Общага №6

Глава 1

Время шло к девяти вечера, и тут кто-то завопил:

— Студсовет! Проверка!

Когда ты первым выкладываешь какую-нибудь новость, война там началась или кто в ящик сыграл, твоя значимость возрастает, даже если ты до сих пор слыл последним подонком. В любой компании есть такой тип, навроде шакала из «Маугли», который приносит горячие вести, а потом забавляется, видя, как все с ума сходят от его слов.

Рейд студсовета — это дерьмово. Может так случиться, что тебя вытурят из общаги. Придраться всегда есть к чему. Пыль на кроватной раме найдут или пустые винные бутылки в шкафу или запах курева учуют. И тогда выселят в два счета. А платить за съемную квартиру выходит раз в десять дороже.

В длинных коридорах грязно-зеленого четырехэтажного здания студенты забегали, точно встревоженные тараканы. Кинулись по своим комнатам наводить глянец. У меня душа не лежала поддаваться этой безумной панике. Я выбросил окурок в форточку и неспешно двинул к себе в комнату. Ребята, мои соседи, уже хлопотали, открыли окно настежь и выкидывали в него кое-какой мусор. Там внизу в кустах вполне могли оказаться влюбленные парочки.

— Давай, Алан, заправляй постель! — крикнул Баур.

Он у нас самый взрослый. Приехал из дальнего аула, в семье у него человек сто. Ему совсем нет резона очутиться на улице. Я разгладил складки на покрывале и сложил полотенце. Не прошло и минуты, как в дверь постучали. Мы, шестеро первокурсников, замерли. Можно было бы не открывать, но так будет только хуже. С той стороны наверняка кто-нибудь приложил ухо и ловил малейший шорох. Да и ключи у них есть запасные.

Мара распахнул дверь. Он у нас самый вежливый мальчик — из тех, кто производит приятное впечатление на всяких там теток в комиссиях. Его папаша главный хирург в каком-то районе.

В комнату вошли четверо. Впереди всех Маулен, тот еще ублюдок. Он наш однокурсник, успел отслужить в армии и поступил в институт вне конкурса. Его выбрали председателем профкома, и он видел свое предназначение в том, чтобы вылавливать плохих ребят в общаге. Правда, по-настоящему отъявленных выродков, старшекурсников, он не трогал, боялся, что они ему отомстят. Он был в неизменном коричневом костюме, нейлоновой рубашке с цветастым галстуком и с дипломатом под мышкой. На темечке у него уже маячила приличная лысина. Позади него возвышался светловолосый очкастый парень из комитета комсомола. И еще были две женщины с кафедры физиологии.

Маулен поставил дипломат на стол и вытащил из него белоснежный платок. Он смахивал на криминалиста опергруппы. Он подошел к моей кровати, задрал матрас и провел платком по раме. Платок вымазался в черный цвет. Маулен торжественно поднял его, будто пиратский флаг, и показал членам комиссии.

— Вот, — сказал он трагически, — непорядок.

— Кто сегодня дежурный? — спросила одна из женщин.

Они взяли тетрадь, висевшую на гвоздике на стене, и прочитали вслух:

— Макенов.

Это я. Там напротив моей фамилии сплошь дерьмовые отметки. Не очень-то у меня получалось с мытьем полов. Маулен стоял рядом со мной, и руки у него тряслись, как у охотника, загнавшего дичь. Мы с ним недавно поцапались. Пару дней назад я гладил медицинский халат, и он зашел к нам в комнату и попросил заодно проутюжить и его халат. Но у меня с глажкой те же проблемы, что и с мытьем полов. Я в одном месте нечаянно прожег ему карман. Не очень заметно, но эти бывшие служаки такие педанты. Он начал тыкать мне под нос этим прожженным местом и выговаривать, что я неумеха и ни черта не приспособлен ко взрослой жизни. И тогда я не утерпел и ударил его по лицу. Так он меня достал, чуть слюной не брызгал. У него на левой скуле вырос синяк, тоже не очень заметно, он и так был скуластым, словно японский болванчик. Он не стал затевать драку, а ушел молчком. Но, по всему видать, затаил обиду. И вот пришел час расплаты и ликования.

— Будем ставить вопрос о выселении? — спросил он.

Баур побледнел.

— Я думаю, на этот раз можно ограничиться предупреждением или выговором, — сказал Мара, — мы исправимся.

У него был бархатный голосок, и тетки растаяли.

— Хорошо, — говорят они дуэтом, — но в следующий раз комнату расформируем. Пощады не будет.

И понесли всякую муть насчет того, что чистота первейший атрибут врачей и это должно быть у нас в крови. Лицо у Маулена вытянулось, он рассчитывал, что избавится по крайней мере от меня. Тип в очках был местным, жил с предками. Он пялился на нас, как на обитателей зоопарка. Потом эта четверка развернулась и вышла.

— Пронесло, — выдохнул Баур.

Я стоял молчком, мне было неловко перед парнями, что подвел их. И тут Влад заехал мне кулаком по затылку. Я даже на миг потерял сознание. Влад — кореец с какой-то южной области, куда их диаспору сослали в сталинские времена. Он был кандидатом в мастера спорта по боксу. И наверняка знал, что им, боксерам, бить по затылку не разрешается, самое последнее дело бить в такое место, после удара в которое можно запросто отключиться. Я как пришел в себя, сразу кинулся на него. Но нас растащили. Он, видать, и это предусмотрел, что нам не дадут сцепиться. Хотя он, вероятно, все равно бы меня уделал. Но это очень подло — бить исподтишка, сзади, когда не ожидаешь. Нас держали за руки по два человека, и он кричал мне:

— Вечно от тебя проблемы! Из-за тебя, долбоеба, мы страдаем!

— Сам ты долбоеб и подонок! — кричу я в ответ.

— Тихо вы! — увещевал нас Баур. — Сейчас студсовет вернется.

— Помиритесь, ребята, — говорит Мара, — все нормально.

