Здесь растет Элиас

Правдивые сказки для всех шалунов подходящего возраста

Часть первая,

по ходу которой Элиасу исполняется один год, а потом и два, и три... И каждый год он проявляет себя как здравомыслящая личность

Сказка первая,

про то, как Элиас не умел ходить, а две вороны помогли ему научиться

В тихом районе на окраине Большого Хельсинки жил мальчик Элиас. И был он такой маленький, что не умел ходить. Ноги ему достались крепкие и вертлявые, но вот голова и попа отказывались найти с ними общий язык.

Как только Элиас выпускал мамину руку, его голова забегала вперед, и он растягивался на животе. Или попа тянула его назад, и он усаживался на пол, хотя вовсе не планировал.

Держать равновесие не было сильной стороной Элиаса. Что было довольно странно при таких уравновешенных родителях. Мама не впадала в отчаяние, даже если на плите убегало варенье, пылесос давился носками, стиралка исторгала водопады мыльной воды — и все это в одно и то же время.

А папа не терял лица, даже если ему на брюки падало горячее пюре. Элиас в этом не был виноват. Он просто хотел показать, как они с бабушкой ловили противную муху. Вот так — вжух!

Элиас давно собирался научиться ходить, но его все время что-то отвлекало. То он выгуливал маму, оглядывая окрестности из коляски — нет ли каких чудес. То приходилось ползать по папе и смешить его. Ведь на работе его, бедненького, никто не смешит. Папа приходит с работы с таким несмешным лицом, что нужно было долго приводить его в чувство.

В гости то и дело заглядывала бабушка, и на эти визиты тоже уходила масса времени. Ведь бабушка не может начать обед, пока не влепит Элиасу дюжину звонких поцелуев в обе щеки. Элиасу уже бы ложка с кашей не помешала, а она все тискает, не спускает его с рук.

Короче, не было с ними никакого сладу. К вечеру Элиас так от них уставал, что с трудом держал соску.

Хоть немного отдохнуть от взрослых удавалось во дворе.

Как только зазеленела трава, мама стала выносить туда манеж с игрушками и плюхать в него Элиаса. Там он был избавлен от постоянной опеки, которой всякий самостоятельный паренек его возраста (а ему, страшно сказать, — почти год) начинает тяготиться.

Мама пока не заметила, что Элиас научился из манежа вытрюхиваться. Вообще-то, он хотел ей это по-честному показать, но как только мама усаживала Элиаса в манеж, так тут же бросалась на кухню варить морс или готовить пюре с мясной подливой, как будто ее больше ничего в этой жизни не интересовало.

В процессе вытрюхивания участвовал плюшевый мишка и кувырок с переворотом прямиком в мишкин бок. Причем иногда удавалось метко прицелиться, а иногда случалось и промахнуться. Поэтому Элиас своим умением пока не хвастал. Зачем волновать маму?

Но ведь и в манеже просто так сидеть скучно! Ну помечтаешь немного, пожуешь носки прямо вместе с ногой. А дальше-то что? Ведь может же человеку понадобиться срочно узнать, каков на вкус песок. Или влезает ли желудь в ухо. А как червяк кладет голову на подушку — с обеих сторон разом или по очереди? И что будет, если пробраться внутрь еловой изгороди?

Забот — непочатый край. Одно было нехорошо: до всего приходилось доползать на карачках. Элиас прикинул, что если научиться ходить, то дело пойдет гораздо быстрее, поэтому усиленно тренировался вокруг манежа, цепляясь одной рукой, а второй в это время стараясь ухватить и подтянуть к себе весь остальной мир.

И вот однажды к Элиасу прилетели знакомиться две вороны — Кари и Йари.

— Здр-р-р-ра! — кричали они.

— Погода нынче прекр-р-р-ра! — кричали они.

— Полетели с нами, тебе понр-р-р-ра! — кричали они.

Элиас прикинул, что научиться летать — это даже лучше, чем научиться ходить. Во всяком случае, летают вороны по воздуху гораздо быстрее, чем люди ходят по земле. Хм, перед Элиасом открывались перспективы. Это слово очень любил папа.

В знак согласия он немедленно протянул воронам обе руки, что, правда, повлекло за собой падение, ведь чтобы протянуть обе руки, нужно оторвать их от манежа. Но ворон это не смутило. Они, конечно, прыснули со смеху, но почти совсем не обидно. А потом пристроились у него на плечах и заработали крыльями. И Элиас взмыл.

Сверху все выглядело таким маленьким! Дом с оставленной в нем мамой — как коробка с игрушками. Родной манеж — размером с кубик. Именно сейчас Элиасу захотелось немедленно в этот кубик поиграть.

«Я погиб, они меня сейчас уронят. Мама!» — подумал Элиас и активно заерзал, ища под ногами твердую почву.

— Не ор-р-р-ри, не ур-р-р-ро, — сказали Кари и Йари, чуть не оглохнув от рева. И быстро спустились во двор. Они и сами не ожидали, что Элиас — ноша посерьезнее гамбургера, которые они таскали из кафешки за углом.

Они полетели над самой землей, по-прежнему вцепившись лапками в плечи Элиаса. Тому оставалось только перебирать ногами. И тут он почувствовал, что идет. В дверях стояла мама и смотрела на него во все глаза. «Ну вот я и вышел в люди», — подумал Элиас, гордясь собой не меньше, чем космонавт после приземления.

