Новое прочтение «Моби Дика»

Громкие слова — новое прочтение. Можно ли ещё что-то вычитать из главного американского романа XIX века и при этом ничего в него не вчитать? Кажется, до нас не только всё уже написали, но и всё, что можно написать о написанном, – написали. В таком случае вчитывание становится единственным способом новых интерпретаций, а рассматривать текст имеет смысл с точки зрения того, что может дать произведение современному, нередко плохо подготовленному читателю. Впрочем, мы в отличие от Мелвилла точно знаем, что кит не рыба, и хотя среди мириад абсолютно точных фактов о левиафанах одна неточность может показаться несущественной, позже мы увидим, что именно эта деталь кое-что проясняет.

Моё знакомство с «Моби Диком» началось не с «Моби Дика», а с романа Рэя Брэдбери о том, как он писал сценарий к фильму о белом ките. Возможно, если бы не «рекомендация» от авторитета, этого бы ещё долго не случилось, ведь всё, что я знала о книге: её трудно читать, она огромная и приключенческая. Если бы не «Зелёные тени, Белый кит», не знаю, добралась бы когда-нибудь до этого пункта в «джентельменском наборе».

Почему-то никто не говорит о том, что Мелвилл смешной. Например, я увидела уморительный стёб над Библией и читателями в той главе, где автор просто начинает посреди романа расписывать научную классификацию китов. Но обо всём по порядку.

Что я открыла для себя в «Моби Дике»

Библия

У меня нет точных данных, но есть ощущение, что сейчас Библию читают гораздо меньше. По крайней мере, самостоятельно – все знают какие-то сюжеты, которые заложены в культурном коде. Я вот священное писание прежде даже не открывала, потому что меня отвращал тот факт, что оно состоит из безумного количества книг. Как и к Мелвиллу, я боялась к нему подступаться, потому что просто не верила, что освою так много богословского текста, но когда в «Моби Дике» проповедник начал говорить об истории Ионы, я всё-таки сняла Библию с полки, чтобы сравнить интерпретации. Каким же открытием для меня стало, что одна книга там может занимать… две страницы. Следовательно, они уже все у меня есть.

Впечатление огорошивающее, масштабы мира поменялись – он стал более обозримым, а ещё через каких-то сто страниц (двадцать с лишним глав) Мелвилл вдруг заявляет о том, что китообразных из рук вон плохо классифицируют, и сейчас он этим займётся… И ведь занимается по всем канонам научной работы – прописывает тему, задачи, актуальность, обзор исследований других авторов, которые занимались разработкой темы до него (первыми он упоминает авторов Библии, кстати). Звучит невероятно скучно, но на деле от его серьёзности смешно. С одной стороны, веселит то, что человек настолько преисполнился в своём ощущении права писать и творить в мире текста, что поставил сюжет на паузу ради научного определения китов, как вида. Просто держи, читатель, академический текст вместо художественного. С другой стороны, это позабавило ещё и потому, что Мелвилл предлагает классификацию китов в трёх книгах, и все эти три книги – в главе «Цитология»: первая занимает у него пять страниц, а третья – полторы, очень по-библейски. Ещё и на главы делит – некоторые объёмом всего в один абзац. Меня, совсем недавно открывшую истинные объёмы ветхо- и новозаветного текста, это не могло не развеселить.

Мелвилл обозначил свои задачи в этой главе так: «набросать проект систематики». А что такое Библия, если не проект зарождения современного мира с точки зрения христианства?

Киты

Китов можно открывать для себя раз за разом. Образ, как и существо, загадочный, ведь это не только самое большое в мире млекопитающее – он живёт в океане. Соприкасается с малоисследованным подводным миром, миром хтоническим, другого порядка и правил, оставаясь при этом самым родственным для человека обитателем глубин. В каком-то смысле он мост между нашим пространством и запредельным. Но Мелвилл с этим то ли был не согласен, то ли лукавил: ещё один смешной момент для меня связан с тем, что в той же главе с классификацией Измаил упомянул Линнея, который хотел «изгнать китов из воды». Фокальный герой даже привёл аргументы учёного, но после «передал вопрос на рассмотрение» товарищам-морякам из Нантакета, и они вынесли вердикт, что это полная чушь.

