Пемократия

Рассказ

— Серега, срочно присылай сценарий! — кричали в трубке.

Эта история приключилась со мной в тысяча девятьсот восемьдесят восьмом году, в самый разгар перестройки. Я тогда учился на втором курсе аспирантуры ТвГТУ — тверского политеха — и работал ассистентом на кафедре прикладной физики. Платили мало, но этого хватало для жизни. Я не тусовался, не пил, девушки не было (возможно, как раз из-за того, что не пил и не тусовался), поэтому все заработанные деньги я откладывал либо тратил на небольшие подарки для мамы.

Мы жили с ней в маленькой двушке в пролетарском районе, которую они с отцом честно получили от государства за добросовестный труд. Батя мой возглавлял гаражный кооператив и параллельно работал преподавателем в автошколе при ДОСААФ, матушка долгое время состояла на должности администратора в общественной бане. Ее уход на пенсию как раз совпал с кончиной отца. Он умер прямо на рабочем месте во время одной из лекций. Внезапно ему стало плохо, и он уткнулся головой в стол. Врачи констатировали смерть из-за отрыва тромба. Я на тот момент заканчивал первый курс техфака ТвГТУ. Душа никогда не лежала к точным наукам, скорее я мог бы назвать себя творческой личностью, однако отец с матерью настояли, чтобы я получил хорошее образование и профессию, которая «всегда сможет меня прокормить». Когда отец умер, я хотел отчислиться из политеха и попробовать поступить в Москву на сценарный факультет ВГИКа, однако пожалел мать, решив, что второй удар она может не пережить.

Со второго курса учеба внезапно начала становиться интересной, и у меня даже наметились какие-то успехи, которые по окончании вуза позволили поступить в аспирантуру на бюджетное отделение, однако мне все равно хотелось создавать кино, поэтому на отложенные деньги я купил на барахолке старую, почти развалившуюся печатную машинку и сидел за ней вечерами после работы, стуча по буквам и не давая матери сосредоточиться на чтении детективных романов.

У меня в голове давно зрела идея футуристического кино о космосе и пришельцах, которые блуждали меж галактик и случайно наткнулись на нашу планету, где, вопреки всему, начали строить «пемократию» — их вариант демократии, похожий на наш тоталитаризм, от которого страна так стремительно старалась уйти уже много лет. В тот момент, когда я задумывал сценарий, кино назвали бы антисоветским, однако в свете последних тенденций в нашей стране оно вполне могло иметь право на существование.

— Только срочно! Прямо сейчас пакуй бумаги в конверт и беги на почту! — не унимался человек на другом конце провода.

Это был Колька Тонких — бывший зять нашей соседки по лестничной клетке Варвары Николаевны и мой близкий друг. Славный парень, хотя и жуткий разгильдяй, которого из-за постоянных прогулов отчислили с выпускного курса Тверского Государственного Университета. Отслужив в армии где-то в степях Казахстана, Колька по возвращении сразу же обрюхатил ждавшую его Катьку. Когда девка заявилась домой с непонятным юношей, еще и в положении, мать ее чуть инфаркт не хватил. Однако у нее не оставалось выбора, и она приняла Кольку как родного. Он устроился на работу в автомастерскую, потихоньку осваивал профессию, а Катька тем временем под руководством мамы училась варить борщи. И вполне возможно, что они стали бы образцовой советской семьей, если бы не вставшие меж их счастьем Колькины амбиции. Парню всегда хотелось чего-то большего, чем просто быть слесарем. Он искал заработок на стороне, иногда не самый честный, из-за чего мог не появляться дома сутками, а это, как факт, не устраивало ни новоиспеченную супругу, ни ее маму. В итоге, разругавшись с женой вдрызг, Колька подал на развод, собрал вещи и укатил в Москву, искать свое счастье там, оставив Катьку с ребенком без алиментов и на попечении Варвары Николаевны.