Тут мама закричала:

— Элиас, что это на твоих плечах? Откуда эти птички?

— Нам пор-р-р-ра, — тут же отреагировал Кари.

— Подальше от гр-р-реха, — откликнулся Йари.

Вороны выпустили Элиаса и полетели домой. А Элиас остался стоять и даже сделал два шага сам. И принялся им махать на прощание, хотя тут же плюхнулся на попу. Но не потому что не умел ходить! Просто попробуй сам не плюхнуться, если одновременно стоишь, машешь и смотришь в самое небо!

Мама подбежала, стала отряхивать, хвалить, утирать нос, совать ванильный бублик и усаживать в манеж. Хорошо еще, что она не видела полета. Тут одним утиранием носа не обошлось бы. Зато она увидела, как Элиас научился ходить, и страшно обрадовалась. Она даже руками замахала, как ворона. Для этого, наверное, и нужны мамы: изумляться и ахать.

Сказка вторая,

про то, как Элиас не умел говорить, а лось в нужный момент оказался рядом

Мальчик Элиас потихоньку рос. И хотя он уже многому в своей жизни научился, он пока что не умел говорить. Зато умел играть в телефон. Мама давала ему свой, когда ей было очень некогда. Элиас нажимал на кнопочку и складывал квадратики. Если квадратики складывались правильно, то Элиасу подмигивал розовый заяц с длинными ушами. Заяц говорить тоже не умел, так что толку от него было немного.

Однажды Элиас вышел во двор, прихватив телефон. И вдруг увидел, что по улице медленно идет огромный мохнатый зверь на высоких ногах. Он свернул за угол и скрылся. Элиас от неожиданности чуть телефон не выронил и пошел на улицу посмотреть, что за зверь такой и куда направляется.

Вышел Элиас на улицу — а зверя нет. Зато столько всего интересного: огоньки моргают, машины ездят, люди разбегаются. И никакого зверя. Даже им и не пахнет. «Странно, — подумал Элиас. — Наверное, нужно просто пойти в ту же сторону». И он поспешил вперед, но вскоре обнаружил, что дорога расходится вправо и влево.

Спросить дорогу было не у кого. Да и как задать вопрос, если пока не умеешь говорить? Элиас решил не унывать, а идти туда, где почти не было домов, зато росло много кустов и деревьев, в которых наверняка прячется все самое интересное.

Вскоре Элиас услышал непонятный гудеж и вышел на поляну, по которой ездил кошмарный железный ящик. Он подбирался к высокой траве и срезал ее под самый корешок. Травы оставалось на поляне чуть больше половины.

Железный ящик гудел громко, как сотня злых ос. Но все равно Элиас разобрал, что рядом кто-то тихо скулит. В высокой траве сидел настоящий заяц и с ужасом смотрел на железный ящик. Раньше Элиас никогда не видел живых зайцев, но сразу узнал его. Ведь заяц был прямо как в телефоне: такие же длинные уши и пушистый хвост. Но он был вовсе не розовый! А главное — он умел говорить.

Заяц посмотрел на Элиаса несчастными глазами и спросил:

— Лапонька моя, ты не мог бы прекратить это безобразие?

Элиас пожал плечами, развел руками и вздохнул. Этим он хотел сказать, что совершенно не представляет, как прекратить то, что гудит, ездит и срезает траву.

Когда мама просит «прекратить это безобразие», это обычно нетрудно. Надо только доесть кашу, а не считать ворон. Или не пинать сиденье соседа в автобусе. Или перестать прыгать на диване до потолка. Или не кидать кубики в спящего папу. Или хотя бы не реветь. Но что делать в этом случае, Элиас не знал.

— Если газонокосилка уничтожит всю траву, мне негде будет прятаться, — пояснил заяц. — Я всю жизнь живу в этом районе, лапонька моя. И мои родители жили тут. И бабушка с дедушкой. Раньше мы просили косарей оставлять нам одну поляну с высокой травой. И они охотно шли нам навстречу! А теперь тут ездит автоматическая газонокосилка, которая срезает все подчистую. Мы пытались с ней договориться, но ничего не выходит, лапонька моя, ничего не выходит! У меня складывается впечатление, — понизил голос заяц и хвост его затрепетал от ужаса, — что она и до меня доберется, потому что ей все равно, что косить.

Так Элиас узнал, что на свете бывают автоматические газонокосилки, которые портят жизнь соседям. Например, настоящим зайцам.

Мама всегда учила его, что нужно быть храбрым. Поэтому Элиас храбро вышел вперед, выставив вперед руку с телефоном, как с мечом, и хотел закричать ящику, что если он сейчас же отсюда не уберется, то он, Элиас, прямо не знает, что сейчас сделает! Но ничего этого он произнести не смог и просто громко расплакался.

Тогда из-за деревьев вышел тот самый огромный мохнатый зверь на высоких ногах и уставился на Элиаса, а потом и на газонокосилку. Наверное, ему стало интересно: что это за два громко гудящих существа? Одно из них было жесткое на вид, со всех сторон одинаковое и пахло мертвой травой. Второе — симпатичное, разноцветное и пахло сладким ванильным бубликом. Бублик всегда водился у Элиаса в кармане на случай, если потребуется немедленно перекусить.

