Ирина Гумыркина: Стихи о войне: манипуляция или терапия? - №34

Сегодня мы все переживаем тяжёлый период. Каждый творческий человек спасается тем, чем может. Пишет стихи, смотрит сериалы, ходит в горы, активно занимается спортом... Я спасаюсь чтением книги Евгения Абдуллаева «Дождь в разрезе». Это сборник, в который вошли эссе о поэзии, опубликованные в толстых литературных журналах. Очень помогает переключиться вечерами с повестки дня, которую, в силу моей профессиональной деятельности, обойти никак невозможно. Собственно, эта книга и вдохновила меня написать эссе о манипулятивной поэзии и о поэзии как способе пережить трагедию.

В книге, в разделе «Террор, война и…», есть глава «Война и мир». Это эссе, опубликованное в журнале «Дружба народов» в 2010 году (№2). В нём Евгений Абдуллаев пишет о том, как поэты откликаются на тему войны – 1812 года, кавказские войны, Первую мировую, Великую Отечественную, афганскую: война 1812 года и кавказские войны 1820-1830 годов «породили ряд первоклассных поэтических текстов», Крымская война, война с Японией «прошли мимо русской поэзии», три года Первой мировой войны померкли на фоне революции и гражданской войны, а афганская война «почти не оставила следа в текстах поэзии профессиональной, отозвавшись лишь в бардовской».

«При том, что сами поэты, если судить по их дневниковым записям, письмам, статьям, откликались на войны. Откликались и реагировали. Как люди – но не как поэты», - пишет Абдуллаев.

Критик объясняет это разной степенью вовлечённости поэтов в войну и… литературной модой – «на оды, эпику, сказовость». И если о теме «Последней Большой войны» можно говорить как о теме, исчерпавшей себя, а потому тексты об этом сегодня появляются редко, и то в основном – ко Дню Победы, то тема войны сегодняшней порождает массу текстов, как хороших, «пробивающих», так и посредственных, из серии «прочитал – и забыл».

На мой взгляд, поколение, рожденное через тридцать-сорок с лишним лет после окончания Великой Отечественной войны, не может сказать о ней ничего нового. Поскольку чем дальше, тем больше история становится просто фактом, ничего личного. А без личной вовлечённости и тексты будут искусственными, непрожитыми. Это касается стихов в духе «мы воевали, как могли», «спасибо деду за победу» и заштампованных попыток пересказать историю. Таких текстов в интернете – вагон и маленькая тележка. Другое дело, когда автор смотрит на современность через призму этой истории, либо наоборот – на историю через призму современности.

***

В победное утро не ждем беды,

с экранов поют и врут.

Никто уж не помнит – ни я, ни ты,

как юнкерсы небо рвут,

как пули месят плоть, как болит

оторванная рука,

как воет кровавая соль земли

из каждого ручейка.

Как сыновья безымянных отцов –

не старше, чем вы сейчас,

мальчишки без гаджетов и усов,

ломали себя за вас,

о годы, о тьмущую тьму врагов,

о смерти своих друзей –

чтоб вы рифмовали любовь и кровь,

ходили раз в год в музей,

чтоб мертвый никто не лежал босым

(живым-то зима лютей),

чтоб нищий старик в орденах был сыт

подачками от властей.

Он скажет: не пойте про ту войну,

вы не были там ни дня.

Я жизнь свою отдал за ту страну,

а эта – убила меня.

(Любовь Колесник)

Новая же война дала новый повод говорить о войне как таковой, пытаться осознать свою роль и своё место в этом процессе. Своего рода терапия по методу «экспрессивных писем» Пеннебейкера – это довольно распространённый в психотерапии метод, при котором пациент записывает (я бы сказала – выписывает) на бумагу свои переживания, чувства и мысли о травмировавших событиях. Это способ пережить кризис, справиться с болью и психологическими травмами. В какой-то степени поэзия тоже «экспрессивное», или терапевтическое, письмо.

Во время трагического января в Казахстане, когда не было ни интернета, ни телевидения, ни связи, единственным спасением от безысходности и невыносимого молчания для многих поэтов стали стихи.

В гулкой тишине тумана и тревоги особенно звонко падает на дно меня эта поэзия

Поэзия тревоги тумана бреда хаоса

(Ольга Передеро)

Но это была ещё и возможность осознать произошедшее, стать сторонним наблюдателем трагедии и задокументировать её, как факт истории.

