Военный дневник

***

22.02.2022

Стоит только услышать приближающийся рокот и гул. Стоит только установиться хмурой ещё не мартовской, но уже не февральской сирости. Сирости всего: небес, земли, подкопчённых девятиэтажек. Все остаётся за кадром. В кадре — ты сам, как будто сохраняющий спокойствие, но на самом деле — мечущийся в бетонном мешке, не видящий ничего, поскольку всё видимое уже неважно.

Вот и второй пролетел. Собака воздевает умную морду к окну — что она там видит?

Тошнотворное нечто подкатывает к гортани – ты больше не ты, а вот этот жалкий комок человеческой плоти, молящий о возвращении во вчерашний (отсюда он кажется беспечным) день. Забудь о кисточке, о туши и графите: всё это больше не имеет значения. Важно только одно.

Почему так насторожена собака? Почему у неё такие умные, всезнающие глаза? И эти вороны, о чём вещают они, пролетая серым небом? Зачем эта морось, этот полумрак...

***

В детстве война казалась почти фольклором. Либо документальными кадрами перед началом утреннего сеанса. Минутой молчания в день Победы. Патетика советского кино зачастую отодвигала реальность событий на непреодолимое расстояние. И, наверное, это было хорошо. Поколение, рождённое в относительно благополучные шестидесятые, могло судить о войне по воспоминаниям очевидцев, по несовершенным кадрам хроники, по книгам, фильмам. Парадоксально, но дети вряд ли испытывают страх перед войной. Да и что такое, эта самая война? У каждого пережившего её она своя. Для меня бабушкины рассказы об эвакуации были скорее занятными, нежели пугающими.

Холодные поезда, голод, страх перед неизвестным, опять же выдернутые из контекста обыденной реальности гражданские люди — дети, женщины, старики. Но существовала ли в нашей стране привычная реальность? И можно ли назвать привычной реальностью десятилетие спокойной жизни? Нить бабушкиных воспоминаний тянулась из времён гораздо более отдалённых, нежели сороковые. Спокойствия не было и до. Сытой жизни тоже. Хотела бы я знать, сколько безмятежных лет выпало на долю бабушкиной жизни. И была ли относительно спокойная старость вожделенным островком благополучия? «Только бы не было войны», — любила повторять она. «Ну что ты, бабушка, какая война?», — снисходительно посмеивалась я в ответ на бабушкины сентенции.

Парадокс – чем старше я становлюсь, а стало быть, в определённом смысле ближе к моей бабушке, невзирая на расстояние в десятилетия, тем более условным кажется это самое расстояние и само понимание цикличности событий. Как и понятие мира и войны. Услышанное в детстве перестаёт быть фольклором.

И что такое, собственно, эта самая война? Это когда чёрное и белое? Когда стреляют? Бомбят? Убивают из-за угла? Громят? Когда выселяют из домов? Когда бегут? Спасаются? Голод? Холод? Неудобства? Где грань, отделяющая иллюзорное ощущение мира и реальное — войны?

Наверное, именно благодаря услышанному в детстве я не забываю об этой иллюзорности. И понимаю, что война — это такое же естественное состояние человечества, как и мир, как и всё, что является характеристикой человеческой натуры, – добро, зло, и так же неизбежна, как жизнь или смерть.

***

Страх. Помню, как входит он под кожу (поселяясь там вечным ознобом). Вам надо платить за квартиру (схардиру) ¹, ходить на родительские собрания, забирать ребёнка из школы, вас увольняют (в очередной раз), у вас кризис среднего возраста, а на обратном пути после бессмысленной работы непременно купить то и это, а потом ещё в зубах принести горячую пиццу из пиццерии на углу, — да, на том самом углу, напротив овощного, — там, если хотите знать, самая вкусная пицца, и добавок не жалеют, а орегано сыпь, сколько хочешь, — и вот вы бежите домой (с пиццей, пакетами из супера и прочей ерундой), чёрт, хорошо бы ещё всё-таки в овощной, пока не закрыли, потому что конец недели, и завтра всё будет забито людьми, тележками. Пока вы прикидываете, сжимая в ладони последние сто шекелей, больше банкомат не даёт, придётся идти в банк разбираться, — и вот вы бежите по улице, сворачиваете за угол и вовсе, знаете ли, не думаете о том, что рядом — война. О ней вовсе не надо специально как-то думать. Потому что она у вас под кожей, в крови, в клетках и нервных волокнах. Сколько процентов войны в каждом из нас? После того, как куплена пицца, сделаны уроки, вы включаете новости и забываете обо всем, потому что — господи, как можно, они совсем дети, эти лица, эти имена, а вот это лицо мне знакомо, как будто знала его всегда, — по всем каналам одно и то же, и вы стоите (сидите) навытяжку, потому что этажом ниже, и выше, и под домом из чьей-то машины — одно и то же, имена, имена, имена. И уже неважно, как их звали, неважно, сколько им лет, — важно одно: война входит в дом, караулит под окнами, и ей, войне, совершенно неважно, что бомбоубежища в вашем ветхом амидаровском² доме нет и никогда не было, что вас увольняют с работы, в банкомате застряла карточка, а банк закрыт на шабат.