Но, так или иначе, кит был и остаётся непонятным и непонятым. Он что-то вроде рыбы, но не рыба, его относят к млекопитающим, но он не живёт на суше. Китовый ус – это не ус, а вроде зубов, но не зубы. Спермацет – это не сперма, а вроде жира в голове, но не жир. Чем больше про них читаешь, тем больше соглашаешься, что это левиафаны и чуды-юды, а не кто-то, кого можно понятно классифицировать.

Но автор всю книгу настолько досконально исследует непостижимое, что появляется иллюзия постижимости, и вот тебе уже кажется, что ты что-то понимаешь про китов – ты ведь читал целую главу, целиком посвящённую их хвостам.

Многие исследователи отмечали удивительную эрудицию Мелвилла, которая позволила ему насытить текст зашкаливающим количеством занимательных фактов. Но невозможно списать только на неё то, что по какой-то причине история исследования китов (охота даже отдалённо не в центре) увлекает не меньше, чем сериалы на Netflix или лузгание семечек. Тем более что Мелвилл допускал для себя говорить очень нагруженным языком – сейчас такого себе не позволит ни один серьёзный автор. Но в «Моби Дике» есть как сопротивление текста, так и энергия, которую получаешь для того, чтобы это сопротивление преодолеть. Я думаю, это энергия любви.

Трогательная история любви

Или даже, вернее, истории. Первым, что меня зацепило в тексте, оказались эпитеты, в которых Мелвилл описал нежную дружбу Измаила с благородным каннибалом Квикегом. Да, у него вообще особое отношение к дикарям – человек естественный в его текстах всегда хороший. Но я в отличие от Мелвилла не жила в племени каннибалов, и мне незнаком образ благородного дикаря, поэтому кажется… диким. А потому – смешным.

Уморительно, что их история начинается с того, как автор насильно укладывает перепуганного Измаила в одну постель с Квикегом, а следующая глава, «Лоскутное одеяло», начинается с того, что утром нашему герою очень уютно в объятиях дикаря. Во втором же предложении Измаил сообщает: «Можно подумать, что я – его жена», после – ещё раз называет объятия «супружескими», а через пару сцен уже Квикег крепко обнимает его за талию и говорит, «что отныне они повенчаны». Сейчас же уточняется, что это традиционное в его стране выражение, означающее, что они теперь неразлучные друзья, и Квикег готов умереть за него, и очень уж это похоже на оправдания. После они проводят вместе языческий ритуал над идолом, напоминающий свадьбу, а заканчивается глава словами «Так и мы лежали с Квикегом в медовый месяц наших душ – уютная, любящая чета». После, в главе «Обезьяний поводок», в которой Измаил страховал Квикега на китовой туше, привязанный к нему верёвкой, он снова назвал их повенчанными. Кроме того, по всему тексту, так или иначе, разбросаны другие доказательства какого-то совершенно особого отношения этих двоих.

Ещё Сомерсет Моэм отмечал, что «Мелвилл разбирался в мужской красоте», а самую большую и редкую нежность англичанин обнаруживал в том, как автор описывает мужского персонажа в романе «Белый Бушлат» (Моэм назвал этого персонажа гомосексуалистом). И не меньше тепла автор вложил в немного безумную, но безумно уютную историю отношений американского моряка и принца племени людоедов.

Рэй Брэдбери это тоже углядел – в тридцать второй главе он описал, как во время работы над сценарием столкнулся с проблемой того, как вывести Кивкега из «жуткого кататонического состояния». «Я подумал, только любовь способна разрушить чары», - пишет автор, а после объясняет в общих чертах сцену, в которой Измаилу грозит опасность, и ради него Квикег почти буквально восстаёт из мёртвых.

Но речь даже не только об Измаиле и Квикеге – меня трогает также то, что Мелвилл выбрал всего одно в мире живое существо, чтобы рассмотреть и описать его с тонкостью ювелира, ограняющего драгоценный камень. В тексте есть киты, акулы, один орёл и люди. Мне понятно, почему не вторые и не третий, но почему не человек? Любил ли Мелвилл китов? Или не так – мог ли человек, который так описывает, не любить их?