Колька был старше почти на семь лет и по юности частенько задирал меня, если встречал во дворе, а уж оставшись один на один в подъезде и вовсе мог отвесить пендаля, однако вернувшись из армии, будто остепенился: стал здороваться и даже первым заводить беседу в пору случайных встреч. Со временем старые обиды забылись, и мы стали чуть ли не лучшими друзьями. Могли подолгу вечерами сидеть на ступеньках перед домом, курить и мечтать о светлом будущем. Случалось, что он занимал у меня рубль или два со стипендии, но ни разу не было такого, чтобы не вернул долг. Я был первым, кому Колька сообщил, что собирается развестись с Катькой и укатить в столицу на заработки.

Прощание с товарищем далось нелегко, однако Колька пообещал написать мне, как только устроится, и не соврал. Первое письмо пришло спустя месяц после его отъезда. Колька сообщал, что нашел работу на железной дороге. Без уточнения должности. Писал, что условия, конечно, не самые лучшие, однако платят в разы больше, чем он получал в автомастерской. В следующем письме Колька уже хвастался своей работой охранником на рынке, мол, он встретил сослуживца, который подтянул на хорошую ставку, да и вообще, шум поездов его всегда раздражал. Еще через месяц Колька написал, что охранник — рискованная работа, а он не хочет подвергать свою жизнь опасности, поэтому возвращается обратно к работе слесаря.

Так за два года Колька успел сменить почти с десяток работ, о чем без стеснения сообщал мне в письмах. Я радовался каждому успеху товарища, однако все равно переживал, что он скачет с места на место и никак не может найти себя.

Все изменилось в октябре восемьдесят седьмого, когда в очередном письме Колька сообщил, что наконец-таки «нашел работу мечты» и теперь планирует развиваться в выбранном направлении. Он устроился работать в кино помощником дольщика — это такой человек, который толкает тележку с сидящим на ней оператором, и ему выделили комнату в общежитии. Непонятно, в чем могли заключаться обязанности помощника дольщика, но Колька был очень доволен и зарплатой, и тем, что теперь тусуется с известными актерами, которых раньше видел только в кино. Он рассказывал о своих путешествиях по стране вместе со съемочной группой, об их угарных вечеринках и о девочках из массовки, которые за автограф Вениамина Смехова готовы на такие поступки, о которых даже сейчас мне стыдно писать.

Я читал рассказы друга и мечтал оказаться там, вместе с ним, в этом мире беспрерывных криков «Стоп! Снято!» и «Мотор!» Я витал в облаках, представляя, как мог бы сидеть на именном стульчике рядом с великим Рязановым, внося правки в сцены моей картины. Эльдар Александрович спрашивал бы: «Сереж, а мы можем вот тут перенести действие из Дома культуры в старый гараж, а то не укладываемся по финансам…», а я бы отвечал ему: «Как пожелает мастер!» Ко мне подходила бы Алиса Фрейндлих, прося подкорректировать ей диалоги, а я бы спорил с ней о характере персонажа. Мне бы пожимали руку на сцене ЦДК и вручали первую в истории премию «Ника» за драматургию, а я бы лишь скромно улыбался в знак благодарности за заслуги…

Конечно, Колька знал о моем увлечении и всячески его поддерживал. Я делился с ним своими задумками, в том числе и идеей кино про пришельцев. Колька, конечно, посмеивался над ней и говорил, что скорее Союз развалится, чем разрешат такое снять, но я не обижался, а даже отправлял ему некоторые сцены из будущего фильма. Это было еще до того, как он устроился помощником дольщика.

Когда я узнал, что друг работает в синематографе, вдалеке загорелся маленький огонек надежды, что через него можно будет показать моей сценарий какому-нибудь режиссеру, и тот хотя бы даст свои комментарии, а при идеальном раскладе — снимет кино, однако моя застенчивость так и не позволила ни разу обратиться к Кольке с такой просьбой. Несколько раз я пытался очень тонко и издалека намекнуть на такую возможность, однако судя по тону товарища, он ничего не понимал в намеках. Я был очень удивлен, когда холодным мартовским вечером вторника в моей квартире зазвонил телефон, и на том конце провода верещал Колька.