***

прислушиваемся к хлопкам

в Новом году

уже не петарды

светошумовые гранаты

неработающие светофоры

толпа идущая

по проезжей части

смерть

на улицах города

крупицы новостей

через телефонные звонки

скупой алматинский

талончик на интернет

вспомнили про телевизор

восьмилетняя дочь

записывает в дневник

«у нас идёт война

мы сидим дома

но в магазине рядом

уже есть хлеб

и картошка»

(Ксения Рогожникова)

Сегодня такие попытки предпринимают многие русскоязычные авторы на фоне войны в Украине. Эта «терапия» ставит перед собой цель не только очищения, но и в некоторой степени оправдания:

Жизнь бессильна, будто зубрёжка,

Удалённой проги ярлык.

Мое сердце – там, под бомбёжкой.

Моя родина – русский язык.

(Герман Титов, Санкт-Петербург)

Или:

нет войне

мой

великий

могучий

сжался

до

двух

коротких

слов

понятных

на

любом

языке

(Иван Полторацкий, Новосибирск)

Или так:

Уже видна в прицел — эпоха мщения,

народных приговоров без суда:

виновны — все, но только мне — прощения

за вас за всех — не будет никогда.

(Александр Кабанов, Киев)

И ещё:

увидела утром листая ленту

кота с опалёнными истерзанными ушами

жёлтым всепонимающим взглядом

господи вырви же мой язык

что и свидетельствовать страшится

(Александра Шалашова, Самара)

Молодой российский поэт Александра Шалашова в своих стихах осмысливает историю – войну прошлую – через современность – войну нынешнюю – и наоборот:

пионы впились в обнажённые щиколотки

распустились язвочки на руках:

пробежала по такому июню и была такова -

юна и пригожа

праздник наш нехорош и в закат и в зной

сколько ни говорили гордиться своей страной -

не могли

вспоминали только обойный клей

и отвар из ремней и глаза тополей и

глаза людей руки что смертный вели дневник

вот сейчас возьму в белые пелены тебя

и с тобой уедем из февраля навсегда уедем из февраля

---------------------------------------------------------------

спят спокойно мёртвые россияне ворочаются во сне

подкладывают тёплые ладони под щёки

утром ведут в детский сад пока что живых детей

где и на них найдутся

маленькие гимнастёрки

игрушечные автоматы

песня белеет ли в поле

Однако в конце второго стихотворения есть строки, которые отзовутся даже в самом далёком от политики читателе, не оставив его равнодушным: «мама мамочка так страшно становится анечкой и алёшей больно лежать окровавленной распростёртым». Ведь когда речь заходит о смерти детей – тут без вариантов.

Аналогичное – в нескольких стихотворениях русскоязычного поэта из Германии Александра Ланина:

Боже, вот я стою в белом своем пальто,

В бесполезном своём пальто, в самом тылу добра.

Боже, будь ласка, дай ей немного детства хотя бы потом,

Верни ей то, что сейчас забрал.

---------------------------------------------------------------------------------------

Всё это где-то за дымом, за тыном –

Трупы в песочнице, пули в затылок.

---------------------------------------------------------------------------------------

Кто на детей там не смотрит в прицел?

Я не хочу сказать, что писать об этом нельзя. Можно, и отчасти даже нужно, в первую очередь для себя. Однако говорить о какой-либо трагедии – это балансирование по краю. С одной стороны, это даёт терапевтический эффект для самого автора, с другой – это всегда игра на чувствах других. По Дж.Рудинову, манипуляция – это «побуждение поведения посредством обмана или игрой на предполагаемых слабостях другого». Манипулятивные приёмы включают в себя воздействие на личностные слабости людей – на чувство вины и на жалость. А к методам языкового манипулирования относятся категорические формулировки, к которым прибегают сегодня авторы с обеих сторон, и широкое использование оценочной лексики. Поэтому, когда стихи о войне появляются с завидной регулярностью, а то и каждый день, это превращается как минимум в манипулятивное собирание лайков на «Фейсбуке», в ту самую литературную моду, а не личное переживание трагедии.

Хотя многие современные поэты молчат (молчание – тоже способ выжить). К примеру, московский поэт Евгения Джен Баранова молчит с февраля, Ирина Евса из Харькова опубликовала в «Фейсбуке» два-три стихотворения, новосибирский поэт Иван Полторацкий опубликовал несколько стихов в самом начале войны с осознанием масштаба национальной трагедии («мы адресанты ада», «крутится вертится русская смертница»), после чего наступило длительное молчание. Сейчас, правда, на «Фейсбуке» снова стали появляться стихи.

Но приведу два противоположных примера. Анна Долгарева, русский поэт и военный корреспондент из Москвы, и Александр Кабанов, украинский русскоязычный поэт, живущий в Киеве. Для обоих стихи – это способ проживания затяжной войны, которая коснулась их лично. Обоих можно назвать народными поэтами. Но если поэзия Кабанова – это ярко выраженная гражданская лирика и рефлексия (я — сон сплошной, бессвязный крик, и явь — перед грядущей битвой, / я — милосердия редут, и весь — шипованная бутса; не рвите на части, не ешьте меня, о, сёстры и братья; грачи возвратились в свою третьяковку — /оставив в покое мою украину), то поэзия Долгаревой – и рефлексия, и игра на публику одновременно. Ее пафоса и натянутой надрывности, бьющей «в лоб», стало настолько много, что возникают сомнения – терапия ли это?

