— Да где тлеет? Это у него пушок! — возмутилась я.

— Нет, он тлеет!

— Нет, пушок!

— Настоящее искусство, кстати, всегда вызывает ожесточенные споры, — встрял в разговор Оскари и надул щеки, как искусствовед.

Он отошел подальше от рисунка, выставил вперед правую ногу, а руки сложил на груди и глаз прищурил. Вот так знаток выискался. Подумаешь, папа у него в рекламной студии! Ненавижу, когда корчат из себя взрослого. Лучше бы просто сказал, что это цыпленок. С пушком.

— Ты специально отошел подальше, чтобы в нашем споре тебе не наподдали? — ехидно спросил Малю.

— Вовсе нет! Просто так всегда смотрят на картины.

Малю отошел малость от стены, прищурился.

— Ладно, — неожиданно покладисто сказал он. — Я вижу пушок на цыпленке. А теперь ты отойди подальше и постарайся увидеть, что у него голова тлеет.

Мне тоже пришлось отойти, раз уж он пошел на попятную.

— Ну если смотреть сквозь ресницы... — нехотя признала я. — Если совсем чуточку, в щелочку смотреть, то... можно предположить, что чуть-чуть тлеет.

— Значит, мир?

— Мир!

— Искусство всегда сплачивает людей разных взглядов, — напомнил Осси.

Сам он нарисовал трансформера. Почему-то на нем были красные трусы, как на Супермене.

— У! Техномонстр. Механическое чудовище! Это мне по вкусу, — сказал Малю и одобрительно чмокнул губами.

Ему понравилось рисование и обсуждение. Он принялся за дело. Поковырялся в коробке с мелками, но ему попадались оранжевые, зеленые, синие — все не то, что он хотел. Тогда он отложил коробку, обуглил валявшиеся неподалеку в лесу ветки, дохнув на них пару раз, и изобразил углем черный квадрат. К квадрату прилагалась рамочка, богато украшенная позолотой. Он разрисовал ее желтым мелком, ухватил кончик солнечного луча и размотал его по всей раме. «Блистательная отделка удачно контрастирует с глубинным мраком картины», — произнес бы папа Осси. Или что-нибудь в этом роде.

Мы пару минут смотрели на его картину. Наконец я не выдержала:

— И что тут изображено? Черный квадрат?

— Нет, ты разве не видишь?!

— Вообще-то пока ничего не разгляжу.

— Ну ты и слепая! Да вот же — тут по центру мой папаня сидит, а рядом с ним министры выстроились. Они дарят ему саблю. На сабле написано: «Мы вас лю». А в углу сижу я у няньки на коленях. Она мне поет про каракатицу в чернилах, а я в это время раздумываю, как бы саблю стибрить. Строю коварные планы. Видишь мои планы?

— Теперь да. Так бы сразу и сказал!

— А вот я вижу в этой картине совсем другое, — вдруг сказал Оскари.

— И что же? — насмешливо протянул Малю.

— Тут конница скачет. С холма в низину. Они прорываются с фланга к большому сражению, которое по центру. В сражении гибнут полчища мерзких врагов. Конница славных воинов поспевает как раз вовремя, чтобы разбить их в пух и прах.

— У, в пух и прах! Это мы любим. Неплохая версия, — похвалил Малю.

— Подумаешь! Я тут тоже кое-что вижу, — тогда сказала я.

— И что же? — насторожился Малю.

— Торжество! Горят свечи — вот тут. Накрыт праздничный стол. Женщины в шелковых платьях расставляют фарфоровые тарелки с маками. И на каждый кладут по куску торта. А все девочки — в юбках с воланами из органзы.

— Что такое воланы? Ими играют в теннис?

— Нет, то воланчики! И не в теннис, а в бадминтон. Не перебивай. Так вот, с воланами и еще с блестками. Потому что это очень важный праздник. Например... мы поздравляем бабушку со столетием! И она сидит в кресле в жемчугах. И все ножи наточены и еще натерты специальной пастой, чтобы сияли, как драгоценные сабли.

— Неплохая картина. Остро наточенные ножи — одобряю, — сказал Малю.

— Как многослойно настоящее искусство! Что я говорил? — встрял Оскари, который смотрел на меня с восхищением.

Когда я что-нибудь быстро придумываю, он всегда так смотрит. Признаться, я и сама не ожидала от себя, что я такой талантливый разгадчик чужих картин.

Йоонас все это время копошился у нас под ногами.

— А ты чего затих? Чем там занят? — спросил его Малю.

— Разложением!

— Наш человек! — воскликнул Малю. — Люблю тебя, Йонни!

— Он занят не разложением, он мелки раскладывает, — охладила я его пыл.

Йонни успел нарисовать внизу кривую рожицу с улыбкой от уха до уха. Вокруг рожицы густо росли белые и синие цветы. Мы склонились и стали спорить — кого он изобразил. Папу? Маму? Воспиталку из детсада?

— Это Малю, вы что не видите? Вот он играет с нами, дарит нам цветы, — степенно пояснил Йоонас, вытирая руки о штаны.  

— Наговариваешь на меня, малышня-клопышня, как не стыдно! Да я в жизни никому не подарил ни одного цветка!

— Да? А мне вот кажется, что ты каждый день даришь нам цветы. Прямо с утра до вечера. Разве нет? — удивленно протянул Йоонас.

— Конечно, нет! — завопил Малю, начиная медленно тлеть в холке.

— А что тебе мешает? Дари!

— Да, пускай искусство меняет нашу жизнь к лучшему! — поддержал Осси.

— Что ж тут лучшего?! Если я буду срывать красивые цветы и целыми днями дарить вам, мы так и заняться чем-нибудь интересным не успеем. Да и сорванные цветы сразу сохнут. Разве вы не знаете?

— Вообще-то да... — протянула я, хотя мне уже начинала нравиться мысль получать каждый день цветы в подарок.

— Но ты ведь можешь мысленно дарить нам цветы. Понарошку, — предложил Оскари. 

— Именно это я и предлагал, — живо согласился Йоонас. — А как это — мысленно?

— А, ну хорошо. Тогда считайте, что я вам подарил цветы: крокусы с холма, и еще мать-и-мачеху с пригорка, и вот эти мелкие — они бы подошли к Амандиному платью.

Мне стало так приятно, что даже тепло в щеках. И тогда я сказала тоном настоящей королевы, за что Осси тут же немного лягнул меня ногой, чтобы сильно не воображала:

— Благодарю за этот букет. Он так подходит к моему платью, — и даже сделала книксен, как учила бабушка, ущипнув себя с двух сторон за джинсы, будто я и впрямь в платье.

Книксен — это такое приседание не ради спорта, а ради вежливости. Как «Привет!», только ногами. У бабушки, которая приучала меня делать книксен, был весомый аргумент: «А вдруг тебе встретится английская королева? А ты не готова». Оказалось, без книксена к ней и не подойди. «А если мне встретится шведская королева, бабушка?» — спросила я. «Тогда можешь обойтись без книксена», — отрезала та.

В общем, в тот день, пока нас не позвали ужинать, мы до самого вечера так и церемонились друг перед другом. Цветы, как выяснилось, ко многому обязывают. Если тебе кто-то подарил цветы, в него уже не шмякнешь кожурой мандарина, не лягнешь ногой, не запулишь палкой. И обзываться тоже как-то не получается.

И Осси, и я, и даже Йоонас немного устали от этой цветочной церемонности. Поэтому попросили Малю, чтобы завтра он не дарил нам мысленно цветы. Малю с облегчением согласился. С этими цветами одна морока! Даже не пошалить как следует.