— Серега, нельзя медлить! Такой шанс выпадает лишь раз в жизни! — доносилось из динамика.

Колька сказал, что вчера во время очередной попойки в компании киношников он рассказал про мое кино одному из режиссеров, и тот загорелся идеей его снять. Мол, сейчас идет тенденция на футуристическое кино, и режиссер как раз входит в число претендентов на грант, и ему в срочном порядке нужен сценарий, чтобы предоставить его в комиссию Госкино.

— Ну ты чего замолчал? — кричал Колька.

А я молчал, потому что не мог вымолвить ни слова. Я застыл с телефонной трубкой у уха и открытым ртом.

Моим сценарием заинтересовались в Москве! Да разве можно было о таком мечтать? Все картинки, которые я когда-то рисовал в голове, начали оживать и мелькать перед глазами: съемочная площадка, Рязанов, сцена ЦДК — все было будто наяву.

— Прости, шок… Так, давай я счас же привезу его в Москву! — сказал я.

— Ты что? — парировал Колька. — Посреди недели? А работа?

— Скажу, что заболел! Нужно же увидеться с режиссером. Кстати, кто он, если не секрет?

— Серега! Я в таксофоне! Последние копейки потратил, чтобы позвонить тебе! Нет времени на объяснения! Евгений Н., ты, вероятно, слышал! — ответил товарищ.

Конечно, я знал о Евгении Н. — восходящей звезде отечественной режиссуры. Когда я услышал эту фамилию, мои глаза чуть не выскочили из орбит.

— Я точно прикинусь больным! — крикнул я.

— Серега, не дури! Во-первых, к нему нельзя просто так попасть. Я сам зайду через черный ход по знакомству и буквально на секунду, только чтобы вручить твою рукопись. Смысл тебе ехать сюда? Просто, чтобы отдать мне текст? Лучше и быстрее сделать это по почте! Мало ли что с тобой в дороге приключится, и как тогда быть? А я ему уже пообещал! Во-вторых, зачем обманывать людей на кафедре? Ты же никогда не был лгуном, Серега!

В словах Кольки явно было больше здравого смысла, чем в моей горячей голове.

— Хорошо, я через три дня отправлю! Как раз успею отпечатать копию, а то он в единичном экземпляре…

— Серега, какая копия? Ты не понимаешь, что это горит?! — кричал друг. — Потом уже никому не нужно будет!

— А как же… — я хотел было задать вопрос, но Колька будто прочитал мои мысли.

— На титульном листе сценария выведи имя, фамилию и широко распишись, чтобы выглядело дорого-богато. Пусть сразу запоминают почерк автора! — перебил он. — Да, биография твоя нужна! Успеешь? Напиши все чинно, благородно.

— Хорошо, сделаю… — протянул я.

— У меня осталось тридцать секунд, — кричал Колька, — быстро записывай адрес, куда слать!

— А почему не прислать к тебе в общагу?

— Серега, епт! Слишком много вопросов! Если тебе не надо, ты так и скажи! Мне-то сто лет до этого нет дела… Решил другу помочь, а ему еще и не нравится! — возмущались на том конце провода.

— Записываю! — крикнул я, и Колька, успокоившись, продиктовал координаты.

Я схватил лежащий у аппарата огрызок карандаша и в отсутствие бумаги стал быстро выводить на обоях адрес. Мама выглянула из своей комнаты и, застав меня за порчей имущества, издала ужасающий вздох. Я лишь отмахнулся от нее и продолжил стенопись. Когда с адресом было покончено, я сказал в трубку: «Спасибо, друг!» — но звонок оборвался.

— Кто звонил? — спросила мама.

— Колька, — ответил я.