***

Первому двадцать, второму сорок, отец и сын,

Русые русаки среднерусской тверской полосы,

Цветное фото; не рыдай мене, Мати,

Зрящи во гробе: смерть была прежде.

Оба неправильно держат свои автоматы.

Ну кто их так держит.

Аптечка говно, натирают берцы,

У старшего уже поизношено сердце,

У младшего условка за хулиганку.

Ходили в дозор спозаранку,

Сын чуть не споткнулся о мину.

Матери только молчи, а то всыпет ремнину.

Пока ты дома ешь манго и пьешь брют,

Они за тебя умрут.

Летняя степь цветущая, пасторальная.

Ладно, чего там я, извини, забудь.

А знаешь, в чем самая жуть?

Им это нормально.

(из «Фейсбука»)

«Русые русаки среднерусской тверской полосы» – здесь не столько аллитерация, сколько для того, чтобы подчеркнуть «руссковость» стихотворения и обозначить свою позицию. Морализаторство же в стихотворении – «пока ты дома ешь манго и пьешь брют, / Они за тебя умрут» – это как раз манипуляция, чтобы вызвать у читающего чувство вины и стыда. К слову, подобное морализаторство встречается сегодня почти у каждого поэта, пишущего о российско-украинской войне.

Как отмечено в статье Владимира Козлова «Поэзия, знай свое место», опубликованной в журнале Prosodia от 13 июля, «в народе востребована не поэзия, а поддержка во всех её формах. Это она собирает виртуальные стадионы. Но поэт обманываться рад, он думает, что это волшебная сила искусства».

А у тёти Надежды осталась дочка —

нарожает новеньких пацанят.

Нарожает в жаркое это немирье,

тут попробуйте уберегите.

Мама с папой, для чего вы меня кормили,

для чего рожали на гибель?

----------------------------------------------------------------------------------------

Потому что я — ребёнок, живущий в подвале,

чтобы прятаться от обстрелов, и ещё я другой ребёнок,

тот, что спрашивал, куда, мол, руки девали

после того, как взрывом их оторвало,

и улыбки не было, и голосок был тонок.

(Анна Долгарева, из книги «Сегодня»)

И снова – о детях, погибших, покалеченных или обречённых на гибель. Аналогичных примеров можно приводить ещё много:

Не давай мне спать,

Не давай мне спать.

Двухлетняя Ева больше не ляжет в кровать

С мамой, не привалится к ней плотнее:

Россия взрывается, превращая Украину в Помпеи.

***

Это Дима с мамой. Это –

В огороде прошлым летом.

Это Дима с Леной рядом.

Это Дима рядом с братом.

Это Дима на гулянке.

Это в лодке. Это в танке.

Это – каску нахлобучил:

Клёво. Это Дима в Буче.

Ну, и что, что первогодок?

Это –

больше нету фоток –

Ни с пробоиной во лбу,

Ни в кювете, ни в гробу.

***

Думайте о войне,

Не забывайте о ней

Ни на минуту.

Пока мы обедаем за столом,

Осколок влетает в стенной пролом

К кому-то.

Пока мы опаздываем на

Работу, пока говорим: “весна” –

От снаряда обваливается стена,

Во дворе воронка,

Стрелкой

компаса на её краю

Лежит, указывая в мою

Сторону – и в твою –

Рука ребёнка.

(Татьяна Вольтская)

--------------------------------------------------------------------------------------

…Апельсины

В сеточке. Наверное, больше килограмма.

Волоку домой. Они блестят, их много.

Рыжие, блестящие, тугие. Их не попробуют

Те, кого убили. Утром сегодня. Или вчера, или раньше.

В этой войне, о которой мы не подумали.

Вовремя не подумали, не предотвратили.

Забыли вовремя подумать. А могли бы.

Не намечтали миру мир. А могли бы.

(Маръа Малми)

--------------------------------------------------------------------------------------

трам-там-там трам-там-там

маменькин сынок

помещён по частям

в мусорный мешок

(Вера Павлова)

----------------------------------------------------------------------------------------

Лето в буче и в гостомеле, зреют звуки на словах,

чтобы люди мира помнили — это мы лежим во рвах,

до сих пор ещё не найдены — вот нога, а вот рука —

дети гришины и надины, безымянные пока.

(Александр Кабанов)

------------------------------------------------------------------------------------------

Пусть, подменяя жизнь, вы начали с азов,

Соскабливая скорбь с зареванного мая,

Но столько дней молчал в агонии Азов,

Что перекошен рот у всех, кричавших "мама".