Ему легко говорить, миротворцу. Его никто по затылку не лупил.

Мы сидели каждый на своей кровати, не проронив ни слова. На душе у меня было погано. Все угнетало: и эта тусклая лампочка, из-за которой казалось, что мы находимся в пещере, и эта обшарпанная, видать, довоенная мебель, и то, что судя по всему, никто не был на моей стороне. Я всегда чувствовал, когда мое присутствие кому-нибудь не по нутру. А тут, похоже, все были против меня.

— Знаете что? — предлагаю я. — Нас в комнате шесть человек. Это очень много, тесно. Одному надо уйти. Давайте выберем. Каждый напишет на бумажке имя того, кого он хотел бы убрать. Кто наберет больше голосов, тот и уйдет.

Когда ты только что окончил школу и в тебе полно еще задора, ты легко предлагаешь всякие азартные штучки и надеешься, что тебе подфартит. Скажем, Баур вряд ли мог пойти на такое. Все согласились с моим предложением. Мы нарезали квадратики бумажек и печатными буквами вписали в них имя того, кого следовало бы выкинуть за борт. Потом мы перемешали записки в чьей-то шапке и начали подсчет. Дураку понятно, что почти все были с моим именем. Только две были с именем Влада. Одну я написал, а вторую, наверное, Тахир. Он был из моей группы и вроде как за меня. Тахир уйгур, он пришел с подкурса, то есть отпахал год лаборантом на кафедре биологии и поступил в институт без экзаменов. Лицо у него было словно высечено из черного камня, и когда он говорил, то энергично взмахивал руками, будто ребром ладони сносил кому-то шею.

— Это неправильно, — мотает он головой и рубит рукой перед собой. Хотя доволен, небось, что сам-то остался.

В тот вечер мы легли спать раньше обычного. Понятно, что завтра я съеду из их чертовой комнаты. Шестым жильцом у нас, кстати, был Дандар, паренек из Бурятии. Тихий такой мальчишка, ни с кем у него не было заморочек, и полы он мыл аккуратно. У нас тут много наций собралось.

Глава 2

На другой день я перебрался в комнату напротив. То есть сначала я пошел на переговорный пункт и позвонил домой, рассчитывал, что отец разрешит мне уйти на съемную квартиру. Но он и слышать не хотел об этом.

— Живи в общежитии, — отрезал он. — А что у тебя там стряслось?

— Да, — говорю, — я тут подрался с одним. И вообще, не ладится у меня ни с кем.

Не втолковывать же ему, что весь этот казарменный дух не по мне. Никогда я не мог понять, почему надо с утра до вечера находиться с теми, кто тебе чужд. У меня и прежде было немного друзей, а тут тебе навязывают уйму незнакомых людей чуть ли не в родственники. Я мог бы сыграть с ними в футбол, но выносить их присутствие безотлучно было принуждением. Как в тюряге.

— Я тоже дрался, — говорит отец, — и ничего. Бей первым, если чувствуешь, что драки не избежать. Все, разговор окончен. Денег на квартиру не дам.

Спорить с ним бесполезно. Папаша у меня маленького роста. Он как-то рассказывал, что в годы студенчества его подначивал один тип, на голову выше него, и если бы они схватились, то противник выиграл бы по всем статьям. И тогда папаша ударил первым, а потом их разняли. Тактика прямо как у корейца.

Я вернулся в общагу, и меня охватило отчаяние, потому что податься было некуда. Разве что спуститься в подвал, там были моечные с гладко выструганными деревянными полками, кинуть на них сумку и перекантоваться ночь. Но туда в любую минуту мог заявиться какой-нибудь псих, чтобы постирать свои гнусные вещи, и застать меня в неприглядном виде.

Я сидел на подоконнике в конце коридора, курил и смотрел, как передо мной снуют жильцы этой гребаной общаги. Все они были одеты по-домашнему. Парни в шлепанцах и шортах, девчонки в выцветших халатах. Когда-нибудь они станут хирургами или гинекологами, обзаведутся собственными коттеджами, дорогими тачками и столы их будут ломиться от мясных деликатесов. А пока они бегали на кухню, приглядывая за тем, чтобы с плиты не выкрали их кастрюли с недоваренными макаронами, и рыскали по комнатам в поисках атласа по анатомии. Я вспомнил, что брал в библиотеке одиннадцать учебников, и все они пропали, разошлись по чужим рукам. Придется выпрашивать книги у других или сидеть в читальном зале. Я выкурил, наверное, уже двадцатую по счету сигарету. Жутко хотелось спать, никогда не думал, что моим сокровенным желанием будет кровать с продавленной сеткой.

Неподалеку открылась дверь комнаты №23, и оттуда вышел Алихан, мой одногруппник. Он был с юга, как и большинство студентов. И вот что. С кем из них ни потолкуешь, складывалось впечатление, что до того, как приехать в столицу, в их жизни ничего не происходило. Словно они были упрятаны в стальные капсулы: не играли в хоккей или бадминтон, не прочли ни одной книги, ни о чем не мечтали. И в какой-то момент их выпустили на белый свет, и им почему-то взбрело в голову стать врачами без всякого выбора. Наверное, в этом были виноваты не они, а сложившаяся в тех краях рутина, в которой не было места ни спорту, ни достойному обучению. А были только школы с тупыми учителями да игры в подкидного дурака на берегу оросительного канала. Говорить с ними было не о чем, потому что они не могли поддержать ни одной темы, и пребывание в их компании ограничивалось только выпивкой и драками. Именно такие ребята без собственной точки зрения легко становились марионетками в руках всяких подонков. И именно с такими ребятами жил Алихан. Никто не стремился попасть к ним в комнату, потому что в глазах всего общежития они были неинтересны, бесцельны, точно живые трупы. Но мне деваться было некуда, и я остановил его:

— Привет, — говорю, — Алихан.

— Привет, — отвечает он и смотрит на меня пустым взором.

— Слушай, вы ведь живете вчетвером. Могу я к вам перебраться? А то у нас тесновато.