В главе «Великая армада» команда «Пекода» встречает стадо из тысяч соплеменников преследуемого Моби Дика. Люди оказываются в её гуще, где внезапно царят мир и удивительная тишина. Внизу плавают «матки да телята – женщины и дети в обозе этого раскинувшегося войска». Невероятный контакт с китами, которых вся Америка видела только как источник китового уса и спермацета – казалось, он был невозможен, один только Измаил во всём романе воспринимал левиафанов иначе. Но есть момент затишья, в котором к его взгляду прикасаются остальные: «Эти маленькие киты, – оставлявшие по временам окраины озера, чтобы навестить нашу неподвижную лодку (…) Словно дворовые собаки, обнюхивали они нас, подходя чуть не к самому борту и задевая лодку боками; казалось, будто какие-то чары приручили их. Квикег гладил их по головке, Старбек почесывал им острогой спины, но, опасаясь последствий, не решался покамест вонзить ее».

Люди не принимают кита, как своего, помнят, что однажды могут воткнуть в эти спины остроги, но с любопытством подглядывают через призму Измаила и только чешут их острыми наконечниками.

Исследователь Юрий Ковалёв считал, что «Моби Дик» – это текст про разные типы сознания, которые по-разному воспринимают кита. Оба – Ахав и Измаил – преследуют Моби Дика, но Ахав – для того, чтобы уничтожить, а Измаил – чтобы познать, и весь текст – это попытка достигнуть идеального понимания этого существа, погоня за его истинной сутью через всестороннее исследование. Погоня, полная любви, в противовес преследованию из ненависти и одержимости.

Вопросы, ответы и комментарии к ним

«Что такое Моби Дик?»

Если точнее, Юрий Ковалёв считает, что в тексте важно не то, чем является Моби Дик, а то, какие разные у всех трактовки – у Измаила, Ахава, Старбека, Стабба, Фласска. Таким образом, всё, что обнаружили другие исследователи, может иметь место быть, как та или иная точка зрения, уловленная кем-то. Моби Дик был воплощением зла, рока, справедливости, космоса и природы и просто китом; Ахав – мономаньяком, «человеком, который «противопоставляет свою личную волю и сознание судьбе», полубогом, ангелом, Люцифером. Кстати, экологические трактовки романа – одни из самых поздних. Чтобы увидеть в ките кита вместо мирового зла, потребовалось порядка столетия, так сильно философские веяния того времени вытесняли способность сочувствовать животному.

Но вот здесь-то и сыграет то, что Мелвилл не признавал, что кит – млекопитающее. Современный читатель от этого знания отмахнуться не может, тем более что оно так органично ложится на идею Ковалёва. Млекопитающее, живущее в таинственном подводном, нижнем мире, увлекает мореплавателей в незнакомую стихию. Они врываются туда со своими смешными основами: корабль – крохотный кусочек, напоминающий о суше, о твёрдой земле. И они гоняются за ним, как мы – за мыслью Мелвилла по страницам книги. И, преодолевая сопротивление материала – воды ли, текста ли, условностей, – читатель попадает в новый мир.

Я считаю, что Моби Дик – это идея-проводник в неизведанное, зачастую – навязчивая. Вот взять хотя бы феминизм. Мужчинам, которые тоже страдают от патриархата, почему-то нередко очень надо доказать феминисткам, что они не правы, поэтому они пишут комментарии на «Фейсбуке». Но тут появляется из-под воды алматинская поэтка-феминистка Зоя Фалькова и создаёт из этого комментария уморительно-смешное стихотворение. А его снова комментируют, появляется новый материал и новые тексты, – и вот другие мужчины или женщины, которым феминизм не был близок, читают стихи Зои, и как в том анекдоте¹ – они смеются, смеются, смеются, и вот они уже профемно настроены. А кто-то утонул, потому что Моби Дик выбил хлипкую почву из-под ног – протаранил корабль.

«Почему Измаил знает, о чём думают другие персонажи?»