(Лена Берсон)

-------------------------------------------------------------------------------------------

Нужна одежда на мальчика,

Он только пришёл на свет,

В городе, которого больше нет,

Где от людей остались одни детали.

Где он был эти восемь проклятых лет?

Где-то, где нет войны

И Азовской стали

(Женя Беркович)

Когда появляются стихи о какой-либо трагедии, то именно эта трагедия выходит на первый план, всё остальное – как будто уже не имеет значения. И никому не придёт в голову анализировать тексты, когда они о больном и понятном каждому. Ведь поэт пропускает реальность через себя, и любую трагедию воспринимает как свою личную. А потому и говорить о ней можно как угодно – аудитория примет, поставит лайк, напишет восторженный или благодарный комментарий, в журнале тоже напечатают. Но здесь очень важно не перейти черту, не превратиться в инструмент политической пропаганды, пропаганды ненависти. К сожалению, многие поэты эту черту переходят, некоторые – неосознанно, но есть те, кто делает это вполне намеренно. К примеру, российская поэтесса Мария Ватутина, которая относит себя к «Гвардейской стрелковой литчасти», считая слово главным оружием в информационной войне, способным убить. И убивает – не физически, но морально русскую поэзию, превращаясь в рупор власти и судью: «Нет тебя, распродана, как ты не пеленгуйся. / Украина, ты хотя бы торгуйся», «Где твои рушники-вышиванки, твои галушки? / Помогли тебе твои пушки?», «Расскажи как взывают нас деды о мести», «Ничего не останется говорят после нас отныне / На Европейской скрючившейся равнине / Толпы беженцев говорят завладели сушей / Говорят война / А ты не слушай», «Посмотрите, западные умники, / На российских танков красоту», «Потом они указы накропали / Начать войну и двинуть на Донбасс, / Теперь твердят, что мы на них напали, / А мы не к вам, а мы к своим как раз».

Когда писатель переходит эту самую черту между личным, общим и политическим, как сказал в интервью Радио «Азаттык» поэт Бахыт Кенжеев, «как только начинает ставить своё творчество в подчинение своим политическим убеждениям, то тут становится очень плохо и неприятно». Неприятно, потому что тогда стихи теряют свою божественную сущность, превращаясь в искусно создаваемый агитационный материал. Очень плохо, потому что ненависти и раздора в условиях войны, ещё и информационной, и без того достаточно. Кенжеев приводит в пример Тютчева и Достоевского, которые «ни разу не перешли эту черту в своём творчестве, а все свои политические убеждения оставили в своей публицистике, которую никто сейчас не читает – и слава богу».

«Поэты, которые дают себя использовать с той и другой стороны, которые впали в праведный гнев по зову души, воспринимаются как люди, которые забыли, в чём состоит дело поэзии, во всяком случае оказалось, что они не ценят его достаточно высоко» (Владимир Козлов, «Поэзия, знай свое место», Prosodia).

Тема войны сегодняшней далека от исчерпания. Текстов о ней будет написано ещё много. Однако, даже несмотря на то, что созданы как минимум две площадки для публикации стихов о войне («ROAR» и «NO WAR – поэты против войны»), несмотря на то, что все они останутся в истории, историей же станут единицы текстов.

Закончить эту статью хочется стихотворением Евгения Абдуллаева (Сухбата Афлатуни) из подборки «Новые баллады», опубликованной в №3 журнала «Новая Юность». В этом стихотворении – весь масштаб современной трагедии: и в политическом, и в социальном, и в культурном плане. И «не знаешь куда идти», где найти силы, чтобы пережить этот период, если даже музы – «чёрные» и искалеченные новой войной.

Баллада о новой войне

новая война начинается когда

слишком забыта старая — города

слишком бойко строятся —

в магазинах все есть

и она начинается

здесь

и грохочут — ба-бах! — орудия

и музы тоже не молчат

грохочут и поют на всю Сеть

всадник скачет по небу

вот такую будку

отъел на казенных харчах

имя всаднику

смерть

новая война всегда не новая — ей

как минимум уже сто лет

впору праздновать юбилей

звать гостей

эй

заходите! —

но почему-то их нет

только километры трясущихся новостей

стучащих на стыках: бред-бред-

бред-бред — не знаешь куда идти

где слезы на анализ сдают

только черные музы поют в Сети

пописают и снова поют

и на шлеме всадника горят лучи

в котелке пыхтят бордовые щи

заходите!

раздевайтесь вот тут

но никто не входит — только ряд могил

свежевырытых — и прислонена

лопата к березе — военный гимн

инвалидки-музы с утра

спьяна

исполняют — если кто-то еще не вкурил —

начинается

новая война