Зверь задумчиво переводил взгляд с одного существа на другое и не переставая жевал листья. Одно существо, завидев зверя, громко гудеть сразу перестало, а уставилось на него во все глаза. А второе нахально продолжало ползти и оставляло после себя ряд скошенной травы.

Длинная печальная морда зверя все время двигалась, перемешивая вкусные листья и неторопливые мысли. Он кивал головой, на которой росли большие рога, сами похожие на дерево. Элиасу показалось, что зверь ему подмигивает, и бояться его сразу перестал. И слезы вытер, потому что ему до зарезу захотелось рога потрогать, но ему было неловко подходить знакомиться, рыдая навзрыд.

Осмелевший заяц вылез из высокой травы и закричал:

— Милый лось, как ты вовремя, лапонька моя! Пожалуйста, помоги договориться с автоматической газонокосилкой. А то скоро мне совсем негде будет прятаться.

Так Элиас узнал, что огромного зверя с большими рогами зовут лось. Это имя ему очень понравилось. Он вытащил ванильный бублик и протянул лосю, который к тому времени уже принюхивался к карману Элиаса.

Лось расцвел в улыбке, ухватил бублик и начал жевать. Потом подошел к ползущей по траве газонокосилке и обрушил на нее всю мощь своего тяжелого копыта. А для верности припечатал рогами. Автоматическая газонокосилка пискнула и замолчала. Стало тихо. И тут в траве захлопали в ладоши кузнечики.

Элиас рассмеялся и удобно устроился с зайцем в высокой траве, которой оставалось еще много на поляне. Они болтали ногами и разглядывали улиток и жуков. Лось дожевал бублик и склонил голову, чтобы чмокнуть Элиаса в макушку. Макушка у Элиаса что надо — с вертлявым завитком, как хвостик у поросенка. Всякий мечтает чмокнуть такую макушку.

В ответ Элиас потрогал лосю рога и с особым уважением погладил то самое копыто, которым лось так ловко провел переговоры.

— Всегда-а-а-а пожа-а-а-а-алуйста, — неторопливо сказал лось. — Обраща-а-а-а-айтесь! — и отправился восвояси.

Элиас громко сказал на прощанье: «Лось!» — и стремглав побежал домой, чтобы рассказать маме о своих приключениях. Но так как он выучил сегодня только одно слово, то рассказ вышел очень короткий. Но маме он понравился. Ей нравились все приключения Элиаса, о которых он ей рассказывал. Для этого, наверное, и нужны мамы: слушать и хвалить.

Часть вторая,

в которой Элиасу исполняется четыре года, а затем и пять, и шесть... И он из здравомыслящей превращается в легкомысленную личность. Совсем как взрослые

Сказка третья,

про то, как Элиас совсем не умел врать, а кот оказался таким наглецом, что пришлось научиться

В один прекрасный день мама решила, что Элиас вырос достаточно для того, чтобы попробовать знаменитый бабушкин «чертов кейк». Да и праздник Ваппу был как раз на носу. Когда этот пирог подавали на стол, все начинали облизываться: такой он был красивый.

Но Элиас втайне немного его побаивался, потому что «чертов кейк» был совсем черный. Наверняка такой же черный, как сам черт! Этим он и оправдывал свое опасное название. Как можно есть еду, если она такого несъедобного цвета?! Только спинка у пирога была белая, потому что ее густо посыпали сахарной пудрой. Мама в прошлом году втихаря позволила Элиасу слизнуть пудру с ее куска.

Да, этот пирог был хоть куда. Но таил в себе опасность: в нем было много черного шоколада. И взрослые говорили, что таким маленьким детям, как Элиас, еще рано увлекаться этим лакомством. А не то живот заболит.

— Странные эти взрослые. Как рекламировать шоколад — это значит, можно, а как дать ребенку хотя бы кусочек — так это сразу нельзя, — возмущался Элиас.

— Так, ну-ка! — грозным голосом возражал папа, пресекая вольнодумные настроения сына.

— Мы заботимся о твоем здоровье, Элиас, — миролюбиво поясняла мама. — Совсем скоро тебе уже можно будет съесть немного бабушкиного пирога, обещаю.

И вот этот день наступил! Элиас так нервничал, предвкушая встречу с бабушкой и пирогом, что весь извелся. Он успел отломать щупальца у любимого монстрика, разбросать Лего, промочить ноги в лужице молока, которую тоже создал сам и пытался вытереть насухо носками.

Папа успел пару раз сказать, что «кажется, кто-то сегодня никуда не пойдет», а мама успела пару раз вытереть слезы Элиасу, лоб — папе, пол — в доме и много-много раз помирить всех со всеми.

Что поделать, если именно сегодня у Элиаса было «противное» настроение. В такой день он противился всему, что бы ему ни сказали.

— Элиас, не ковыряй в носу, — просила мама.

— Хочу ковырять в носу! — немедленно откликался он.

— Элиас, не надо брать с собой все свои игрушки.

— Хочу с собой все игрушки!

— Элиас, не клади в карманы мармеладки: растают.

— Хочу в карманы мармеладки!