— Конечно, — взгляд его оживился, — пойдем.

Уж в чем ему не откажешь, так это в гостеприимстве. Он повел меня в свою комнату, где меня встретили трое его сожителей. Я их знал, мы были с одного потока. Камал восседал на кровати, уперев руки в бедра, словно готовый вскочить и затеять схватку. На его переносице сидели темные очки. Он никогда их не снимал. То ли у него глаза косили, то ли он не хотел выдавать своих чувств. У шкафа по пояс голый стоял Баха, рыжеволосый, с чубом, как у донского казака. Мы с ним как-то схлестнулись на кухне. Я сидел на подоконнике, а он подошел ко мне и спросил, не желаю ли я честного поединка. При этом он поигрывал своими мышцами, и видно было, что он не драки хочет, а испытывает, не дам ли я слабину. Так же как боксеры перед боем сверлят друг друга глазами, чтобы уловить признаки страха. Я тогда отказался, потому что мне для того, чтобы начать бить кого-то, нужно дико разозлиться, с катушек слететь. А пока я спокоен, мне кажется странным, как это можно ни с того ни с сего взять и сломать человеку нос. Баха тогда ушел довольный, насвистывая пошлый мотивчик.

Четвертым их соседом был Паша Комиссаров, толстый парнишка себе на уме. Он был единственным русским в общежитии и, похоже, не собирался бросать здесь якорь надолго. Его кровать стояла в углу. Он посиживал на ней, ни к кому не прибиваясь, и все думал какие-то свои странные думки.

— Окей, — сказал Баха и сам засмеялся над своим словечком. Он все время смеялся над тем, что говорил, считал себя завзятым юмористом. — Окей, давай к нам!

Камал молчал, и в этом его молчании и в напряженной фигуре было что-то от дикого зверя, который непонятно на что решается: кинуться на тебя или дать деру.

— Надо бы отметить новоселье! — наконец сказал он.

— Хорошо, — говорю я.

Я взял дипломат и пошел в ближайший магазинчик. Там купил три бутылки портвейна и банку шпрот. Стандартный набор для заурядных посиделок. Когда я возвращался, то подумал, что появись сейчас здесь мои приятели из прошлой жизни, с которыми я выигрывал соревнования по футболу или занимался в клубе юных моряков, никто из них не понял бы моих нынешних товарищей и им было бы в диковинку мое нахождение в таком месте. Но как говорят индусы, если у тебя не было трудностей, придумай их себе сам.

Глава 3

Утром я проснулся от грохота за дверями, будто там гигантские шары от боулинга катились. Мужской туалет был неподалеку от нашей комнаты, и все парни с этажа двигали мимо, чтобы справить нужду и почистить зубы. Это были правильные ребята, мечтавшие стать врачами и ни разу не пропустившие лекции. Вот что я думал, лежа в кровати и прислушиваясь к чужим шагам. Мне все их усердие казалось таким фальшивым, что я готов был бросить институт, чтобы просто не быть заодно с ними. Из моих соседей никто не поднимался, ждали, кто сделает это первым. Наконец Баха и Камал встали. Они были из одной группы и делали все синхронно. Следом за ними поднялись и остальные. Был конец сентября, и солнечные лучи уже играли бликами на западной стене, прямо перед моими глазами. Я тоже встал и пошел отлить. В туалете два толчка были заняты, на них сидели, как на насесте, двое парней: один курил, второй читал кусок газеты, которой намеревался подтереться. К свободному толчку надо было идти на пятках, чтобы не намочить ноги в коричневых лужах. В умывальнике тоже стояла вода по лодыжки. Побрившись, я вернулся в комнату. Там никого уже не было. Я надел несвежую рубашку, темные брюки, туфли и глянул в зеркало. Ну, в общем-то, сойдет: прическа под битлов, лицо симпатичное, правда, печальное. Надо сказать, не очень-то я переживал по поводу своих шмоток. Хотя мне нравились аккуратные ребята, но мне было некомфортно в выглаженной одежде. Не знаю, в чем тут дело. Я закрыл дверь на ключ и повесил его на доске возле поста вахтерши. В ячейке для писем было пусто. Я вышел на улицу.

Со всех общаг студенты вливались в подобие черных ручейков, стремившихся в проулок близ Никольской церкви. Оттуда они вновь расходились в разные стороны. Рядом было три института: иностранных языков, физкультурный и, понятное дело, медицинский.

Я вошел во двор главного корпуса и спустился по узкой лестнице в подвальчик, где был кафетерий. Народу было не протолкнуться. В городе в любой столовке целый час пройдет, пока доберешься до окошка раздачи блюд. За это время голодные спазмы схватывали желудок по нескольку раз. Вся жизнь уходила на то, чтобы выстоять в этих подлых очередях. Наконец я получил пару сосисок, булочку и стакан кофе. Позавтракав, пошел дальше по коридору в анатомический зал. Стоял полумрак, как в бомбоубежище.

Моя группа, тринадцать человек, уже сидела вокруг секционного стола, на котором лежал иссохший от формалина труп. Свободный стул был рядом с Леной Андреевой. Я подсел к ней, и это означало, что занятие не пойдет мне впрок, я буду сосредоточен только на том, как соприкасаются наши бедра и локти. У Лены шикарные каштановые волосы, а волосы, согласитесь, это половина красоты девушки; к тому же у нее большие глаза, фигурка, как у модели. Она старше меня на два года и, по слухам, вроде бы была замужем. Когда она пристально смотрит на меня, я теряюсь и говорю невпопад. Лена переспала с половиной парней из нашей общаги, видать, не могла обойтись без секса. Я был девственником, а это, наверное, любая девчонка чувствует с ходу. И если ты ни разу не водил машину, то никто тебе прокатиться не даст, будут только дразнить. Я сам понимал, что мне пора бы уже с кем-нибудь перепихнуться, да все не было подходящего случая.

