Миша

Старый Миша жил у озера. Раньше там была небольшая деревня: четырнадцать домов, три десятка человек, у всех скотина и хозяйство. Но несколько лет назад случился пожар. Стоял жаркий июль, ветер бушевал, и дома горели как спички, один за одним. Спаслись не все. Мишу судьба его пожалела, а может, наоборот – решила наказать, оставив в живых:  в пожаре у него погибли жена и дочь.

Жители деревни разъехались кто куда, но Миша остался, заново отстроил дом и стал жить один.

Выглядел он обыкновенно: морщины, нос в оспинах, загрубевшая кожа. В глазах – тоска. Прозвище «Старый Миша» прилипло к нему легко. Он был стар, а представлялся всегда коротко:

—Миша.

—Михаил… А отчество?

—Без отчества. Просто Миша.

Ходили слухи, что Старый Миша умеет говорить с природой, знает языки животных. Другие считали его старым пьяницей, третьи — вздыхали, пожимали плечами и не забивали себе голову. «Просто старик, — говорили они, — просто еще один одинокий старик».

Миша и правда был одинок и компании людей предпочитал компанию животных.

Многие погорельцы уехали и побросали собак, а те со временем одичали, перестав подпускать к себе людей. Но только не Мишу. Старик подкармливал их, разговаривал, жалел, звал «мои собачки». Так и вышло, что возле его дома поселилась целая свора псов. «Собачки» готовы были разорвать чужаков в клочья, но Мишу любили, подставляли ему пузо, играли, ластились. Он души в них не чаял. Приезжая в деревню, обязательно покупал кости и хорошие куски мяса, хотя жил Миша очень скромно – его единственным заработком была продажа дров и фигурок из дерева. Мертвые деревяшки превращались в мишиных руках в пузатых медведей, вольных птиц, ленивых котов. Все – как живые. Руки у Миши были золотыми, об этом знали все в нашей деревне.

***

Раз в неделю Миша садился в старенькую машину и ехал в соседнюю деревню. К нам, к людям. Говорил скупо, здоровался не глядя в глаза, покупал кое-какие мелочи для дома и уезжал обратно.

Старухи при виде него судачили каждая на свой лад:

— А жена-то у него была… Красавица! И доченька умная. И как их бог не уберег?

— Сам виноват. Он же у нас здесь был, во время пожара-то, пил с Витькой, не просыхая, уже неделю. Вот и не спас он их из-за пьянки… С тех пор к бутылке и не притрагивается.

— И живет теперь там один-одинешенек. Наказывает себя, что ли?

Мужики сердито цыкали на старух:

—Заняться вам нечем! У человека судьба такая… Сложная. Помёрли у него все, а вы тут… Миша мужик нормальный, просто языком чесать не любит, да и скромный шибко.

Скромность его проявлялась во всем: в коротких, отрывистых фразах, в вечно потупленном взгляде. Миша будто стеснялся людей, а может, просто чувствовал себя чужим среди нас.

Годы, проведенные бок о бок с животными, сделали его похожим на зверя. Скулы проступали резче, взгляд стал острее. Миша часто подергивал носом, будто чуял что-то, чего не замечали мы, иногда страшно скалил зубы и быстрым движением облизывал губы, пугая местных продавщиц. Он делал это не со зла, просто привычка. Дети бежали врассыпную при виде него, а бывало, что и дразнили в ребячьем запале: «Миша — волк, Миша — песья голова!» 

Миша не обижался. Он все понимал. Понимал, что выглядит странно и ведет себя не как все, а потому старался, как мог: старательно брился перед каждым приездом в деревню, причесывал редкие волосы и всегда надевал чисто-белую выглаженную рубашку.

Он появлялся незаметно и так же незаметно исчезал. Иногда кто-то в деревне вспоминал, что давно не видел Мишу и спрашивал у местных продавщиц:

—А Старый Миша-то как? Заходит?

—Куда ж он денется.

И люди успокаивались. Значит, все в порядке. Все на своих местах.

Никто не знал, чем он занимается у себя на отшибе. Гостей Миша не принимал, дружбу ни с кем особенно не водил, откровенничать не любил. Лишь иногда до нашей деревни доносился собачий вой и часто среди собачьих голосов можно было разобрать еще один — человеческий. Не знаю, правда или нет, но я часто слышала, как старухи шепотом разговаривают об этом.

***

«Животные, они все понимают. Они ж умнее нас с тобой. Я им доверяю пуще, чем людям. Человек предаст, а собачки мои – никогда. Только они у меня и остались…» — часто рассказывал мне Миша.

Еще девчонкой я подрабатывала в местном магазинчике и часто разговаривала с ним:

—Миша, расскажи про погоду.

—Отстань, егоза.

—Ну, расскажи!