— Элиас, не мой руки, раз они уже все в мармеладках.

— Хочу мыть руки!

Наконец они собрались в гости. Всю дорогу Элиас слушал наставления родителей о том, что у бабушки капризничать нельзя. У себя дома немножко можно, если уж совсем невмоготу. Потому что родители уже давно живут с Элиасом и привыкли к его штучкам. А вот у бабушки — нельзя вообще. Никак. Ни при каких обстоятельствах.

— Ты ведь помнишь, дорогой, что у бабушки никто не капризничает? — в сотый раз спросила мама.

— А почему это именно у бабушки — и вдруг нельзя капризничать? — впервые в жизни Элиасу пришел в голову этот вопрос. — Чем это она лучше других?

У мамы от неожиданности и возмущения округлились глаза:

— Потому что она уже не такая молоденькая, как мы с папой. Она быстро устает. О пожилых людях надо заботиться! И еще у нее давление и болит голова.

— Голова, положим, у нее болит не чаще, чем у других, — заметил папа, покосившись на маму.

— В общем, даже не пытайся устраивать капризы, — завершила мама, и по ее тону было ясно, что ничем хорошим это не кончится. Поход в гости к бабушке! С такими вещами не шутят.

— Помни, что от этого зависит твоя встреча со знаменитым бабушкиным пирогом, — добавил папа.

Элиас дал себя уговорить. Своим самым сиропным голосом он заверил, что вовсе не собирался капризничать и будет вести себя хорошо. Он на самом деле заранее жалел бабушку, потому что довольно неплохо себе представлял, каково пожилой женщине с больной головой терпеть все выходки человека, у которого «противное» настроение.

— Ты совершенно не умеешь врать, Элиас, — вздохнула мама, которая еще утром по носкам в молоке догадалась, что сегодняшний день будет непростым.

«Хочу научиться врать», — тут же решил Элиас. Но вслух на всякий случай он этого не сказал. Внутренний голос успел предупредить его, что ничем хорошим это не кончится.

Вообще-то мама говорила, что врать нехорошо. И что любой обман обязательно вылезет наружу. И что потом бывает очень стыдно. Но Элиасу еще ни разу не довелось это проверить.

С такими мыслями он и подкатил к знакомому дому цвета молодой свеклы. На крыльце стояли бабушка, дедушка и кот Ратто-пойка, пушистый усатый разбойник. У Ратто были глаза разного цвета — золотой и зеленый, а одно ухо было рваное.

— Даже в такой тиши, как наш Эспоо, этот парень нашел с кем подраться на улице! — с гордостью и немного с завистью говорил о нем дед. — Только не рассказывай никому, — прибавлял он, — а то придет полиция, и нашего парня упекут в кутузку.

Элиаса слово «кутузка» немного пугало, и он никогда никому не рассказывал, что Ратто любит подраться, да и вообще, что этот кот существует на свете. Если честно, Элиас не расстроился бы, если бы драчливый кот отправился на поиски приключений и не вернулся.

У Элиаса с Ратто были давние счеты. Кот терпеть не мог чужих в доме. В прошлый раз, когда Элиас решил подстричь ему усы, Ратто-пойка зашипел и тяпнул его за нос. Элиас тоже зашипел от обиды и горючих слез: у всех праздник, а у тебя царапины и примочка. Дед к тому времени уже хлопнул пару рюмок и, сказав «дай продезинфицирую», звонко чмокнул Элиаса в самый нос. Бабушка даже не успела возмутиться.

Потом они с котом мирились, потом опять ссорились. И так как Элиас по-прежнему считал, что с подстриженными усами кот будет гораздо симпатичнее, Ратто-пойка на всякий случай шипел, едва завидев Элиаса на горизонте. Именно это он сделал, не сходя с крыльца.

— Мама сказала, что я совершенно не умею врать! — приветствовал всех Элиас.

— Ничего, научишься, — рассмеялся дедушка, подхватывая его на руки и целуя в обе щеки.

— Тебе это пригодится, если ты станешь синоптиком. Или политиком. Что маловероятно, при твоей непоседливости, — сказала бабушка, отбирая внука и прижимая к груди.

— Хочу быть синоптиком или политиком, — тут же тихонько шепнул Элиас, обещая себе разузнать, кто эти люди.

— Муа-ха-ха, куда махнул! Таких, как ты, даже мышей ловить не возьмут, — отворачиваясь и величественно направляясь в сад, бросил Ратто-пойка, который в этом доме слышал все и всегда.

Элиас побежал проведать свои игрушки, которые хранились за диваном. Вдруг он обнаружил, что одного робота не хватает. Папа с дедушкой жарили колбаски на гриле в саду. Мама гремела посудой, накрывая на стол. Так что капризничать пришлось для бабушки.

— У меня тут был красный робот, самый любимый, — ныл Элиас и отворачивал от бабушки надутые щеки.

Кот Ратто-пойка ехидно посмеивался в усы. Только он знал, в каком углу сада надежно зарыт красный робот.

— Ну, довольно, — сказала бабушка, зайдя с одной и с другой стороны к недовольному внуку и не найдя ответа. — Если господинчик в белых штанах желает и дальше устраивать концерты на пустом месте, он может продолжать бухтеть. А все остальные отправляются за стол, где среди прочего ожидается и «чертов кейк».