— Прохиндей! — воскликнула она. — Не понимаю, что мой ребенок может иметь общего с таким человеком…

Мама всегда относилась к Кольке с подозрением. Дурная слава, берущая свое начало из уст Варвары Николаевны, быстро перетекла в уши старушки и укоренилась там настолько, что никакие аргументы не могли ее оттуда выдернуть. Если советская женщина вбила себе что-то в голову, это навсегда. Именно поэтому мои вечерние посиделки за печатной машинкой преподносились ей как научная деятельность, а «антисоветский» сценарий хранился в нижнем ящике шкафа, среди кучи бумаг в папке под кодовым названием «Диссертация».

На следующий день прямо перед работой я заглянул на почту. Кто бы мог подумать, что столько людей по утрам отправляет письма! У каждого окошка образовалась очередь человек в шесть. Я отошел к подоконнику, повернулся к залу спиной, вынул из сумки сценарий, быстро засунул в его заранее заполненный конверт и пристроился крайним в одну из очередей. Все двигалось очень медленно. Я постоянно смотрел на часы, боясь опоздать на работу. Наконец передо мной предстало миловидное лицо работницы «Главпочтамта».

— Пухленький, — усмехнулась она, сжав в своей маленькой белесой руке конверт, — диссертация какая-нибудь?

— Угу, — кивнул я, сглотнув слюну, — а как вы догадались?

Она подняла на меня из-под густо накрашенных бровей свои маленькие глазки и ничего не ответила, лишь поправила падающие на плечи светлые волосы и улыбнулась.

Я попытался представить себя со стороны: высокий, щуплый, в очках и выцветшей клетчатой рубашке, с прижатой к груди сумкой. Брюки держались на отцовском ремне и были подняты выше пупка, на лице островками пробивалась легкая двухдневная щетина, сальные волосы блестели под светом огромных почтовых ламп. Да, я выглядел как типичный ботаник.

Заметив мое смущение, она вернулась к рабочему тону:

— Куда отправлять будете? Каким классом?

Колька сказал, что «диссертация» нужна чем раньше, тем лучше. Экспресс-доставка стоила очень дорого, но конверт мог прийти уже вечером. Первый класс был чуть дешевле, но срок — один-два дня. Пересчитав мелочь на ладони, я плюнул на все и вывалил монетки прямо перед блондинкой.

— Экспресс, пожалуйста!

Она лихо сосчитала монеты, скидывая их по одной указательным пальцем левой руки в ладонь правой. Машинка ужасно затрещала, и из нее выдавился чек. Блондинка оторвала его и протянула мне вместе со сдачей. Миссия была выполнена. Оставалось теперь ждать весточки от Кольки.

Он позвонил мне через два дня.

— Серега! — кричал он в трубку. — Вчера отнес твою работу в… — он запнулся. — Туда! Будем ждать новостей!

— Туда — это в…

— Тихо ты! — заткнул меня Колька. — Туда — это ты понял, куда…

— А к чему такая секретность? — не понимал я.

— Серега, ну что ты как маленький? Сам знаешь, где я был. Сам знаешь, кто мне туда пропуск выписывал… А твое кино, оно же… Вдруг кто-то слушает… Понимаешь?

Я не понимал, но полагал, что Колька имел ввиду чекистов. Все эти прослушки и разработки гэбистов мне казались сказкой, но, чтобы не расстраивать друга, я решил соблюдать конспирацию.

— Хорошо. Когда дадут ответ?

— Комиссия заседает в течение двух недель. Пока прочитают, пока правки внесут, сам понимаешь…

Это уж я понимал, как никто другой. Словом «комиссия» научный руководитель пугает меня уже второй год. Мол, это единственная вещь, с которой во время защиты могут возникнуть проблемы.

— Ладно. Наберу тебя тогда через две недели, — сказал я другу.

— Валяй! — ответил Колька и положил трубку.