Миша щурил глаза, бормотал непонятные слова и говорил: «Завтра пойдет дождь» или «Вечером сиди дома, а то ветром сдует». Ни разу не было такого, чтобы его предсказание не сбылось.

—Миш, а сказку?

—Не до сказок мне.

—Ну Миш!

—Ладно. Рыбачил я на днях у озера и поймал говорящую рыбу…

Я любила Мишу, любила его сказки о животных и о том, что ему рассказывает ветер. В отличие от других детей я его совсем не боялась. Мой папа был тем самым Витькой, с которым Старый Миша пил во время пожара. Он рассказывал, что раньше Миша был веселый, громкий, главный балагур и юморист. И семья у него была всем на зависть – он души не чаял в дочке, жену боготворил. «Девочки у меня такие, что ничего больше и не надо, люблю я их пуще жизни!»

Одна беда – пил Миша страшно, по-черному. Уходил в запой на месяц, меняя собутыльников одного за другим, а ночевал в нашем сарае, чтобы не показываться семье.

«После пожара совсем другим человеком стал, – рассказывал отец. – Я ж к нему все ходил, предлагал к нам в деревню переехать, ну или помощь какую… Наотрез отказался. Кукует с тех пор один с этими своими псами. Черт его разберет, то ли шибко гордый, то ли глупый, да только перестал я к нему ездить. Пусть живет, как хочет».

И Старый Миша жил так, как ему хотелось, пока не появились городские.

***

На озеро, у которого жил Старый Миша, часто приезжали из города. Порыбачить, выпить, отдохнуть. К Мишиному дому близко не подходили – боялись, а может, просто не хотели связываться с чудным стариком.

Как-то раз в деревню приехала компания молодых парней и девчонок. Никто их здесь раньше не видел, вели они себя пьяно и развязно. Поинтересовались, где тут природа «чтобы культурно отдохнуть», их отправили на озеро. Ну а что? Место известное, все туда едут.

Уж и не разобрать, что там на самом деле произошло, да только парни были пьяные, борзые, громкие. Рассказывали потом, что ничего плохого не хотели, просто отдыхали, веселились… Вот только правды теперь никто так и не узнает.

Старый Миша в это время как раз был у нас, приехал купить продуктов, костей для собак да еще кое-что по мелочи. Вдруг в деревню на бешеной скорости въехала машина, из которой раздавался женский визг:

—Покусали! Загрызли, загрызли моего Ванечку!..

Мишины собаки и правда постарались на славу: лицо парня было окровавлено, одежда разорвана в клочья, на лице застыло выражение страха и боли. Наш фельдшер кое-как перевязал раны и скорее отправил в город, к настоящим врачам. Потом до нас дошли слухи, что парень на всю жизнь остался изуродованным.

Старый Миша примчался в медпункт, как только услышал о происшествии. Да только не успел: городские умчались, оставив после себя повисшую в воздухе тревогу.

Через неделю, когда Старый Миша вновь был у нас в деревне, городские вернулись и перестреляли всех его собак. Не оставили в живых ни одной. Отомстили.

***

Говорят, что в ту ночь вся деревня слышала горестный вой Старого Миши – страшный, пронзительный, безутешный.

Наутро в сторону его дома потянулась цепочка из людей: женщины несли какую-то еду («полный желудок – всегда утешенье»), мужчины приходили похлопать по плечу и молча посидеть рядом, даже дети забегали, раскрывая перед Мишей потные ладошки с подтаявшими леденцами.

Сначала Старый Миша хмурился, отнекивался от подарков, скалился:

—Не надо. Я сам. Я в порядке. Справлюсь.

—Ну Миш, ну ты ж нам не чужой. Ну Миш, ну ей богу!

И Миша поверил, расслабился, спрятал оскал. Просто старик, просто еще один старик, который вдруг перестал быть одиноким.

С тех пор Миша стал приезжать в деревню чаще. Болтал с мужиками, улыбался старухам, катал местную детвору на машине. Мы с отцом тоже часто ходили к нему в гости и слушали рассказы про то, о чем говорит лес и какие чудные звери живут на дне озера.

В один из наших визитов я привезла с собой щенка. У соседки ощенилась собака, и всех разобрали, а этот – остался. Смешной комок шерсти, из которого выглядывают два умных глаза – самый мелкий из помета. Никому он не приглянулся, и соседка не знала куда его деть.

Когда радостный щенок кубарем вкатился в дом, я увидела, что глаза у Миши влажно заблестели.

— Это Тяпа. Остался последний, баб Саша говорит, что никому он не нужен. Может, ты возьмешь? — спросила я.

Старый Миша помолчал немного, а затем, почесывая мягкое, розовое щенячье пузо, сказал:

—  Да куда ж я его… Ну егоза! Ладно уж, пущай… пущай остается.