И бабушка так многозначительно подняла палец, как будто на его кончике и покоился этот знаменитый черный пирог с сахарной пудрой.

— Пригрели на груди змея, — презрительно поддакнул Ратто-пойка, путаясь в бабушкиных ногах. — А я говорил, что его нельзя пускать в приличный дом. Вот результат. Слезы, бесконечное нытье, никакого покоя почтенному семейству в этот праздничный день. Мое мнение: кому-то здесь не место.

— Ратто, ты что здесь забыл? Без тебя разберемся, — шуганула на всякий случай бабушка кота, который прыснул с места, прижав уши.

Элиас посидел в углу с игрушками. Поныл еще капельку сам для себя. Поразмышлял о несправедливости жизни. Становилось скучно. Все были заняты приготовлениями к празднику, и на него никто не обращал внимания. Элиас был совершенно сбит с толку. Это что же получается — он так долго ждал этого дня, а теперь его даже за стол не зовут? И все из-за каких-то пустяковых капризов? По этому поводу он чуть снова не заплакал, но быстренько передумал, и решил, что лучше сделает так, чтобы оказаться со всеми вместе. А про красного робота он успеет погрустить в другой раз. И Элиас отправился в кухню за бабушкой, чтобы показать, что он уже вовсе не капризничает. Но в кухне бабушки не было, зато был Ратто-пойка.

— Ну, — сделал кот приглашающий жест, вспрыгнув на стол. — Заходи. Погляди-ка на это.

На столе стояло блюдо с пирогом. На этот раз на сахарной пудре покоились синие черничины. Какая красота! Элиас залюбовался. Он приставил табуретку к столу и влез, чтобы хорошенько рассмотреть вблизи. Бабушка наверняка очень любила Элиаса, потому что помнила, что он обожает чернику. Наверное, именно поэтому украсила «чертов кейк» ягодами. Но ведь если она украсила пирог именно для Элиаса, значит, ему первому и пробовать? Разве нет?

— Если взять пару ягодок, наверняка ничего плохого не случится, — подсказал Ратто-пойка, как будто услышав его мысли.

Элиас протянул руку, на секунду задержал ее над пирогом и все же выбрал самую огромную черничину. Отправил в рот — м-м-м-м, как вкусно. На белой поверхности остался темный след с горошину. Может быть, бабушка не заметит? Уж наверняка не заметит, если взять еще парочку, пусть будет похоже, что не одна ягода сбежала, а несколько — тогда будет правдоподобно. Элиас отправлял в рот ягоды одну за другой и уже не мог остановиться.

Когда «чертов кейк» облысел окончательно, на кухню вошла бабушка, чтобы отнести пирог гостям.

Элиас спрятал испачканную руку в карман. Он не знал, с чего начать этот тяжелый разговор. Пирог выглядел так, как будто прилетела стая птиц и склевала с него все ягоды.

— Элиас, кто съел чернику с пирога? Посмотри-ка мне в глаза, — начала бабушка.

Но тут вступил кот.

— Полюбуйтесь, что вытворяет ваш разлюбезный потомок, стоит только оставить его одного на кухне! А я предупреждал, что не стоит в дом пускать всякого, кто зовется родней. Это он съел чернику! Что мы теперь подадим гостям?! Что подумают о нас соседи?! — у Ратто вся шерсть встопорщилась от возмущения, он даже стал в два раза толще.

Такого вероломства от кота Элиас никак не ожидал. Он не мог поверить, что жизнь бывает так коварна. Поэтому у него как-то само собой вырвалось:

— А вот и нет! Это Ратто съел чернику, — сказал он бабушке, показывая на кота пальцем, на котором синели черничные кляксы.

— Ты все-таки решил стать политиком, Элиас? Чернику съел Ратто, а синие пальцы у тебя? — спросила бабушка.

Тогда Элиас горько заплакал. Он плакал совсем не так, как час назад из-за робота. Он понял, что всех подвел. Бабушку, которая так красиво украсила пирог, а он все испортил. Маму с папой, которые так хотели, чтобы у всех был веселый праздник, а он все испортил. Себя, которому сегодня полагалось попробовать самый знаменитый в мире пирог, а он все испортил. Ему было очень плохо.

— Ну-ка, не плачь, Элиас, а помоги-ка все исправить, — вдруг сказала бабушка и так посмотрела на кота, что тот испарился в ту же секунду. — Я ведь знаю, как ты любишь чернику, поэтому оставила для тебя небольшую мисочку.

Она достала из холодильника ягоды, и они вместе разложили их на темные места в сахарной поверхности пирога. И он стал как новенький!

Элиас поцеловал бабушку и пообещал, что больше никогда не будет капризничать. Он чувствовал большое облегчение, что праздник не был окончательно испорчен. Вместе с бабушкой они понесли готовый пирог гостям.

Гости уже сидели за столом в саду. Сначала их ждали сардельки с салатом, а потом «чертов кейк» с лимонадом. И розанцы, которые прихватила с собой соседка Сирппа. Дедушка выставил квас с изюмом, гвоздикой и мускатным орехом, который он готовил раз в году специально на Ваппу. Всем налили по стакану, а Сирппа даже попросила добавки.