Эти две недели я провел в думах о будущем. Интересно, если мою работу признают стоящей, как дальше будет разворачиваться дело? Меня пригласят на встречу с режиссером, а потом предложат официальную работу? Или сначала предложат работу, а потом уже назначат встречу? В любом случае тогда придется уходить из ТвГТУ, бросать аспирантуру и переезжать в Москву. Но как я оставлю маму одну? Надо будет взять ее с собой… Хотя первое время можно будет пожить одному, набить руку и заработать имя, а когда уже стану более-менее известным в этих кругах, появятся деньги, то можно будет и ее перевезти. Кстати, а сколько платят сценаристам? Я у Кольки забыл спросить. Надо будет сделать себе где-нибудь пометку.

Потом думы сменились самобичеванием. Я просыпался посреди ночи с мыслями, что многие сцены надо переписать, потому что они никуда не годятся. Я включал светильник, садился за машинку и начинал на память переделывать слабые, как мне казалось, моменты. Несколько раз на стук просыпалась мама. Она каждый раз причитала, что я себя «совсем не берегу» и «слишком сильно отдаю себя науке», а потом уходила обратно спать. Но сколько бы раз я ни пробовал что-то переделать, текст не шел.

Я даже попытался начать новый сценарий. Последний год я вынашивал идею спортивной драмы о Льве Яшине, но и тут мысли никак не могли собраться в кучу. В итоге я оставил все попытки до тех пор, пока не придет ответ из Москвы.

В тот вечер мама приготовила изумительное овощное рагу и гуляш. Едва я съел первую ложку, как раздался звонок. Сорвавшись из-за стола, я со всех ног побежал в коридор.

— Серега! Это я, Колька… — доносилось из трубки. — Ты слышишь?

— Да, слышу! Ну что там?

Трубка дрожала вместе с моей рукой. Мне не терпелось получить ответ, пусть даже он будет отрицательным.

— Все в порядке! — кричал Колька. — Цензура пройдена, дано добро на производство!

Слезы радости непроизвольно хлынули из глаз. Кое-как собравшись, я напряг голос и спросил друга:

— Я рад… Что дальше? Собираться и ехать?

На том конце повисла пауза.

— Куда? — спросил Колька.

— Как куда, в Москву. Ну с режиссером познакомиться, условия обсудить, переезд…

— Серег, ты чего? — засмеялся друг. — Не все ж так просто, епте.

— А в чем сложность?

— Ну, во-первых, режиссеру нужно сначала собрать команду, с которой он будет работать. Без команды не будет, так сказать, кина. А уж потом и все остальное.

— А во-вторых?

— А во-вторых, Мистеру Н сейчас пришел заказ на документалку от правительства, а это — приоритет. Он отправляется на два месяца в Сибирь. А после уж примется за твою картину! Я, кстати, с ним еду. Расскажу о тебе немного, представлю, так сказать, в лучшем свете.

— Понятно… — не без разочарования произнес я.

— Серега, ну ты чего? — услышав мой поникший голос, завопил Колька. — Выше нос! Все будет нормально! Кстати, скажу тебе по секрету… Знаешь, кого на главную роль планируют? Сына автора «Союза нерушимого»!

Колька так громко произнес последнюю фразу, что у меня аж в ухе зазвенело.

— Миха…

— Да тихо ты! — он снова заткнул меня.

Поняв, о ком идет речь, я немного приободрился. Если сам Никита Сергеевич будет играть предводителя пришельцев — главнокомандующего Петруса, — то кино обречено на успех.

— Охренеть… — единственное, что смог произнести я.

— Представь, да? Я тебе оттуда позвоню, Серега. Расскажу, как идут переговоры с Мистером Н.

— Договорились. Спасибо, дружище!

— Бывай! — и в трубке послышались короткие гудки.

Я обернулся и увидел стоящую позади маму.

— Ты чего ругаешься? — спросила она.

— Да там… Это… — замялся я.