***

23.02.2022

Человеческие голоса в распахнутом настежь (впервые за зиму) окне звучат подчёркнуто буднично. Кто-то переговаривается во дворе, между домами, какие-то женщины у лавочек дома напротив, детские голоса на площадке, птичий гомон — он отчётливо перекрывает всё, даже лай брехливой, похожей на грязно-белую тряпичную игрушку собачонки.

Солнце развернулось во всю мощь, оно интенсивно прогревает сжавшуюся землю, внезапно всё меняет смысл и очертания, деревья набухают предчувствием, они объяты истомой, в них прорастает новая жизнь.

И хочется отбросить всё, что сдавливает виски, голову, позвоночник, забыть новости, от которых всё валится из рук, и ещё вот это — «главное — не поднимать панику, без паники, без паники».

В голове суетятся дробные мыслишки: купить, то, сё, пятое, десятое. Вдруг покупается еда, которая не может быть съеденной, хочется обложить себя запасами. Возьмём, например, яйца. Да, ты не любишь яйца, допустим. Но есть вероятность того, что ты их полюбишь. Как и теряющий свежесть хлеб, и многое другое.

Женщина несёт пакет с апельсинами, они горят, точно маленькие солнца. Пожалуй, апельсины всегда к месту. Отлично утоляют жажду... особенно, если нет воды. Стоп, нужен запас воды. Спички, соль, что там ещё? Не надо изысков, что-то простое и долгоиграющее, как примус. Нет, примус оставьте в прошлом. В конце концов, у нас есть отопление, электричество. Стоп. Да, всё-таки, неплохо иметь примус. И научиться его разжигать. И вообще, попробовать всё же собрать что-то... Нет, просто так, ничего такого. Будто едешь в небольшое милое путешествие. Чемодан маленький, синий, весёлый, сколько ты пересекал границ. Нет, подсказывают знающие люди, лучше рюкзак, с ним легче бежать (не спрашивайте куда)... И запас еды в дорогу. Аптечка, бинты, лекарства.

Вываливаю на стол таблетки «от всего». Господи, человек — это такая прорва. Никогда не знаешь, что ему внезапно нужно. Мезим, но-шпа, уголь. Таблетки от бессонницы, аллергии, от головы, для головы... Маленькие разноцветные капсулы весело перекатываются по поверхности стола.

Солнечный луч, врываясь в комнату, обрывает суетливые мысли. Оно щедро плещется в распахнутом окне, немножко хулиганит, треплет бледные шторы. Собака потягивается на лежанке. Хорошо быть собакой. Собаки не планируют, они просто бегут, если что. Без лампочек, батареек, таблеток от изжоги... Им не нужны три пары джинсов, четыре фуфайки, майки, носки, штиблеты.

«Человек должен быть весёлый, голый и худой» (с)

Яйца я всё-таки покупаю, но не забываю прихватить апельсин. Если что, он будет светиться в темноте, точно яркая оранжевая лампочка.

***

25.02.2022

Со всех сторон предостережения. Сидите, мол, не высовывайте носа. Вот и сидим. На утилизованном кем-то сыром диванчике (слава Создателю, есть диванчик, и на диванчике — одеяло) в сыром и промозглом паркинге (слава Создателю, существует паркинг). Сегодня и правда холодно, ветрено, гораздо холодней вчерашнего.

Со всех сторон предостережения. Либо сидеть не рыпаться, либо бежать со всех ног. Правильно и то, и другое. Евреи Германии тоже считали, что бежать им нечего, ведь они у себя дома.