«Чертов кейк» на самом деле оказался изумительным. Элиас съел целых два куска, хотя мама протестующе махала руками. Но бабушка подмигнула и положила ему на тарелку второй ломоть. Для этого, наверное, и нужны бабушки — прощать, баловать и помогать исправить ошибки.

Сказка четвертая,

про то, как Элиас не умел варить суп, а крот и тетя Лина чуть не испортили похороны мухи

Прозвенел звонок, и мама открыла дверь. На пороге стояло нечто с цветными перьями на темечке и густыми тенями вокруг глаз.

— Лина, дорогая! Ты вовремя. Проходи, хочешь кофе? — и мама тут же налила целую кружку, потому что тетя Лина хотела кофе всегда.

Черный и без сахара. Как можно это пить? С ней точно что-то не так, Элиас давно это подозревал.

— Обнимемся? — и тетя Лина распахнула объятия, пахнущие духами и подмышками, и стала похожа на крупную летучую мышь, которую пожевал и выплюнул злой крокодил.

Элиас пригорюнился. Он терпеть не мог обниматься с чужими. Да и вообще был противником «телячьих нежностей», как это называл папа. Даже из ловких бабушкиных рук он научился выкручиваться, когда ей приходила охота его потискать. И потом, одно дело — родная бабушка, и совсем другое — чужая тетя, хоть и лучшая мамина подруга.

— Он у нас слегка застенчив, — вышла из положения мама, которой перед тетей Линой всегда почему-то приходилось оправдываться.

То у нее были недостаточно прогрессивные взгляды, то немодные штаны, то она не могла отправиться в путешествие, где одни девочки, вино и танцы, потому что Элиас не вписывался в компанию, а бросать его мама отказывалась. Да и сам Элиас то и дело подливал масла в огонь, чем невольно обижал тетю Лину.

Однажды, когда Элиас был совсем маленький, тетя Лина пристроила его к себе на коленки, начала сюсюкать, гугукать, совать то мишку, то соску и вертела им во все стороны, как будто не с мальчиком знакомилась, а выбирала на рынке арбуз. Элиас до того растерялся, что написал ей прямо на подол большую лужу. Крику было! Мама смеялась, а тетя Лина всерьез переживала из-за нового платья. Хотя чего там переживать? Дай Элиасу ткани побольше, он в два счета скроит такой же наряд: накрутил вокруг себя как попало — и готово.

Тетя Лина явилась сегодня специально, чтобы посидеть с Элиасом, пока мама сходит по делам. Элиас втайне надеялся, что мама передумает или с тетей Линой что-нибудь случится. Например, она все же потеряет голову, что грозится сделать всякий раз, когда приходит в гости и уминает мамин пирог. Так нет же — стоит целая и невредимая, в толстом рваном пончо и с огромным портфелем через плечо. И голова на месте.

— Будь умницей, Элиас. Ты за старшего, — сказала мама, поцеловав на прощанье его грустные щеки. — И не вздумайте проказничать. Приду — проверю.

И ушла.

— А у вас дома есть сынок? — спросил Элиас.

— Боже упаси! — воскликнула тетя Лина, активно роясь в своем портфеле и не находя в нем игрушек. — Так, чем бы тебя занять? Мне что-то в голову ничего не приходит. Бедный малютка, тебе так скучно... Давай я схожу на крыльцо покурить и подумаю, что нам делать. А ты пока можешь посмотреть телевизор.

И она включила предвыборные дебаты, которые очень любила, потому что работала репортером и постоянно следила за новостями.

Элиас был уверен, что занимать его ничем не надо, потому что он сам отлично придумает, чем заняться. А чтобы тетя Лина ему не мешала, ее саму неплохо было бы занять чем-нибудь полезным.

— Вообще-то, скоро обед, — неуверенно сказал Элиас. Он помнил, что женщин можно надолго оставлять на кухне одних: там они способны провести много часов, играя в кастрюли. — Может быть, поедим?

— Пупсичек голоден, — всплеснула руками тетя Лина. — Так, что тут у нас? — оглядела она пустую, до блеска вытертую плиту. — Похоже, ничего нет. М-м-м-м, хочешь кофе?

— Я супа хочу, — удивленно сказал Элиас и решил, раз уж он за старшего, то за суп придется браться самому. Как на грех, варить суп он не умел.

Пока тетя Лина дымила за дверью, Элиас залез в кухонный шкаф. Нашел пакет ржаных сухарей. Зерна в картонной коробке. Белый порошок в стеклянной банке. Лапшу в целлофане. Бульонные кубики. Мертвую муху. Пораскинув мозгами, как совместить все это в супе, Элиас решил все же посоветоваться со взрослыми. Правда, из взрослых дома была только тетя Лина, поэтому Элиас сомневался, что совет окажется дельным.

— Если кто-то умер, его едят? — спросил он, высунувшись на крыльцо.

— Его не едят, Элиас, — в ужасе поперхнулась дымом тетя Лина. — Его хоронят. Что за ребенок, чистое наказание.

— А как же курицы или там рыбы?

— Это такие специальные зверушки для еды, Элиас, не путай. А если кто-то умер, то… А откуда эти вопросы? Так, главное — не волнуйся, главное — не переживай, все хорошо, бумбуленька моя, да божечки, что там советуют психологи в таких случаях, — и она затыкала сигаретой в телефон.