Преподом у нас была довольно бодрая старушка, которая читала толстенный учебник по анатомии времен Уильяма Гарвея. Она дергала пинцетом мышцы в животе трупа, но я ничего не мог уяснить: Лена ненароком возложила ноги на мои коленки и посматривала на меня стервозным взглядом. Знала, что сносит мне крышу.

Напротив сидел Серега Мокин и ухмылялся, поглядывая на меня. Он здоровенный парень, под два метра ростом, отслужил в армии и по вечерам тренировал каратистов за приличные бабки. Рядом с ним неизменно отирался Игорь Санин, кучерявый малый моего возраста. Его папаша был доцентом на кафедре хирургии и, видать, по блату устроил его в институт, но Игорь не очень-то горел желанием овладевать медициной. Он предпочитал карате и тоже собрал команду. Я иной раз ходил к ним на тренировки, с меня они денег не брали. Мне нравилось то чувство легкости в теле после спарринга, когда ты заходил в трамвай и, казалось, мог сбить любого громилу. В общем, в нашей группе мало кто сходил с ума от учебы, разве что Тахир. Он глаз не сводил с преподавателей и каждое слово записывал в блокнотики.

После практики я, Алихан и Камал зашли в студенческую столовку. Снова надо было отстоять длинную очередь, двигаясь крохотными шажками вдоль стены и поручней. И тут была маленькая фишка. Если ты оказывался впереди своих товарищей, то на вопрос кассирши, как рассчитываться, за одного или за всех, возникала дилемма. Сказать за одного, то вроде как жлобство, за всех — останешься без денег. Камал вечно ухитрялся пристроиться последним, и расплачивались либо Алихан, либо я. В этот раз рассчитаться выпало мне, и в моем бумажнике осталось рублей пять — на неделю до стипендии.

Когда мы подошли к общаге, там была очередная заварушка. Весь первый этаж был забит спортсменами из физкультурного института, и они пытались прорваться на второй этаж, где оборону держали наши старшекурсники. Перед этим они не поладили в соседней пивнушке. Вахтерши вызвали ментов, и стоило завыть сиренам, спортсменов как ветром сдуло. Мы прошли в свою комнату и завалились спать. До позднего вечера вся общага №6 будет отсыпаться, так тут заведено. Тишина стоит на четырех этажах, точно в морге.

Глава 4

Ассистентом по физике у нас был Галим, молодой мужчина, очень вежливый и башковитый. Он недавно окончил институт, где с первого курса получал ленинскую стипендию. У него было плоское лицо с умными глазами, непременная улыбочка и плавные движения, словно он порхал вокруг вас, не касаясь земли. Трепались, что он женат на дочке министра культуры, бывает за границей и вхож в творческую элиту. В конце занятия я малость задержался, складывал вещички в сумку, и тут Галим спланировал возле меня.

— Как дела, Алан? — спрашивает он меня с вечной улыбочкой. Как у него только мимические мышцы не сводит?

— Нормально, — отвечаю.

— Я вот что подумал. Ты парень толковый. Не хотел бы позаниматься на нашей кафедре, участвовать в экспериментах, готовить рефераты? Будущее медицины за биофизикой. Потом мы бы рекомендовали тебя в аспирантуру.

— Нет, — говорю, — мне больше неврология нравится.

— Жаль, — говорит он, продолжая улыбаться, — у неврологии и физики есть точки соприкосновения. Я мог бы показать тебе подходящую литературу. Приходи ко мне домой. Покажу тебе книги по этой теме.

Не очень-то он мне нравился. Но то, что на его вечеринке могли оказаться киношники, и к тому же наверняка ожидался какой-нибудь ужин, меня соблазнило. Я согласился. Он дал мне адрес в престижном районе столицы.

Вечером я нашел их помпезный дом и постучал в дверь его квартиры. Галим открыл мне. Он был в махровом халате, словно собирался в бассейн. Никаких гостей не было в помине, и жены тоже. Он провел меня в комнату и усадил на диван.

— Я готовлю спагетти с тушенкой. Ты не против? — спрашивает.

— Не против, — отвечаю. Я, как всегда, испытывал дикий голод.

— Посмотри пока, — он дал мне иллюстрированный журнал и пошел на кухню. Журнал был на английском языке с картинками полуголых девиц и мужиков. Ничего интересного, кроме того, что он заграничный. Галим вернулся с двумя тарелками спагетти. Мы принялись за трапезу. Надо сказать, приготовил он вкусно, но куда подевалась его жена и творческая элита?

— Я был недавно в Лондоне, — говорит он. Понятно. Наверное, его тесть, министр, похлопотал, — демократичная страна, свободные нравы.

— Неплохо, — говорю я. — Как там люди? Меня они интересуют больше, чем архитектура.

— У всех свои тараканы. Вот, к примеру, как ты относишься к Амосову?

— Ну, я его уважаю. Он не только классный хирург, но и философ. У него свой подход к жизни.

— А вдруг он педофил? Ты бы изменил свое отношение к нему?

Странные вопросы он задает. Я не мог понять, к чему он клонит. Да и о биофизике не заикается.

— Это нереально. Нельзя же предполагать, что святой кого-нибудь убьет. Или камни сами собой полетят вверх. Бессмысленно даже задаваться такими вопросами.

— Ты знаешь Кликовского? — спрашивает он вдруг.

Я знал этого парня. Он учился со мной на курсе, в параллельной группе. Про него поговаривали, что он педик. Теперь-то все встало на свои места. Галим нехило подкатывал ко мне, чтобы выяснить, каков я насчет их педерастической склонности. Я понял, что чувствуют девственницы, когда их домогается какой-нибудь ублюдок.

— Не очень-то я его знаю, — отвечаю. — И мне пора бы уже в общежитие. У нас там собрание и все дела.

Я встал и попятился в прихожую. Он шел следом за мной со своей неизменной улыбочкой.

— Ну-у, если вы не хотите оставадзе… — сказал он почему-то на грузинский манер.

— Спасибо за ужин, до свидания, — говорю я и выскакиваю за дверь.