— Опять с этим прохиндеем разговаривал? Сережа, — она пригрозила пальцем, — если я узнаю, что ты ввязался во что-то, я с тебя три шкуры спущу! Ты меня понял?

Ничего не оставалось, кроме как кивнуть в ответ. Довольная матушка повернулась и зашагала в кухню готовить ужин. Мне так хотелось поделиться с ней своими успехами, но, к сожалению, она была бы первым человеком, который сдал бы меня чекистам. Помню, однажды в детстве она выпорола меня лишь за то, что я плохо отозвался о Ленине, повторив услышанную от кого-то из взрослых во дворе фразу, даже не понимая, что она значит.

Первая весточка от Кольки пришла спустя месяц. Адрес отправителя гласил, что он находится где-то под Норильском. Друг писал, что они полностью отрезаны от мира, и возможности позвонить нет. Однако он много общается с Мистером Н обо мне, и тот желает по приезде познакомиться. Прочитав эту строчку, я невольно вскрикнул от радости. Испуганная мать забежала в комнату и, убедившись, что со мной все в порядке, ушла обратно к себе. Далее Колька рассказывал, как тяжело существовать в условиях Крайнего Севера, жаловался на нехватку красивых женщин и отсутствие нормальной еды. В самом конце он тонко намекнул, что главной женской ролью заинтересовалась «Люся-пятиминутка». Я не понял, что имел в виду друг, поэтому решил уточнить у мамы, за что получил несколько подзатыльников.

— Не смей так говорить о Людмиле Марковне, ты меня понял? — заверещала она, и мне пришлось удалиться из кухни под ее напев песенки про пять минут.

Весь следующий месяц я провел в ожидании поездки в Москву, даже взял подработку на кафедре, чтобы немного скопить денег. Мне хотелось обзавестись хорошим костюмом, чтобы не предстать перед Евгением Александровичем Н. в непотребном виде. Хоть сценаристы в большинстве своем и выглядели, как ботаники, мне хотелось выделиться. Постоянные задержки на работе вызывали дома немые вопросы, но вскоре были списаны мамой на увлечение женщиной. Меня такой вариант вполне устраивал.

— Серега, мы недавно вернулись из Сибири… — голос Кольки в трубке звучал очень удрученно.

Я ждал его звонка уже больше недели и, наконец, дождался.

— Все в порядке? — спросил я.

— Не совсем…

Он выдерживал длинную паузу после каждой фразы. Секунды ожидания заставляли мои волосы на голове вставать дыбом.

— Видишь ли… Судя по всему, работа над твоим фильмом откладывается…

— Почему? Что случилось?

— Наверху остались недовольны тем, что снял Мистер Н в Сибири, и его проекты решено заморозить. Говорят, что слишком уж не по-советски он это сделал. Бред, ей-богу! Но это только на время, Серег. Не расстраивайся! — успокаивал Колька. — Он мужик пробивной. Я слышал, что он попросил еще одну документалку, чтобы хоть как-то оправдаться в их глазах. И вроде как они согласились!

— Угу… — промычал я в трубку.

— Серег, ну ты чего, дружище? — пытался подбодрить меня приятель. — Поверь, в кино это нормальная практика, что сценарий долго лежит на полке. Зато потом как выстрелит со всех орудий! Успевай только тушки собирать!

— Хотелось бы… — ответил я. — Что теперь по срокам?

— Не знаю. Думаю, что полгода минимум. Мы летим на Сахалин, какой-то совместный проект с японцами. Может быть, наконец-таки мир с ними подпишем благодаря этому фильму.

— Ты снова с ними?

— Да, а че? Работа непыльная. Платят нормально. Есть свои минусы, конечно, но с ними можно смириться. В целом мне очень нравится быть киношником.

— Понятно, — протянул я.

Мне тоже хотелось быть киношником.