Сидеть страшно. Бежать тоже страшно. Ну да, я ведь предупреждала, что ничуть не герой. Вот абсолютно ничего героического нет, и никогда не было.

Бежать не только страшно, но и дьявольски сложно. Тем более имея на руках довольно капризную и своенравную собаку.

Есть люди кочевники, а есть — оседлые, кропотливо обустраивающие свою жизнь изнутри. Точно ласточкино гнездо.

Ну кому, спрашивается, мешала чья-то жизнь? Велосипед в тесном коридоре, тёплый ламповый свет, планы на лето, на весну.

За пару дней до начала военных действий в торговом центре изумлённо наблюдала за тем, как люди присматриваются к мебели. Я и сама невольно засмотрелась. Давно пора потратить деньги не на холсты, а на приличный шкаф. В котором полочки — загляденье, и белье ароматными стопками.

Так и не купила шкаф. Купила новую кисточку, сепию, тушь, акварель. За пару дней до начала (или до конца всего) получила по почте (подарок) чудный альбом для рисования. С особо плотной бумагой. Ах, какой чеснок нарисовался бы на нём! Чеснок, перчик чили и прочие простые и незаменимые в жизни вещи. Такие простые и такие важные.

Не голодаю, нет. Сказывается только напряжение. Непроходящее, изматывающее, истощающие все резервы.

Единственное – буквально за каких-то пару дней я стала довольно резво скатываться по лестнице и карабкаться наверх (с Лукрецием на руках, ступени какая-то зараза придумала совершенно идиотские, не для таксячьего позвоночника).

Сидим. Связи здесь нет. Совершенно непонятно, оно уже всё или всё-таки ещё. Сейчас пойдем проверять.

***

26.02.2022

Все утренние ритуалы соблюдены. Быстро сообщить близким, услышать и понять, что они тоже живы, а, стало быть, в порядке. В очередной раз проверить ежесекундно обновляющиеся новости. Я подписана на десяток разных источников, и новостная лента движется, вызывая попеременно то чувство животной тревоги, то внезапного воодушевления.

Осторожно вывести собаку, прямо возле дома, втянув голову в плечи, по стеночке. Слава богу, получилось.

Прекрасный солнечный весенний день. Громыхает. То близко, то далеко. Моментальное отрезвление, тошнотворное осознание реальности. Не солнце, не весна, не пробуждение всего живого, а эта страшная, непонятная, неуправляемая энергия зла, направленная на меня, стоящую во внутреннем дворике с таксой. На меня, на них, на нас.

Вчера Лука перезнакомился со всеми в укрытии, получил необходимую порцию нежности, но тревога в его глазах очевидна. Он основательно продрог, как и хозяйка (сырость, пронизывающая до костей). Озирается, принюхивается, то вдруг издает странные звуки, почти волчий вой и человеческое причитание. Боится хоть на секунду одиночества.

Не знаю, что впереди. Но сейчас собака утихомирилась на своем коврике, а я строчу это послание.

***

27.02.2022

Солнечный день. Сирены одна за другой. На улице не знаешь, то ли бежать, то ли пригнуться. Зато открылась аптека. Куплен корень валерианы для собаки, может, немного подействует.

Много о чём могла бы написать. О лицах и глазах, о вежливости и поразительном спокойствии (внешнем), о достоинстве, о невероятной ценности любого ракурса, увиденного при свете дня. Жадно ловишь тень, падающую от дома, решётки или дерева, воздух, чувство жизни. Её хочется пить, как минеральную воду, запрокинув голову.

Но вот вновь сирена — и ты опять бежишь, и воздуха опять не хватает, и что-то с ногами: они вдруг совершенно ватные, чужие, бесполезные.

Внезапно, помимо всего прочего, охватывает тоска, которую я гоню прочь. Наверное, смешно тосковать по картинам, когда речь идёт о жизни и смерти. Но я тем не менее тоскую по ним.

***

1.03.2022

***

3.03.2022

Я не фотографирую: нельзя, да и не до того, когда воет сирена, и под ногами стелется мокрая брусчатка, плитка, потом вновь брусчатка. Мокрая взвесь увлажняет лицо. София, Михайловский — всё на расстоянии вытянутой руки. Каждого встречного хочется обнять. Эти лица... Я никогда не видела таких лиц. Эта печать взрослости и серьёзности на самых юных. Этот стремительный переход в иное качество. Они, ребята эти, никуда не бегут, хотя звук сирены толкает, гонит в спину, поднимая изнутри тошнотворную муть.