До общежития я полчаса ехал на трамвае. Все произошедшее настолько потрясло меня, что в каждом новом пассажире мне виделся гомик. Как же было замечательно появиться в своей комнате, среди ребят, лежавших на кроватях и уткнувшихся в учебники анатомии. Я никому не рассказал о Галиме. Если бы дошло до деканата, его бы уволили из института, или того хуже, отправили на нары.

Глава 5

Ночью я проснулся от шума. Кровать Паши Комиссарова стояла в углу, и на ней возились двое. Сам Паша и девушка, по голосу я узнал Лену Андрееву. Она все приговаривала:

— Не надо, не надо...

А он, похоже, уламывал ее на секс. В конце концов ему, видать, удалось взять верх над не очень-то упорным сопротивлением и трахнуть ее. Потом она ушла. Камал приподнялся и сказал:

— Молодчик, Паша!

Никто не спал. И вот что мне странно. Отчего красивые девушки отдаются таким гнусным и жирным подонкам вроде Паши? Я вспомнил еще одного типа, который хвастал, что переспал с Леной. Лицо его валунами покрывали угри, глаза косили, и никогда с ним не видели ни одной подружки. В пристрастии Лены к подобным уродам было что-то болезненное. Но я, как завзятый солипсист, все сводил к собственной персоне. Она знала, что я неровно дышу к ней, и назло мне или, наоборот, чтобы ободрить, перепихнулась со всем моим ближним кругом. И чем дольше я тянул, тем более отвязно она это делала. Получала, наверное, от этого удовольствие, сходное с садистским. И, судя по всему, это вышло ей боком.

Как-то она вместе с подружкой Анисой пришла в нашу комнату. Аниса была красива, но глупа и не могла отличить бедренной кости от малоберцовой. Я после тренировки по футболу направился в душ. В подвале стояли кабинки с трубами, из которых вода лилась с такой силой, что могла запросто пробить дыру в голове. Когда я вернулся и открыл дверь в комнату, там было темно и в брезжащем из коридора свете было видно, что на моей кровати улеглась Лена с каким-то парнем, а рядом сидела Аниса и покуривала. Я не стал заходить. Обычное дело в общаге: быстрый секс, и никто никому не мешает. Закрыл дверь и пошел в соседнюю комнату вытирать волосы.

Но на следующий день на занятии обе девушки смотрели на меня как на детоубийцу.

— Что случилось? — говорю.

— Тебе не стыдно? — спрашивает Лена.

— Почему бы это?

И поведали они мне, что Лену изнасиловал Турар, самый сволочной гад в общаге. А я вроде как струсил и дал задний ход. Никогда бы не подумал, что в этот раз Лена не захотела дрючиться.

Глава 6

Перед практикой по анатомии я спустился в кафетерий и открыл бумажник. Он был пуст. Хотя вчера еще пятерка там точно лежала. Пришлось развернуться и уйти несолоно хлебавши. В полдень я пошел в сберкассу, но перевода из дома не было, мать высылала деньги только к концу месяца. Звонить домой я не стал, отец заел бы меня расспросами. Неподалеку от сберкассы был шахматный клуб. Там как раз проходили соревнования на первенство республики. Даже двое гроссмейстеров участвовали. От нечего делать я зашел туда и долго смотрел на сцену. Мне понравился один игрок, очень старый и с неизменной сигаретой в зубах. Он пожертвовал все что мог, все фигуры, но проиграл. В общагу я вернулся уже затемно. В комнате я застал странную картину. Комиссаров в позе нашкодившего хомяка замер у двери. Над ним навис Камал в своих темных очках, но, похоже, как всегда, не знал, что делать. Рядом переминался Алихан.

— Что у вас стряслось? — спрашиваю.

— Он вор, — Камал торжественно показал пальцем на Комиссарова.

— Украл мои часы. Мы нашли их в его чемодане, — говорит Алихан.

— А на шкафу я нашел свой бумажник, его проделки, — добавляет Камал.

Я все понял. Мои деньги этот тип увел таким же способом. Складывал украденное на шкафу, ждал, когда шумиха с поисками уляжется, а потом спокойно забирал ворованное. Мы искали потерянное где угодно, но внизу, а не под потолком.

— Ах ты говнюк! — от такого крысятничества на меня напало затмение, и я со всей силы пнул жирного выродка между ног по его поганым яйцам. Паша закричал и согнулся, и тогда я заехал ему по лицу, прямо как в футбол играл.

— Не бейте, парни, — взвыл Комиссаров, — это не я. Хотите, я уйду из комнаты.

— Прямо сейчас, сука! — мы вытолкали жирдяя в коридор, и напоследок я отвесил ему носком ботинка прямо в копчик. Паша бабьим голосом завопил на весь этаж. Камал выкинул вслед за ним его паскудный чемодан. Больше мы этого типа не видели ни в институте, ни в общаге. Может быть, он перевелся куда-нибудь.

Мы были злы и голодны.

— Ну что… колхоз? — спрашивает Камал. Это означало побираться по комнатам, лучше у девчонок. Один из нас приносил щепотку чая, второй — полбатона хлеба, третий — сахар. Чайник и вода у нас были.

Глава 7

Деньги, рубль восемьдесят копеек, я занял у Борьки Ли, студента моей группы. Он наполовину китаец, наполовину белорус. Полный парень с носом картошкой, на котором сидели роговые очки. Мы с ним одно время находили общие темы для бесед. Говорили о кино, литературе, девчонках. Этакая интеллектуальная отдушина. Он как-то подсунул мне книгу Альфреда де Мюссе, где главный герой проталкивал мысль о том, что пока нет любви, можно пользоваться и проститутками. То есть если нет солнца, сойдут и свечки. Мне эта идея была в новинку и в общем-то понравилась. Потом Борька женился и порвал связи с ребятами, опасался, что его жену-красавицу уведут. Игорь и Сергей его не выносили, считали тем еще пройдохой. Он и впрямь вскоре был пойман на подделке оценок в зачетной книжке.