Текст ведётся, как повествование от первого лица, но, как отмечал в числе прочих Ковалёв, в какой-то момент «Измаил уступил место “всезнающему” автору». Мне не кажется, что так уж и уступил – скорее аккумулировал в себе другие точки зрения, то есть сравнялся по познавательной силе с автором. Зверев объяснял это Эмерсоновской «мировой душой», с которой должна сливаться душа художника в особые моменты, когда улавливает мистицизм в обыденности. Он согласен с Ковалёвым насчёт центральной темы познания в тексте и пишет, что оно само по себе составляет драматургический узел повествования. Таким образом, то, что Измаил в какой-то момент оказывается способен узнать чужие мысли, – это часть сюжетной линии, через которую проходит его восприятие. А приходит он от скуки и полной незаинтересованности в мире к своей миссии в этой жизни – рассказать историю «Пекода». Также Альфред Кейзин писал по этому поводу, что «книга вырастает из одного-единственного слова “я” и расширяется до тех пор, покуда странствия сознания этого самого “я” не начинают охватывать множество вещей, которых большинство из нас не видит и о которых не подозревает».

Что ж, если это так, то появляется тогда в образе добродушного Измаила нечто мистически-жуткое, ведь он в каком-то смысле начинает равняться белому листу, на котором пишется текст чужих интерпретаций. Он слышит, что думают о ките его товарищи, что тревожит их, и его отношение к вопросу словно где-то растворяется, его труднее найти. А ведь Мелвилл писал про «ужас белизны», которая, соединяя в себе остальные цвета, «в сущности не цвет, а видимое отсутствие всякого цвета».

Но есть и другое объяснение: Измаил мог всё это сконструировать только для себя. При богатом воображении, которое, развлекаясь, преобразует реальность в театральные подмостки, где происходят драматические монологи, не так уж трудно домыслить мотивы других людей. Придумать корни безумного увлечения Ахава, отчасти возвеличить его, добавить глубину конфликту со Старбеком. И тогда тот Ахав, который существует в тексте, на самом деле есть только в голове у Измаила. В каком-то смысле Измаил и сам Ахав в таком случае. Чего только не придумаешь, плавая в гробу по океану?

«Зачем столько отступлений от сюжета?»

А в них вся соль. Роман разнородный, как лента в «Фейсбуке» или другой социальной сети. Даже разные жанры уживаются в одной книге, и это на самом деле не даёт соскучиться – честно слово, сама по себе китобойная погоня мне очень мало интересна. На самом деле, нет ничего удивительного в сюжете о том, что безумец, гоняющийся за морским чудовищем (которое того всеми силами избегает) в конце концов умирает, погубив всех. Спойлеры его не испортят, Библию же всё равно читают, несмотря на то, что известно, что Иисус умрёт. Всё не ради неожиданных сюжетных поворотов, Мелвилл даёт не это. Он даёт полное погружение в свои мысли, мысли начитанного, умного, внимательного человека с отличным воображением.

И в этом проблема экранизации, к которой приложил руку Брэдбери. Вероятно, и у других – то же самое. Фильмы берут за основу именно часть с погоней, отсекая остальное, потому что оно мешает динамике. В итоге получается очень приблизительная вариация на тему, отказавшаяся от огромного пласта текста – практически от всего, связанного с китами. Это такой «Моби Дик» без Моби Дика – инвариант имеет право на существование, но мне совсем не нравится. Иронично, ведь если бы не этот фильм, я бы могла и не добраться до книги.

Для меня в экранизации «Моби Дика» должны быть вставки из передач про мир животных – вот если бы в фильм добавляли отрывки с Жаком Кусто, я бы назвала его более аутентичным. Хотя и это ещё не всё. Повторить узор «Моби Дика» в другом виде искусства, как мне кажется, будет очень трудно. Это лоскутное одеяло на первый взгляд выглядит дико, под ним впадаешь в таинственное оцепенение и можешь ощутить прикосновение чьей-то призрачной руки.

Но, конечно, вопросов гораздо больше, а ответов – и подавно. И того, что можно взять от текста, хватит не на одно прочтение.

Так или иначе, я вчитываю в роман свою радость от того, что живу сейчас и могу думать не только о том, чтобы убить Белого Кита, или умереть из-за него, или приручить его, – я хочу подружиться с ним.

Возможно, следующий шаг в том, что люди захотят сами стать Моби Диком.

Примечания

1. Мужчины с хорошим чувством юмора очень опасны. Ты смеёшься, смеёшься, смеёшься, – и вот ты уже голая. Но женщины с чувством юмора ещё опаснее. Ты смеёшься, смеёшься, смеёшься – и вот ты уже женат.