Сегодня я слишком внимательно смотрю на всё это, отчётливо осознавая (какое внезапное и запоздалое осознание), как я все это люблю: улицы, дома, звук речи. Узнаваемость сквозь всё. Узнаваемость жизни. Родность в каждом штрихе. Здесь, в осаждённом городе, мадонны прижимают к себе только что рождённых младенцев. Вглядись внимательней. Ты где-то это видел: нежность длани, обороняющей только что явленную, богом данную жизнь.

Так вот оно, это предчувствие, оно же было, было, отчего я отбрасывала его, делая скидку на любой повод, кроме истинного.

Они что-то готовят. К чему-то неизбежному. Но ты никогда не готов.

О связи всего со всем

4.03.2022

Один человек. Всего один человек, имя которого проклинаемо миром и, надеюсь, Всевышним, способен пошатнуть земную ось. Набор ДНК, в котором заключён весь ужас небытия. Всё тот же набор, с маниакальной периодичностью рушащий миры.

Психика не выдерживает. Одна часть её направлена на ежедневное бытование: накормить, вывести собаку (кстати, прекрасно справляется в паркинге), умыться, сварить кофе (его аромат точно обещание и надежда), поесть самой (да, необходимо), обозначить присутствие (для родных друзей), ответить на дюжину звонков, наметить план, отменить его, искать следующий.

Другая её часть терпит ежеминутное потрясение, глобальное, бесповоротное. То пояска святого Витта, то вдруг нутряной животный стон — боже, за что? За что это всем нам, всё ещё цепляющимся за края уходящей под воду Атлантиды?

Пишу в телефоне, сидя на диванчике нижнего этажа паркинга. Здесь нет вай-фая, нет никаких сигналов, мобильной связи тоже нет. Выхожу на связь, только выбираясь наверх.

Из хорошего

5.03.2022

Когда во сне натыкаешься на тёплый бок собаки. Мне кажется, он тоже счастлив быть рядом. Правда, одеяло тянет на себя, свинтус. Урчит, придвигаясь ещё ближе, вжимаясь всем своим существом.

Из хорошего: воздух (хоть и с отчётливо выраженным запахом гари), тепло, вода, приём пищи. Минута спокойствия. Час тишины. Всё обрело истинную, несиюминутную, запредельную ценность.

Из хорошего: голоса друзей. Особенно, когда слышишь смех, иронию, лёгкое подтрунивание. Их выдержка, мужество, стойкость.

Из хорошего: спокойствие других людей. Вернее, умение транслировать его, не поднимая в тебе волну страха или паники.

Из хорошего: голос незнакомого человека, перед которым я неловко извиняюсь: «Да, я вас хорошо понимаю, конечно, не волнуйтесь, можете звонить в любое время, я отвечу».

Вчерашний таксист всю дорогу отвлекал меня, благо было время, рассказывая об информационном шуме и тонких материях, о личности и субличности, о разрушительности эмоций и чистоте помыслов. Я так и не спросила, как его зовут.

Из хорошего: картины живут своей жизнью, дома пахнет растворителем и чем-то бесконечно родным, счастье переступать порог дома, знать, где что лежит. Жаль только, что это временно.

Из хорошего: жемчужные воды Днепра, купола вдали, застывшие силуэты деревьев, какие-то люди на берегу.

Никогда ещё я не добиралась с левого на правый так бесконечно долго.

***

8.02.2022

Отвечаю всем сразу, экономлю заряд. Сидим с Лукрецием в синагоге Бродского. Мальчик здесь впервые, очень удивлён. Дети рыдают, старики держатся. Ноев ковчег. Люди, звери, пеликаны, носороги. Автобусы задерживаются сильно. Был снегопад, потом солнце, потом холодно. Можно я сойду? Нет, правда, я хочу домой.

***

10.03.2022

Кажется странным этот переход. Невозможным. Вся жизнь — сплошной переход. Из одного состояния в другое. Из другого — в третье. Только, кажется, закрепился, обрёл некую почву... Картину написал. Дерево посадил, вырастил.

Не навсегда. Ничего не навсегда.

Пришли и срубили. Под корень.

Меня очень поддерживают, и мне стыдно. Потому что всегда есть другие, кому во сто крат хуже. Я их видела. Не по телевизору. Наяву.