После занятий меня вызвали в комитет комсомола. Секретарем у нас был боксер легкого веса Нугман. Его перевели из физкультурного института. Он, как и все легковесы, был маленького роста, с крохотным вечно гневливым лицом, будто собирался ежеминутно отправить кого-нибудь в нокаут. Лоб у него узкий, по такой голове попасть нелегко. Подручным у него подвизался еврей Каневский. Красивый брюнет, у которого не было отбоя от девчонок. Но он вечно крутился возле секретаря, поддакивал ему на факультетских собраниях. Никто не мог понять, что держало эту парочку вместе, на сцене они выглядели комично.

— Что это за крестьянская бумажка?! — Нугман держал в руке мятый листочек и махал им, словно полотенцем над сбитым боксером.

— Да, не солидно, Алан, — подхватил Каневский.

Я вспомнил, что недавно написал план мероприятий по культуре. Листок и вправду выглядел, как туалетная бумага.

— Это наметки, черновик, — говорю я. Как же противно оправдываться перед теми, кого ни во что не ставишь.

— С такими черновиками мы далеко не уедем, — кричит Нугман, — это неуважение к комсомолу и…

— Профанация, — подсказывает Каневский.

— Вот именно.

Через две минуты они исключили меня из комитета. К Каневскому я относился неплохо, мы когда-то играли в шахматы, и его бесило, что он не мог выиграть. По-моему, боксера он до жути боялся, точно так же как в любой стране евреи боятся представителей власти. По крайней мере, он имел с этого дивиденды. Если весь курс бежал марафон, приуроченный к какому-нибудь празднику, то Каневский ехал с Нугманом на заднем сиденье в машине сопровождения.

Я вернулся в общагу, когда за окном уже горели уличные фонари. В комнате был один Алихан. Он читал «Анатомию» Привеса. Предмет давался ему тяжело, надо было запомнить кучу латинских названий. Ребята ухохатывались над ним, когда он во сне начинал бормотать анатомические термины.

— Пойдем в столовку, — позвал я.

— Денег нет.

— Айда. На лагман хватит.

Алихан встал с кровати и пошел в умывалку. Вернулся он через минуту, всхлипывая как ребенок. Лицо его было в крови и в слезах. Парнишка он был безобидный, добрый. Видеть его плачущим ни одно бы сердце не выдержало.

— Кто? — спрашиваю я.

— Нахип.

Это старшекурсник, он жил вместе с Тураром. Я побежал в умывалку. Нахип был еще там. От него несло перегаром, он покачивался, держась за рукомойник. Одного удара в его, надо сказать, симпатичное лицо, было достаточно, чтобы он свалился в лужу на кафельном полу. Он так и остался лежать там, может быть, даже уснул.

Мы с Алиханом пошли в столовую. Я надеялся, что Нахип по пьяной лавочке меня не запомнит. Однако когда мы вернулись, возле нашей комнаты стояли трое. Турар, Нахип и еще один низкорослый тип — Даурен. Как только они увидели меня, то рванули навстречу, как фанаты за рок-звездой. Я побежал от них по длинному темному коридору. На середине я резко остановился, противно было чувствовать себя удирающим. Повернулся и схватил за лацканы пиджака первого, кто попался. Это был Даурен. Я толкнул его в дверь читалки, так что стекла с грохотом разбились. Представляю, какой переполох там начался. Я побежал дальше, свернул на лестницу на третий этаж и укрылся в комнате у знакомых девчонок. То есть они ни о чем не подозревали. Я спросил у них какой-то учебник и просидел над ним, пережидая, пока старшекурсники закончат рыскать по общаге.

Ранним утром эта троица выволокла меня из кровати в бытовку.

— Кто-нибудь видел, как разбили стекло в читалке? — спросил Даурен.

— Не знаю, — ответил я.

— Я дверь газетами заклеил, — говорит он. Боялся, что из института выкинут.

— Ладно, — говорю я и на мгновение потерял сознание. Турар заехал мне кулаком в затылок, точно дубинкой. Не нравится мне эта подлая манера южан бить исподтишка сзади. Когда я очнулся, никого рядом не было. Я поднялся и пошел в комнату.

Глава 8

Вечером в пятницу я поехал в центр города навестить родственников — Ернаровых. Они жили в массивной трехэтажке неподалеку от библиотеки Пушкина. Главой семейства был Молдаш, двоюродный брат моего отца. Раньше он служил в госбезопасности и вышел в отставку в чине полковника. Помню, когда я был маленьким, они приезжали к нам домой, человек пять офицеров на черной машине. Молдаш был главным в группе, по крайней мере все его слушались. Они ужинали и говорили о каком-то деле, которое привело их в наш городишко. Сейчас старик поседел и был похож на всех стариков в мире независимо от нации, по крайней мере если у них все нормально с мозгами и на лице нет признаков деградации. Он писал мемуары про те времена, когда гонялся за басмачами. У него было шестеро детей. Три сына, которые связались с местной шпаной и вечно ввязывались в стычки с другими районными бандами. И три дочери, которые закончили институты. В одной из разборок младший сын Молдаша, Бадик, вспорол живот какому-то бедолаге сувенирной саблей отца. За это у полковника отобрали орден Красного Знамени, что стало откупом от тюряги для Бадика. Может, я кое-что путаю, при мне они не очень-то распространялись об этом деле. Когда я приехал поступать, то жил на их даче. И там со мной рядом вечно крутилась Зара, четырнадцатилетняя дочь Венеры. Венера, одна из дочерей Молдаша, была кинорежиссером и постоянно пропадала в экспедициях. В те солнечные ленивые дни я, видать, втюрился в Зару. Это была худенькая нескладная девочка с большими серыми глазами. Мы целыми днями слонялись по дачному поселку или загорали на берегу маленькой речушки. Иногда она протягивала мне горсточку земляники, и я губами брал ягоду с ее ладошки. И ее кожа пахла какой-то степной травой.