— Да это я так... по телевизору видел, — выкрутился Элиас, не ожидая, что его начнут нещадно гладить по головке.

— Ах да... как же. Такой человек был! Как раз сегодня похороны, — припомнила новости о кончине крупного деятеля тетя Лина и угомонилась. — О, это всегда такая торжественная церемония. Горят свечи. Звучит музыка. Гроб в цветах — это такая красивая коробка, в которую кладут того, кто умер. Чтобы похоронить, то есть закопать в землю, — перечисляла тетя Лина, закатывая глаза и выпуская такие клубы дыма, как будто сейчас взлетит.

— Похоронить — это как бы утилизировать? — уточнил Элиас, вспомнив про то, как они с мамой сортировали мусор.

— Можно и так сказать.

Кто бы мог подумать, что с чужими взрослыми бывает полезно поговорить. Теперь Элиасу было чем заняться. Тетя Лина отправилась следить за дебатами по телевизору, а Элиас взял муху и пошел во двор добывать для нее красивую коробочку.

Раз уж их закапывают, то и ведать ими должен тот, кто живет под землей, прикинул Элиас. А во дворе под землей, кроме крота Сипи, никто другой не проживал. Крот был все время занят поиском насекомых и постройкой кочек на маминых клумбах. Про то, как должны выглядеть клумбы, они с мамой жарко спорили, поэтому друг друга недолюбливали. Вообще, у крота был на редкость вредный характер, и только с Элиасом он был готов мириться. Потому что Элиас не трогал кочки и угощал Сипи лакрицей, черной, как сам крот.

— Ты же возишься с насекомыми, Сипи, — начал Элиас издалека. — У меня тут мертвая муха.

— Неси, все неси, — сиплым голосом заверещал крот. — Муху на зиму запаси, крота от голода спаси.

— Прости, но это не угощенье, Сипи.

— Чего ж тогда приперс-си? Вот все вы так: хихикай над несчастным Сипи. Потряси мухой перед носом, помани да брось!

— Я просто хочу ее похоронить. Ищу подходящую коробочку. Гроб.

— Ой, меня не беси! Ой, не беси! Ты видишь тут гробы? Накося-выкуси! Или думаешь, раз я в земле роюсь, то у меня тут гробяная торговля?! И хоть бы одну муху за все мои старания кто-нибудь принес. Хоть бы мушеньку! — и Сипи затрясся от жалости к себе.

— Как тебе не стыдно, я же всегда ношу тебе лакрицу!

— Покорное вам мерси. Если кто думает купить мое расположение за кулек лакрицы, тот пусть отправляется восвояси.

— Ну знаешь, Сипи, я думал, ты мне друг.

— Еще бы не друг! А ты для друга мухи жалеешь, — надулся крот и повернулся спиной. — Больше ничего у меня не проси!

Элиас вздохнул, погладил маленького обиженного крота по голове и положил перед ним лакричину, без которой никогда не выходил во двор. Что ж поделать — некоторые друзья так любят гостинцы, что готовы из-за них всерьез поссориться. Их не переделаешь. Но это ведь не повод терять друзей. Но и не повод отказываться от своих планов.

Элиас вернулся домой. Тетя Лина увлеченно смотрела телевизор.

— Если б ты только знал, как тяжело сегодня иметь убеждения, — вздохнула она, глядя на экран, где спорили какие-то тетеньки.

Еще бы Элиасу не знать! Ему доводилось убеждать маму купить ему мороженое. Надо было собрать все свои силы и битый час канючить, не переставая. Так что убеждения даются и ребенку непросто.

Тетя Лина отправилась на крыльцо с новой сигаретой, а Элиас вспомнил, что у мамы есть коробочка для линз. Как раз по размеру мухи. Жаль, что у него не было второй мухи, ведь коробочка была парная. Но не убивать же ради такого случая новую муху, подумал Элиас. А ждать, пока самостоятельно помрет еще одна, у него времени не было. Ведь скоро могла прийти мама и нарушить торжественную церемонию.

Элиас сразу решил, что проводить ее надо в ванной комнате. Во-первых, это самое торжественное место в доме. Там на стенке кафель, и всегда тихо и чисто, как в больнице, куда Элиаса возили с ангиной. Во-вторых, туда не принято врываться, если занято, а значит никто не побеспокоит. И главное — под рукой унитаз, в который похороны смоются отличным образом. Без остатка. Даже и не заметит никто.

Унитаз Элиаса еще ни разу не подводил. Утилизировать туда можно что угодно. Недоеденную котлету. Рваный носок. Землю от разбитого фикуса. Сломанных человечков из конструктора. Только с мячиком вышла промашка: он наотрез отказывался тонуть. Но муха не мячик — она проскочит, был уверен Элиас. Оставалось добыть свечи и музыку.

Свечи хранились в шкафу на кухне, мама втыкала их в торт на день рождения. Элиас прихватил пузатую цифру пять, у которой оплавилась верхушка, а внизу прилипли сладкие крошки, и понесся в ванную. «Пятерку» он водрузил на табурет, на который вставал, чтобы достать до раковины. Рядом со свечкой примостился контейнер с мухой и с цветком лютика во втором отсеке.