Это наяву оно как страшный сон.

Вереница автобусов, в темноте ползущая, между полями лесами реками. Дети плачут, разрываются, собаки к ногам жмутся. Старики. То сварливые, то капризные, здесь вдруг держат спину. И лица такие — будто последний акт. Другой пьесы не будет.

Едут, прижимая сумочки с документами. С отекшими ногами, с глазами библейскими.

«Вечность множится, повторяя сюжет. Но никогда — лица».

Впереди — пара. Пожилые, грузные, шуршат пакетами в поисках паспорта. Она шипит: «Ну, вечно ты теряешь, ничего доверить нельзя. Остолоп». Он пот со лба утирает, шаря по карманам пиджака. В сотый раз выворачивают пакеты, сумки, авоськи. Что-то падает, закатывается под кресло. Ругаются, привычно пиная друг друга, в какой-то бессильной ярости. И вдруг он — нелепый, грузный, уже через часов пять, когда автобус, сломанный, застыл между Сквирой и Белой Церковью. Женщины — направо, мужчины — налево, но нет здесь налево, все ползут по склону, кто-то падает, старики, держась за руки, точно дети, карабкаются, люди справляют нужду на глазах друг друга... И вдруг он, нелепый, грузный, посмеиваясь, приносит ей в ладонях снежок, слепленный только что из свежевыпавшего снега. Как будто они школьники, и это экскурсия, всего только экскурсия, а не скорбный путь.

Есть ещё важные и неунывающие старики, они к сыну едут. Эти — в Америку. А те — в Израиль. Ромочка уже в Бухаресте, нас заберёт. И такая гордость в глазах. Ромочка.

А ещё, знаете, квартиру жалко. У нас такая квартира на проспекте Победы. Небольшая, нет, ничего такого, но, знаете, нам и не надо, чтобы большая. Мы вдвоём. Я и Генрих. Кто знает, увидим ли ещё наши окна, кто знает.

В дороге быстро обрастаешь друзьями. Хоть ненадолго. Прибиваешься к своим. Люди голые. Как на ладони. От одних хочется сбежать в другой автобус. С другими — ехать и ехать. Глаза закрываешь, а она всё говорит. И про Ромочку, какой он хороший сын, и про Генриха.

Генрих на Пастернака похож. Эти прекрасные огненные глаза. Гордые, смеющиеся, всё понимающие.

Кажется странным этот переход. Слишком долгая эта... экскурсия. Будто сон. Автобус на пустынной дороге. Детский безысходный плач, собачий скулёж. Люди, ползущие по снежному склону. Пожилой мужчина, несущий на руках мать.

— Сёмочка, мне надо сделать операцию на лицо», — хнычет она, глядя в одну точку.

— Зачем? — устало спрашивает он.

— Я такая страшная стала, некрасивая, на меня никто не хочет смотреть.

— Мамочка, — улыбается он, — ты же понимаешь, если ты сделаешь операцию, ты станешь такая красавица, что тебя украдут. Сама подумай: к чему нам такая неприятность?

У соседей слева телефон взрывается гимном Украины. Все вздрагивают. Голос, будто шорох наждачной бумаги:

— Софочка, мы в дороге. Нет, нет, не волнуйся, едем, и это лучше, чем ничего. Нет, тепло, не стреляют, только вот стоим уже сама четыре. Или пять. А так всё хорошо.

Из правого угла другой голос, уверенный в собственной правоте, его всегда слышно. Громкий, режущий ухо. Административный голос, указующий. Такие все знают лучше тебя.

Едем, из темноты проступают серые лица. Пока всё хорошо. Единственное, что страшит, —паника. Давка, толпа. В панике могут не заметить уязвимости старика и ребёнка, а также маленькой таксы по имени Лукреций Бенджамен.

Всё ещё Кишинёв

12.03.2022

Внезапно осознала, что, находясь здесь, существую в режиме киевского времени. Киев цифровой исправно поставляет сообщения о сиренах. Новостная лента ползёт.

Долго не могла определить это состояние. Не могу говорить на посторонние темы. Всё кажется неуместным, раздражающим.

Я, любитель видов и путешествий, тянусь к единственному окну — с видом на киевскую улицу. Тоскую по киевскому воздуху с запахом гари.

Примечания

1. Съемная квартира (ивр.).
2. Государственные квартиры в Израиле.