Я месяц не заглядывал к Ернаровым. И, честно говоря, не стал бы заходить к ним вовсе. Потому что существуют как бы негласные правила. Если ты живешь в общаге, то и выживай сам, как можешь, и нечего выглядеть нахлебником. Но дело тут было в другом. В одном фильме я увидел девочку, очень похожую на Зару, так что сходил на тот фильм еще пару раз. В общем, мне жутко хотелось встретить Зару, прямо свихнулся и ни о чем не мог больше думать.

Мне повезло. Когда я постучал в их дверь, мне открыла она, Зара.

— О, Алан! — вот что она сказала, увидев меня.

— Привет, — говорю, — как вы тут?

— Проходи. Дома только мы с дедом.

Молдаш выглянул из гостиной и улыбнулся мне. Наверное, он неплохо относился ко мне. Всегда, сколько бы народу у них ни околачивалось, он находил место подальше от всех и играл со мной в шахматы. Между делом рассказывал о том, как произвести впечатление на экзаменаторов, чтобы получить хорошую оценку. Всякие их шпионские штучки. В этот раз он провел меня на кухню и налил смородиновой настойки. После двух рюмок он принес длинный свиток и развернул его. Там были имена и стрелки между ними.

— Это родословная, — пояснил Молдаш, — от Адама и Евы и до меня. Ну, и до тебя, конечно. Я составил по Библии и Корану. Ты должен знать своих предков хотя бы до седьмого колена.

В общем-то, я знал, что мы из рода каракесек Младшего жуза. Пока мы трепались об этом, Зара сидела поодаль, уткнувшись в книгу. Иногда она поднимала голову, смотрела на нас и смеялась. Меня малость развезло, и я пошел в комнату, прилег на диван. Зара сидела рядом. Я держал ее за руку, притягивал к себе и целовал. Неплохо, что я был поддатым.

— Может, прогуляемся? — спросил я.

— Хорошо, — ответила она.

Молдаш отдыхал у себя в кабинете. Мы пошли на улицу. На скамейках у драматического театра сидели парни, человек пятнадцать. Увидев нас, они приподняли свои задницы, словно псы, готовые накинуться на заблудших котят. Я услышал, как один из них, это был Бадик, сказал остальным:

— Это мой брат.

Потом он махнул мне рукой:

— Привет, Алан.

— Привет, — я помахал в ответ.

Мы с Зарой прошли мимо.

И вот что. Мы с Зарой встречались около месяца. Ходили в кино, целовались, и наши руки и головы соприкасались, потому что если тебе нравится девушка, это, видимо, самое главное, — прикосновение. Но потом общага вернула меня к себе, и в ней не было места Заре. Там не было места девочке, которая пахла травой и играла дома в немецкие лего-конструкторы.

Глава 9

Наша комната была точно проходной двор. К нам забредали все кому не лень. В другие комнаты вы не могли бы попасть и с гранатометом. Там жили правильные ребята. Они читали книги по хирургии, проводили свободное время в качалке и никому не позволяли ломать их железный график. Частенько у нас просиживал Сакен, однокурсник старше нас на два года. У него было вогнутое внутрь лицо, словно он когда-то нарвался на железный шар. Очки его сползали, и он постоянно задирал верхнюю губу, чтобы их поправить, и оттого был похож на кролика. Как-то мы накидались портвейном, и он долго смотрел на меня не мигая и потом сказал:

— Ты предатель.

Все замерли. Поначалу я хотел сразу заехать по его кривому лицу, но можно было пораниться о стекла очков.

— Сними очки, — говорю ему.

— Зачем?

— Дабы ненароком не поцарапать твое изумительное личико.

— Что это за слова такие: «дабы», «ненароком»…

— Обыкновенные слова.

— Это русские слова. Ты ведь не сможешь произнести их на казахском. Поэтому ты предатель.

— И кого же я предал?

— Весь казахский народ.

— Ты тоже говоришь на русском. И лекции пишешь на русском.

— Это вынужденная необходимость. Но мы знаем свой язык, а вы, северные казахи, его забыли.

— И что из этого? Некоторые итальянцы в Америке не знают итальянского и не парятся по этому поводу.

— Эти итальянцы не стыдятся того, что они итальянцы. А вы, северные, стыдитесь казахов и якшаетесь с русскими.

— Если бы я был похож на такое дерьмо, как ты, я бы точно вздернулся. Ты просто второй Геббельс. А теперь выгляни в окно и прочитай названия улиц. Сатпаев, Ауэзов, Букейханов… они все переженились на русских.

— Это происки евреев. Они ищут знаменитостей среди всех наций и подкладывают им своих женщин. И их дети становятся евреями, по матери. Так они собирают лучшие гены.

— Можешь успокоиться, твои гены никому даром не нужны.

Тут этот нацик хватает бутылку и норовит съездить меня ею по голове. Но делал он это так медленно, что я бы успел за это время сгонять на толчок и обратно. Я перехватил бутылку и пнул ногой по спинке его стула. Сакен упал навзничь и остался лежать неподвижно, вперив пьяный взгляд в потолок.

Глава 10

У Бахи отец был директором совхоза. Важная шишка. В своем ауле Баха был завидным парнем. Каждый вечер он рассказывал, как за ним бегала самая красивая девушка, русская по имени Зина. Он покачивал головой с рыжим чубом и приговаривал:

— Если бы отец не был против, я бы на ней женился. Трахалась она великолепно.

И он смеялся над этим своим словечком «великолепно». В общаге у него была подружка со стоматологического факультета. Ее звали Мадина, она приехала из его совхоза и отдавалась ему безропотно, точно султану. Как-то он отозвал меня в сторону и предложил:

— Посидим вечером компашкой. Мадина приведет подругу. Ты ее видел. Гульмира.

Я вспомнил эту девушку. Она была высокой, стройной, с лицом, как у японской гейши.

— Ладно.