Предстояло свечку зажечь. Спички детям не игрушка — Элиас это знал прекрасно! Поэтому он пошуровал в том же ящике шкафа и выудил зажигалку с длинным дулом, чтобы свеча загорелась на безопасном расстоянии. Нажал на курок, как у пистолета, — огонек вспыхнул. Порядок.

Элиас повернулся к унитазу, чтобы подготовиться к траурной церемонии.

— Раз уж я открыл крышку, заодно и пописаю, — решил он и приступил к делу, напевая веселую песню про деда, у которого на острове росла сосна.

Вот тебе и музыка на похороны. Выходит, муху провожали в последний путь со всеми почестями.

В этот момент от свечки огнем занялось полотенце, которое свисало почти до пола. Огонь побежал наверх. А наверху полотенец было много.

— Ой, мама... — струхнул Элиас, обернувшись к мухе и обнаружив, что события развиваются не по плану. — Похоже, у нас тут фейерверк!

Внутренний голос вовсю подсказывал ему, что все это безобразие нужно немедленно прекратить, и это уже никакая не церемония, а обычный пожар. Элиас схватил маленький душ, которым мама обычно намывала ему попу. Но чтобы из него потекла вода, нужно было добраться до раковины, а табуретка была занята похоронами и пожаром.

— Элиас, куда это ты запропастился? Что-то ты затих, — очень вовремя подала голос из коридора тетя Лина.

— Занято! — ответил Элиас. — У меня тут похороны. И пожар. Прошу не беспокоить.

Дверь тут же распахнулась. Тетя Лина вытаращила свои накрашенные глаза и завопила, как сирена на пожарной машине. Она выхватила Элиаса из дыма, и, не переставая вопить, открыла все краны на полную мощность. Сначала она залила все водой, потом распахнула настежь окна и забегала по дому, размахивая уцелевшими в пожаре полотенцами и разнося неимоверную грязь. Все это время она не переставала причитать:

— Какой кошмар, мы напроказили! Какой кошмар, что теперь будет?

Дым потихоньку рассеялся, тетя Лина закрыла окна, стащила свое новое платье, которое все равно уже потеряло всякий вид и воняло паленым, и принялась намывать ванную и полы в квартире, где они с Элиасом изрядно натоптали.

— Ты весь мокрый, бедняжечка, — опомнилась тетя Лина и усадила Элиаса на кухне, набросив на него свое вонючее платье, а сама кое-как завернулась в остатки полотенец.

Элиас трогал свои опаленные брови и немного грустил, что церемония пошла вкривь и вкось. Но муха с лютиком все же отправились в унитаз вместе с ведрами грязной воды, которую тетя Лина собирала с пола. Так что задача была выполнена.

Оставалось сварить суп. Но когда Элиас доставал продукты, он услышал, что в дверях заскребли ключи. Надо было спешить, пока мама с тетей Линой будут разбираться между собой, причитать и задаваться вопросом: кто виноват.

— С дизайном платья ты сегодня превзошла себя. Правда, цвет не твой, — сказала мама, зайдя домой и не сильно удивляясь наряду подруги. Она начала что-то подозревать, когда зашла в ванную комнату, вход в которую загораживала тетя Лина со щетками и тряпками в руках.

— Он что, напроказил? — спросила мама, оглядывая стены и подкопченный потолок. — А ну-ка, призовем его к ответу.

Призвать Элиаса к ответу не получилось, потому что у него был занят рот. Он сидел на кухне, завернутый в тряпку, в которой уже не угадывалось теть Линино платье, и грыз лапшу из пакета, заедая бульонным кубиком.

— Мама, я научился варить суп прямо во рту, — похвастался он, когда наконец прожевал эту смесь.

— Ну и как — вкусно? — спросила мама.

— Кажется, я его пересолил... И не доварил, — признался Элиас. — Но съедобно вообще-то. Особенно, если целый день не обедать, а заниматься похоронами мухи...

Мама покосилась на лучшую подругу и взялась за дело. Миг — и Элиас с тетей Линой были отмыты до блеска и завернуты в чистые банные халаты. Еще миг — и перед Элиасом и тетей Линой появились тарелки с тефтельками и рисовой кашей. По кухне поплыл аромат шарлотки с грушами, а чайник возвестил, что вскипел.

— Я с тобой чуть не поседела, Элиас, — шепотом сообщила тетя Лина, уписывая кашу за обе щеки. — И совершенно точно поседею, если ты когда-нибудь выкинешь что-нибудь подобное.

— Надо говорить не «посидею», а «посижу», — тоже шепотом поправил тетю Лину Элиас. — Так и быть, я прикину, что бы еще такого придумать, чтобы ты посидела со мной еще разок. А то со мной только мама сидит каждый день, ей, наверное, уже надоело.

— В любом случае, память о мухе будет долго храниться в наших сердцах, — осторожно хихикнула тетя Лина.

Они с Элиасом уплетали обед, переглядывались и жмурились от удовольствия. Тетя Лина без дурацкой прически и косметики похорошела, и Элиас думал, что будет совсем неплохо, если у нее дома тоже заведется небольшой сынок, чтобы было кого спасать. Для этого, наверное, и нужны мамы: спасать и кормить.