— Слушай, Серег, — сказал Колька, — я понимаю, что тебе тяжело живется в ожидании, а мне не хочется быть гонцом, приносящим дурные вести. Давай, когда появится свет в конце тоннеля, я тебе напишу или позвоню, лады? А пока лучше выбрось все из головы и забудь, чтобы не париться. Всему свое время. Договорились?

— Договорились, Коль. Ну, ты тогда просто пиши хотя бы, хорошо?

— Говорят, там с коммуникацией плохо, — ответил Колька, — но, если все будет в порядке, жди от меня весточку!

— Хорошо.

— Бывай! И не вешай нос! — радостно воскликнул друг и положил трубку.

Когда я закончил разговор, мама снова стояла позади меня.

— Да, мам, это был Колька! — сказал я, предвосхищая ее вопрос.

Она сурово смотрела на меня, уперев одну руку в бок.

— Почему ты его так не любишь?

— Потому что он плут, мошенник и вор! — буркнула старушка.

— Мама! — воскликнул я. — И не стыдно тебе, советской женщине, наговаривать на людей?

— А я не наговариваю! — ворчала она. — Ты же сам знаешь, что он перед тем, как съехать от Варвары Николаевны, прихватил деньги, которые она откладывала с пенсии несколько лет, и драгоценности, которые достались Катьке от бабки!

— Что?! — ошалел я. — Да как тебе вообще такое в голову пришло?

— Только не говори мне, что слышишь об этом впервые, Сережа! — сокрушалась старушка. — Если не веришь, пойди поговори с Варварой Николаевной лично или же с Катей. Они тебе все расскажут про этого прохиндея!

— Мам, я тебя умоляю, не придумывай! — сказал я и проследовал в свою комнату, закрыв за собой дверь.

Я даже не удивился тому, что услышал от матушки. Сколько себя помню, она всегда отзывалась плохо о Кольке, а после того, как он оставил Катю одну с ребенком и даже ни разу не заплатил алименты, мама на пару с Варварой Николаевной и вовсе крыли его на чем свет стоит. Коллективизм — квинтэссенция эпохи, в которой они с соседкой выросли. Ничего другого ожидать от них не стоило, поэтому я остался при своем мнении.

Советы Кольки не остались без внимания. Я отпустил ситуацию с Москвой и решил попробовать заняться собой: начал делать зарядку, а вместо вечерней чечетки по клавишам — выходить на пробежку. Тело постепенно начало обрастать мясом. По совету своей коллеги с кафедры я немного обновил гардероб: с отложенных денег купил хороший костюм, несколько новых рубашек и брюки по размеру. В парикмахерской попросил мастера укоротить мне волосы и привести их в человеческий вид. Результат меня более чем устроил. От прежнего Сереги-ботаника практически не осталось и следа, разве что от очков никак не мог избавиться. Я смотрел на отражение в зеркале и нравился сам себе. Начинала появляться некоторая уверенность, благодаря которой я смог позвать на свидание ту самую коллегу, которая в самом начале помогла мне советами по гардеробу. У нас завязались отношения, и с каждым днем они становились все крепче.

Полугодовой мини-юбилей мы решили отметить прогулкой по центру города. Была хорошая погода. Я купил Лене мороженое, а себе взял шоколадный батончик. Закончив перекус, девушка предложила продолжить вечер в кино на последнем ряду. Намек был сразу понят, и мы взяли билеты на первый попавшийся сеанс. Прокат фильма, видимо, подходил к концу, потому что зал практически пустовал. В те моменты, когда мы с Леной отвлекались от поцелуев, меня не покидало ощущение, что я уже где-то видел это кино. А когда в финальной сцене герой Никиты Михалкова произнес фразу: «Теперь на этой планете будет царствовать пемократия!» — и побежали титры, у меня отвалилась челюсть. Первой на черном экране появилась надпись «Режиссер», под которой красовалась фамилия Мистера Н, а следующим кадром представляли сценариста. Им был никому ранее неизвестный дебютант Николай Тонких.