Яйцо Фаберже

Пьянящий запах осеннего леса. Жухлые листья под охотничьими сапогами. Что-то мелькает среди деревьев. Фазан? Тянусь за ружьём. Тишину и воздух разрезает свист. Резкая боль в левой руке. Пульсирующая темнота.

Земля влажная и теплая. Надо мною — бледное лицо. Испуганные зеленые глаза. Лягушачий рот. Подсохшая царапина на щеке.

— Ты в порядке? Лежи-лежи. Сейчас отнесут к машине. Тебя как зовут?

— Иван, а что, собственно?

— Я промахнулась, Ваня.

С трудом поворачиваю голову. Стрела. Самая настоящая. Торчит из левого плеча.

— Ролевики? Дева Мариан?

— Не угадал — Василина. Между прочим, сам виноват. В этом лесу только я охочусь.

— На мужиков?

— На фазанов, — щеки вспыхнули, а глаза уже не испуганные — изучающие, словно я диковинное насекомое.

***

Начинаю привыкать к «лазарету». Выходил во двор — размах впечатляет. Я тут словно на курорте. Буду скучать по здешним просторам и кормежке.

Вот, значит, какое оно, логово Кости Царева. Человека и парохода, таксидермиста и антиквара. Как бы случайно забрел в зал экспонатов — чуть кондратий не хватил: медведь точь-в-точь настоящий. Я дернулся, задел шкаф. Чучело щуки наверху покачнулось и подмигнуло одним глазом. Примерещится же.

***

Василина, кажется, втрескалась. Проходу не дает. Про яйцо Фаберже рассказала. Дура, я давно понял.

Царев званый ужин затеял — новыми приобретениями хвастаться. Василина с утра скачет в офигительных туфлях с красной подошвой. Платье кожаное в обтяжку надела. В принципе, если на огромный рот внимания не обращать, — почти красавица. Василек такой. Или Василиск. А, может, Базилевс. Как-то раз ее папаша, Костя Царев, так назвал. Она как рявкнет. Смутился-спохватился. Больше так при мне не говорил.

Среди гостей старичок импозантный затесался — подмигнул мне пару раз. Взгляд прозрачный, словно у щуки со шкафа.

Последними приехали сестры Василины. Обе долговязые, некрасивые. С мужьями подкаблучниками и тетушкой. Костлявая, с крючковатым носом — вылитая Баба Яга. Платье с декольте на грани приличия — в ее-то годы. В волосах — розовая ленточка. И тоже пялится.

После изысканного ужина — танцы. Розовая ленточка в мою сторону движется. С перепугу приглашаю Василину. Даем с ней гангам стайла. Даром что вальс играет. Сестры ее с мужьями повторять кинулись. А я все — умаялся. В туалетную комнату спрятался.

Выхожу из кабинки — у рукомойника тот старичок. Улыбаюсь вежливо. Небрежно так интересуется:

— А скажите мне, Иван, что у вас с Василиной — серьезно?

— Ну, в общем, — отвечаю неопределенно.

— А знаете ли вы, кто ее папаша?

— Как же, знаю: антиквар и таксидермист.

— Ага, вот и ошибаетесь — Костя всю область держит.

— В смысле? — делаю вид, что не улавливаю.

— Все вы отлично понимаете, — в глаза хитро смотрит, — предупредить хочу. Если у вас не совсем чистые намерения, — покрутил пальцами в воздухе, — советую убраться подобру-поздорову, и как можно скорее.

Высокопарно благодарю и, действительно, убираюсь. Для начала, из туалетной.

Путь к залу с яйцом Фаберже преграждает Розовая ленточка. Вблизи видны и морщины, и бородавка на носу, и нехороший блеск глаз.

— Иван, — произносит жеманно, — не желаете посмотреть старинные гравюры?

— Благодарю…

— Софья Андреевна, — радостно подсказывает, хватает под руку.

— Мне бы к Василине, — пытаюсь высвободиться.

— После, — решительно тянет к спальне.

Вывернулся. Плечо откликнулось адской болью. Ввалился в ближайшую комнату. Софья Андреевна за мной. И дверь прикрыла. Вот оно, где творение Фаберже прячется. Стоит на постаменте. Прямо на блюдечке с голубой каемочкой. Хватаю в прыжке весь комплект. Софья Андреевна цепляется за меня — громыхая костями, летим на пол. Яйцо выскальзывает. Катится колобком к мышиной норке. Не докатилось. По поверхности идут трещины, распадается на мелкие осколки. Внутри — сюрприз: фигурка Кащея Бессмертного. Жаль, только, пополам сломанная.

Софья Андреевна кричит и руки тянет. Дверь резко открывается. На пороге Костя — бледный, как полотно. Видит разбитое яйцо. Падает замертво — сердце не выдержало.

***

А Василина ничего — винить меня́ не стала. Хоть вздохнула свободно: нелегко быть экспонатом в коллекции собственного отца. Через полгода с ней расписались.