Вечером мы с Бахой купили пару бутылок сухого вина, взяли у ребят кассетный магнитофон и расположились в комнате. Девушки жили на четвертом этаже. Вскоре они пришли. Гульмира была в светлом ситцевом халатике. Спину она держала прямо, ни разу не позволив себе согбенную позу. Иногда она посматривала на меня, но взгляда не задерживала. Баха разлил вино по бокалам и произнес тост:

— За мир, за дружбу и за медицинскую службу!

И, как обычно, залился смехом. Потом мы выпили еще и начали танцевать медляки. Крутили одну и ту же песенку «Звездочка моя ясная». В полумрак комнаты лился свет от луны и окон соседней общаги. Я все время был в паре с Гульмирой. Мы прижимались друг к другу, так что между нами пальца не просунуть. Ее щека была горячей, тело податливым, наши ноги сплетались, словно мы были единым четырехногим существом. Баха с Мадиной не мешкая улеглись на кровать, и она заходила у них ходуном. Мы с Гульмирой легли на кровать подальше от страстной парочки. Ночь борьбы с девушкой закончилась моим поражением, я не смог пробиться к ее заветной норке. Баха потешался над нашими детскими играми, даже Мадина вплетала свои смешочки в его ржание.

Наши вечеринки повторялись, и на одной из них это произошло. Гульмира сдалась, ее ноги чудесным образом раздвинулись, и я овладел ею. Само сношение длилось не очень-то и долго. После этого я сел на кровати и закурил. Наши компаньоны торжественно молчали.

Потом мы еще несколько раз встретились с Гульмирой, даже сходили в какое-то дурацкое кино, но мне не хотелось прикасаться к ней все время, как к Заре. В общаге трудно поверить в появление настоящих чувств. Может быть, тут сыграла роль книга де Мюссе о том, что если нет солнца, можно пользоваться свечкой. И я посчитал, что Гульмира это временно, как со свечкой. Иной раз книги неплохо запудривают мозги.

Гульмира порой приходила ко мне в комнату, выгадывая чтобы я был один. И походка, и поза были у нее неуверенными, не такими, как вначале.

— Посчитай мне пульс, — говорила она с наигранной веселостью и протягивала мне руку. Мы занимались сексом, но после этого я хотел, чтобы она поскорее ушла, и в такие минуты думал о Заре.

Однажды ко мне прибежала Мадина и потянула в свою комнату.

— У Гульмиры истерика, в окно пыталась выброситься! — сказала она мне.

Когда я вошел к ним, Гульмира сидела на кровати, уткнувшись головой в колени.

— Что случилось? — спрашиваю я.

— А ты не знаешь? — крикнула она.

— Нет.

— Подонок!

Она возненавидела меня. И больше не искала встреч.

Глава 11

В декабре в столице выпал небольшой снег. В тот день я сидел в кафе литераторов вместе с Маратом. Он недавно перевелся с севера на наш курс. То есть его отца перевели в министерство здравоохранения, а заодно и Марата в наш институт. Мы столкнулись с ним на курсовой лекции по гистологии, на галерке. На нем были порванные джинсы, военные ботинки с незавязанными шнурками и мятый халат. Ему было наплевать на то, что думают южане по поводу его внешнего вида, а мне было наплевать на его внешний вид. Мы с ним зачастили в это кафе, тут подавали неплохое кофе и можно было курить. За соседними столиками сидели мужчины в белых костюмах, наверное, писатели. Они пили коньяк. Мы молчали. Потом Марат неожиданно стукнул кулаком по столу, так что все на нас обернулись.

— Рахманинов — это шедевр, — восклицает Марат, — ты обязательно послушай. Я тебе пластинку дам. Так ноты нанизывает, космос.

Сам он закончил музыкальную школу. И однажды на факультетском концерте, где играл приглашенный пианист, Марат встал посреди зала и сказал:

— Да что вы слушаете этого мудака!

Мы опять молча курим. Потом он снова грохает кулаком по столу:

— Пришвин — это гений. Так природу описывает, каждую травинку чувствуешь. Ты почитай.

Он не знает, что у нас в общаге нет ни Рахманинова, ни Пришвина. Мы там играем в преферанс и каждый мизер отмечаем портвейном.

Когда стемнело, я и Марат вышли из кафе. На остановке мы расстались, я поехал в общагу, а Марат домой.

Я вошел на свой этаж и увидел столпотворение в конце коридора. Стоял галдеж, из подвала доносилась музыка, кто-то плакал. Навстречу мне шел Алихан и держался руками за голову. Я остановил его:

— Что там?..

— Мирас повесился, — говорит он.

Мирас — самый тихий мальчишка в общаге. Он был младше всех нас, закончил школу в шестнадцать лет по какой-то вундеркиндовской программе. Сам он мал ростом, неказистый, чернолицый. И был старостой в группе со снобами вроде Каневского и Кликовского. Я давно заметил, что если в среде красавчиков затешется какой-нибудь невзрачный тип, которого все будут игнорировать, то в конце концов это может плохо кончиться.

На свою беду Мирас по уши влюбился в Анису, ту еще штучку. Вечером была дискотека в общаге. Аниса вытанцовывала с Нахипом, старшекурсником, и все это при Мирасе. А потом он и вовсе застал их в комнате голышом, они даже дверь не удосужились закрыть. Нахип послал его подальше. И тогда Мирас пошел в свою комнату и повесился на собственных подтяжках. Висел в проеме двери, и лицо у него было чернее обычного.

Мы стояли в коридоре, переваривая эти события. И тут увидели мужчину в офицерской шинели. Лицо у него было темное, совсем без эмоций. Он дошел до комнаты Мираса, и слышно было, как там он зарыдал. И только тогда я по-настоящему осознал, что случилось.

После этого я не мог оставаться в общаге. Вышел на улицу и двинул вдоль трамвайных путей. Спустя полчаса я понял, что нахожусь недалеко от дома Зары. Может быть, ее не было дома, может быть, они вообще с матерью переехали в другой город. Я вошел во двор и под ее окнами протоптал на белом снегу: «Я люблю тебя, Зара!»